Робин Хобб - Странствия убийцы

Баррич снова прочистил горло. Я слышал, как он поудобнее устраивается в постели. Некоторое время он молчал, потом наконец продолжил, почти неохотно:

– В третий раз меня притащили к нему за драку в таверне. Городской стражник швырнул меня на колени перед Чивэлом, окровавленного, пьяного, все еще рвущегося продолжать драку. К тому времени мои товарищи гвардейцы не хотели иметь со мной ничего общего. Мой сержант испытывал ко мне отвращение, а с рядовыми я не сумел завести дружбы. Так что городские стражники меня арестовали, доставили к Чивэлу и сказали, что я уложил двоих и отбивался палкой еще от пятерых, пока не явились они.

Чивэл отпустил их, вручив кошелек, который должен был возместить убытки владельцу таверны. Он сидел за столом, какая-то незаконченная работа лежала перед ним. Не говоря ни слова, он встал и толкнул стол в угол комнаты. Потом снял рубашку и взял пику. Я думал, он собирается избить меня до смерти. Вместо этого он бросил мне другую пику и сказал: «Хорошо. Теперь покажи мне, как ты отбивался от пяти человек». И толкнул меня пикой. – Баррич откашлялся. – Я устал и был полупьян, но не сразу успокоился. Наконец ему повезло. Вырубил меня начисто.

Когда я пришел в себя, у собаки снова появился хозяин. Другого сорта. Я знаю, ты слышал от людей, что Чивэл был холодным, сдержанным и корректным до такой степени, что это становилось недостатком. Но это не так. Он был таким, каким, он считал, должен быть мужчина. Более того, он верил, что мужчина должен хотеть быть таким. Он взял вороватого грязного мерзавца и… – У Баррича перехватило дыхание. – На следующий день он поднял меня до рассвета. Упражнения с мечом продолжались до тех пор, пока мы оба уже не могли держаться на ногах от усталости. До того момента меня никто официально не учил. Мне просто дали пику и послали убивать. Он же учил меня сражаться мечом по всем правилам. Ему никогда не нравился топор, но мне он нравился. Так что он научил меня всему, что знал об этом оружии, и устроил так, чтобы я мог заниматься у мастера. Остаток дня он держал меня при себе. Как собаку. Я не знаю почему. Может быть, ему не хватало общения с людьми его возраста. Может быть, он скучал по Верити. Может быть… я не знаю.

Сперва он научил меня считать, потом читать. Он поручил мне ухаживать сначала за его лошадью, затем за его собаками и ястребом, а после этого предоставил в мое полное распоряжение всех лошадей и мулов. Но не только работе научил он меня. Чистоте. Честности. Порядочности. То есть тому, что пытались внушить мне моя мать и бабушка. Он показал это мне как истинно мужские ценности и научил быть человеком, а не зверем в человеческом облике. Он заставил меня понять, что все это не просто правила поведения, а способ существования, что это и есть жизнь, а не выживание.

Баррич замолчал. Я слышал, как он встал. Он подошел к столу и взял бутылку самбукового вина, которую оставил Чейд. Я смотрел, как он крутит ее в руках. Потом он поставил ее, сел на один из стульев и уставился в огонь.

– Чейд сказал, что завтра я должен оставить тебя, – произнес он тихо и посмотрел на меня. – Думаю, он прав.

Я сел. Тени от угасающего огня играли на его лице. Я не мог прочитать выражения его глаз.

– Чейд сказал, что ты слишком долго был мальчиком – моим, Чейда, Верити, даже Пейшенс. Мы слишком много за тобой присматривали. Он считает, что, когда тебе приходится принимать мужские решения, ты делаешь это по-детски, хотя и намереваешься поступить правильно и хорошо. Но одних намерений недостаточно.

– Он говорит, что считал меня мальчиком, когда посылал убивать людей? – усомнился я.

– Ты хоть немного меня слушал? Я убивал людей, будучи мальчиком. Это не сделало меня мужчиной. Как и тебя.

– Что же мне делать? – спросил я с сарказмом. – Идти искать принца, который даст мне образование?

– Вот. Видишь? Ответ мальчика. Ты не понимаешь и поэтому становишься сердитым. И ядовитым. Ты задал мне вопрос, но уже знаешь, что тебе не понравится ответ.

– А именно?

– Я мог бы сказать, что у тебя есть пути гораздо хуже, чем отправиться на поиски принца. Но я не собираюсь ничего советовать. Чейд просил меня не делать этого, и я думаю, что он прав. Но не потому, что я жду от тебя глупых решений. Не в большей степени, чем это делал я в твоем возрасте. Полагаю, что твое решение будет решением животного. Всегда «сейчас», никогда не думая о завтрашнем дне или о том, что было вчера. Я знаю, ты понимаешь, о чем я говорю. Ты перестал вести жизнь волка, потому что я вынудил тебя к этому. Теперь я оставлю тебя одного, чтобы ты окончательно решил, хочешь ты жить как волк или как человек.

Он встретил мой взгляд. В его глазах было слишком много понимания. Я испугался, подумав, что он действительно может знать, какой я сделал выбор. Я отверг такую возможность, оттолкнул эту мысль. Я повернулся к нему боком, почти надеясь, что моя ярость вернется. Но Баррич молчал.

Наконец я взглянул на него. Он смотрел в огонь. Мне потребовалось много времени, чтобы проглотить свою гордость и спросить:

– И что ты собираешься делать?

– Я тебе сказал. Я ухожу завтра.

Еще труднее было задать следующий вопрос:

– Куда ты пойдешь?

Он неуверенно откашлялся.

– У меня есть друг. Это женщина. Ей может понадобиться мужская сила. Нужно починить крышу ее дома и заняться огородом. На некоторое время я останусь с ней.

– Она? – спросил я, подняв бровь. Голос его был невыразительным.

– Ничего такого. Она просто друг. Ты, наверное, скажешь, что я опять нашел за кем присматривать. Может, и так. Может быть, пора помогать тому, кто в этом нуждается.

Теперь я смотрел в огонь.

– Баррич. Ты мне действительно нужен. Я был на краю пропасти, а ты вернул меня и сделал из меня человека.

Он фыркнул:

– Если бы я поступал с тобой правильно с самого начала, то ты бы никогда не дошел до края.

– Вместо этого я отправился бы в могилу.

– Да? Регал уже не смог бы обвинить тебя в занятиях Уитом.

– Он нашел бы какой-нибудь повод убить меня. А может быть, ему бы просто подвернулся удобный случай. На самом деле ему не нужна причина, чтобы делать то, что он хочет.

– Возможно. А возможно, и нет.

Мы сидели и смотрели, как умирает пламя. Я поднял руку к уху и повозился с застежкой на серьге.

– Я хочу отдать это тебе.

– Я бы предпочел, чтобы она осталась у тебя. Носи ее. – Он почти просил. Это звучало странно. – Я не знаю, что означает для тебя эта серьга. Но как бы то ни было, я не заслужил ее. У меня нет на нее прав.

– То, что она символизирует, нельзя заработать. Я просто даю это тебе. Будешь ты ее носить или нет, все равно, возьми с собой.

Все-таки я оставил серьгу болтаться в ухе. Тонкая серебряная сеть с синим камешком внутри. Когда-то Баррич дал ее моему отцу, а Пейшенс, ничего не зная о ее значении, передала серьгу мне. Я не знал, почему Баррич хотел, чтобы я носил ее, он ничего не сказал мне, а я не стал спрашивать. Он встал и вернулся к своему одеялу, и я услышал, как он лег.

Я ждал от него вопросов, и мне было больно от того, что он ни о чем не спросил. Тогда я все равно ответил:

– Не имею представления, что буду делать, – сказал я в темноте. – Всю мою жизнь у меня была работа и учителя, перед которыми надо было отчитываться. Теперь, когда ничего этого нет… странное чувство.

Некоторое время я думал, что он вообще не собирается отвечать. Потом он вдруг сказал:

– Это мне знакомо.

Я посмотрел на потемневший потолок.

– Я думал о Молли. Часто. Ты знаешь, где она?

– Да.

Он ничего не добавил, и я понял, что больше спрашивать не надо.

– Я знаю, что мудрее всего дать ей уйти. Пусть она верит, что я мертв. Надеюсь, что тот, к кому она ушла, кто бы он ни был, будет заботиться о ней лучше, чем я. Надеюсь, он любит ее, как она заслуживает.

Баррич зашевелился под одеялом.

– Что ты хочешь сказать? – спросил он настороженно. Это было труднее выговорить, чем я думал.

– Когда она уходила от меня в тот день, то сказала, что у нее есть кто-то другой. Его она любит так же, как я люблю своего короля, и ставит превыше всего и всех в своей жизни. – Горло мое внезапно сжалось. Я глубоко вдохнул, пытаясь проглотить комок. – Пейшенс была права, – сказал я.

– Да, – согласился Баррич.

– Я не могу винить никого, кроме самого себя. Как только я узнал, что Молли в безопасности, мне следовало позволить ей идти собственным путем. Она заслуживает человека, который может отдать ей все свое время и всю свою преданность…

– Да, заслуживает, – безжалостно кивнул Баррич. – И позор, что ты не понял этого, прежде чем сошелся с ней.

Одно дело самому признавать свою вину. Совсем другое дело иметь друга, который не только согласен с этим, но еще и указывает, как велика эта вина. Я ничего не отрицал и не стал спрашивать, откуда он это знает. Если ему сообщила Молли, я не хотел знать, что еще она сказала. Если он догадался сам, я не хотел знать, что было так легко догадаться. Меня захлестнула такая волна ярости, что я был готов зарычать на него. Я прикусил язык и стал размышлять о своих чувствах. Я испытывал вину и стыд за то, что это кончилось для нее болью и заставило сомневаться в самой себе. И все же я был уверен в том, что поступал искренне. Когда я овладел своим голосом, то сказал: