Мэтью Стовер - Герои умирают
Ничего удивительного, что они не смогли жить вместе.
Если б только она сумела добраться до него и сказать, как просто быть счастливым…
Пэллес понимала, что времени у нее немного, что ее тело умирает, что все тридцать три года ее жизни утекают сквозь дыру в легком. Однако не впадала в панику. В конце концов, это была всего лишь крошечная речушка по имени Шенна Лейтон, или Пэллес Рил, которая медленно пересыхала, отдавая свою воду реке. Она беспокоилась только о Кейне и надеялась, что удержит жизнь в своем теле достаточно долго, чтобы успеть в последний раз поговорить с ним.
Пэллес очень хотелось спросить у реки, сколько времени у нее осталось, но сделать этого не могла. Она все еще слышала Песнь реки, все еще уносилась прочь в нежной мелодии. Никакая стена из камня, стали или магии не могла отрезать ее от этого источника – он был частью ее самой, так же как ее сердце или позвоночник, – однако какой-то ментальный барьер не позволял ей самой вступить в Песнь и пропустить сквозь себя ее силу.
Пэллес знала, откуда взялся этот запрет; он принадлежал тому, кто сейчас произнес: «Не думаете ли вы, что я поверю этому, не имея доказательств?»
Она видела этого человека не открывая глаз – огромная Харибда в потоке Силы, которая притягивала энергию отовсюду, впитывала ее и превращала в жизнестойкость для массивного тела и мощь для мозга. Железная комната звенела от его шагов, а от биения сердца дрожал каждый камень дворца Колхари.
Пэллес имела смутное представление о пожарах, беспорядках, мятежах и столкновениях, кипевших в городе. С высоты своего сознания она видела, что падение духа Ма'элКота было не следствием хаоса, но его причиной. Каким-то образом его извечная ярость вырвалась наружу и встряхнула город, словно тот был продолжением его тела.
Чтобы увидеть присутствовавших в комнате, нужно открыть глаза, но пока что это слишком сложно – Пэллес чувствовала удары собственного сердца и боль при каждом вздохе. Люди говорили о Кейне – и она узнавала их голоса.
И они называли его актиром.
Пэллес отстраненно подумала, что это плохо, что так можно испортить все дело. Постепенно приходя в себя, она услышала о раскрытом ими плане, о серебряной сети и грифоновых камнях, о замысле выставить Ма'элКота актиром в глазах тысяч его подданных.
Теперь в голосе императора появились нотки слабости, сомнения и внутренней боли – нечего подобного Пэллес не могла от него ожидать.
«Разве такое возможно? Я не могу поверить… Нет, нет, этого быть не может! Это невозможно! Моя карьера… Мое возвышение, трон – все это работа проклятого актира…
Не может быть. Я не верю».
Окончательно придя в себя, Пэллес узнала голос Тоа-Сителла, такой же ровный, каким он был при разговоре с королем Канта.
– Это неразумный риск. Вам следует отменить церемонию.
– Отменить? Сейчас? Мои дети уже пришли на Стадион; отменить церемонию означало бы признать свою вину – результат будет тот же самый.
Его голос стал тонким от непривычной жалости к себе.
– Одним махом быть низвергнутым с вершин в пропасть! Если бы другие боги ненавидели меня с самого рождения, они не могли бы сделать мне хуже. Поверить, что все это могло быть задумано от начала и до конца, что семь лет назад Кейн принес мне корону Дал'каннита и чуть ли не своими руками довел до трона – и теперь может единственным движением сокрушить Империю… Неужели он настолько умен? Неужели он может так опережать даже меня? Ты знаешь его. Ты – его сообщник; эти новости – твоих рук дело. Так говори же! Расскажи мне правду об этом человеке.
«Он что, со мной говорит? – лениво подумала Пэллес. – Неужели он полагает, что я брошусь отвечать на его вопрос? Он не может принудить меня говорить с помощью боли или магии, так он решил быть вежливым?»
Послышались шаги, звук рвущейся натянутой ткани, и Пэллес открыла глаза.
Ма'элКот стоял вполоборота к ней. Натертые маслом мышцы обнаженной спины казались каменными. В кулаке он держал кого-то, болтающегося в воздухе, за ворот туники. В мозгу Пэллес вспыхнуло воспоминание, как точно так же Ма'элКот держал Кейна, – но этот человек не был Кейном.
У этого была сломанная нога в грязных бинтах, наручники на запястьях и окровавленная повязка на руке. Еще одна тряпка перетягивала распухшую черно-синюю челюсть. Нос тоже распух, вокруг глаз темнели синяки.
Она узнала его, только когда он заговорил.
– Я не… я не могу… Я уже все сказал… – жалким голосом произнес Ламорак, моргая мокрыми глазами.
«Я обнимала этого человека, – с удивлением подумала Пэллес. – Я его целовала и занималась с ним любовью. А теперь я не могу даже вспомнить, почему делала это…»
Впрочем, оглянувшись, поняла: она выбрала этого человека потому, что он не был Кейном, потому, что он был противоположностью убийцы во всех отношениях. Высокий, светловолосый, красивый и смелый – хороший человек в полном смысле слова, заботливый и страстный, романтик и герой.
И пустой внутри. Красивая скорлупа, хрупкая, словно пустое яйцо.
Это было последней противоположностью: Кейн по крайней мере был цельной натурой. Он был таким, каким казался. Именно поэтому он никогда бы не сломался, как сломался Ламорак, – Кейн был тверд и непоколебим.
– Тогда сделаем вот что. – Ма'элКот снова повернулся к Тоа-Сителлу, молча стоявшему рядом. Забытый Ламорак покачивался в кулаке императора. – Я – Ма'элКот. Я не стану бежать или скрываться. Если Берн не сможет отыскать сетку, я встречусь с Кейном один на один на арене.
Тоа-Сителл выглядел встревоженным.
– Ма'элКот…
– Нет. Если я укроюсь во дворце, Кейн победит. Я разрушу его планы одним-единственным ударом: я сам приду на Стадион.
Он разжал кулак, и Ламорак со стуком упал на пол.
– Мне с самого начала не нравилась идея использования иллюзии. Это было бы подделкой – а я не лгу своим детям. Все будет по-настоящему. Я возьму эти жизни на арене. Я завладею памятью Пэллес Рил и твоей, Ламорак, как бы мерзко мне ни было связываться с такой гнилью.
Император шагнул к Тоа-Сителлу и посмотрел на него сверху вниз.
– Продолжайте поиски Кейна. Если он будет схвачен до ритуала – прекрасно. Убьете его – и ладно. Надеюсь все же, что вы не найдете его, – он слишком хитер и ловок. Однако я превосхожу его. Я – Ма'элКот. Что бы ни случилось, я буду готов.
Он сжал свои сильные руки до хруста в костяшках.
– Я буду готов и убью его своими руками. А потом завладею и его памятью.
Теперь его голос был так же энергичен, как прежде; его
Оболочка собрала огромное количество Силы. – Тогда наконец все закончится.
«Ох, Хэри», – подумала Шенна, закрывая глаза. Смерть этого тела она приняла бы спокойно, однако внезапно вспыхнувшая в Кейне звезда была так прекрасна… Она походила на розу в пустыне.
«Я буду держаться. Я найду способ. Предупрежу тебя. И помогу. Как-нибудь. Думаю, я смогу прожить достаточно долго».
9Берн стиснул зубы и усмирил желание прорубить себе проход сквозь толпу.
Мосты опустились еще утром, и казалось, будто весь город устремился на улицы. Не один горожанин успел получить пинка от лошади Берна – горячего животного, которому нравилось расталкивать людей. Лошадь поводила глазами, когда приближался какой бы то ни было человек, и Берн позволил ей порезвиться – несколько упавших ничком окровавленных жителей больше не загораживали ему путь.
Наконец Берн добрался до писсуара, находившегося ближе всего к охраняемой Котами шахте, и небрежно привязал лошадь снаружи, зацепив поводья за верхний крюк коновязи. Замок на двери шахты для золотарей заскрежетал от одного движения Берна. Удар кремня о кресало – и зажглась лампа, которую он снял с крюка у самой двери. Берн взял ее за ручку и стал спускаться по лестнице в темноту. Шлепая по испражнениям на дне шахты, он кривился от мерзкого запаха; затем вынырнул из пещеры и шел на четвереньках до тех пор, пока не смог выпрямиться во весь рост.
Вскоре он оказался у закрытой галереи, которая исчезала далеко в темноте, и с трудом поборол искушение срезать путь. Он строго придерживался маршрута, который нашел еще во время прошлого спуска: он прекрасно знал, что заблудиться в этих пещерах легче всего – потом останется лишь ждать, когда в лампе закончится масло. По узкой шахте Берн прополз в низенькую пещерку. Краем глаза он заметил мелькнувший впереди огонек. Тонкие сталагмиты ломались под ногами и громыхали по камню, и свет исчез прежде, чем Берн добрался до него.
Берн тряхнул головой. Этим идиотам охранникам он ясно приказал: «Никакого света». Они были вдвоем, а свет мог отпугнуть Кейна.
Он был на месте – в широком чашевидном углублении с колодцем на одном краю. Огляделся. Охранников не было видно, и Берн удовлетворенно кивнул сам себе – они не показывались, дожидаясь, чтобы он назвался.
– Ладно, ребята, это я. Выходите. Планы поменялись. Он остановился, прислушиваясь к угасающему эху и звону редких капель воды, тысячелетиями сочившейся сквозь известняк.
