Виктория Угрюмова - Имя богини
– Нас видят?
– Нас слышат?
– К нам обращаются?
Трое монахов подходят поближе к храму. Затем садятся на ступеньках, достают шкатулку и высыпают из нее множество резных фигурок.
– Сыграем?
– Сыграем...
– Сыграем.
Поверхность шкатулки вопреки их ожиданиям остается гладкой и блестящей и узоров не меняет. Они молчат очень-очень долго, пока из дверей храма не появляется женщина. Она медленно спускается по ступенькам и садится около монахов.
– Я помню вас, – говорит она. – Ты Да-гуа, ты Ши-гуа, а ты Ма-гуа.
Они кивают, когда она обращается к каждому, называя его имя.
– Вам нравится, когда вас видят, слышат, чувствуют?
– Непривычно.
– Странно...
– Больно! – вскрикивает Ма-гуа, который напоролся ладонъю на колючку.
– Это почти всегда одно и то же, – говорит она.
– Мы ошиблись, – с радостью заявляет Да-гуа.
– Впервые, – говорит Ши-гуа.
– Ты поступила иначе, – говорит Ма-гуа.
– Нам тоже так нужно, – заключает один из братьев, и различий между ними нет в эту минуту.
– Навсегда? – спрашивает она.
Монахи мнутся. Это непривычно, странно, больно, но очень желанно. Она видит их сомнения и предлагает:
– Тогда, если хотите, поживите здесь. Вас будут видеть не все, и вы немного сможете соприкасаться с этим миром. Иначе с непривычки такого наизменяете!..
Трое монахов кивают, соглашаясь.
– В чем мы просчитались? – спрашивает Ши-гуа.
– Где мы ошиблись? – добавляет Да-гуа.
Ма-гуа молчит...
– Разница в цене, – медленно произносит Кахатанна. – В том, сколько ты согласен платить за то, что тебе нужно.
– Это уже было, – шепчет Ма-гуа.
– Было, – эхом откликается Да-гуа.
Ши-гуа молчит.
Кахатанна поворачиваетсяк ним и просит:
– Расскажите.
– Позже, отвечают они нестройным хором.
– Позже, – уже тише просит Ши-гуа, – когда мы сами разберемся, что к чему.
– У вас же было все время этого мира, чтобы разобраться, – недоумевает Кахатанна.
– Всего времени бывает недостаточно, иногда нужно еще несколько часов, о Суть Сути, – без тени улыбки кланяется ей Ма-гуа.
– Не бывает ничего, кроме истины, о Мать Истины, – склоняет голову Да-гуа.
– Нам нужно думать и думать – у нас слишком мало времени, – говорит Ши-гуа.
Суть Сути, Мать Истины, Великая Кахатанна поднимается на ступеньки собственного храма.
Трое монахов идут по лужайке и усаживаются под облюбованным ранее цветущим кустом. Они погружаются в мысли, и мир вокруг них опять не зависит от них, так же как они не зависят от него. С одной только разницей – и она в цене, которую они готовы дать за то, что им нужно.
– Что же нам больше всего нужно? – спрашивает Ши-гуа.
– Что же мы готовы отдать? – спрашивает Ма-гуа.
– Что из этого получится? – говорит Да-гуа.
И братья переглядываются, удивленные тем, что впервые сказали разные слова.
Трое монахов сидят на зеленой лужайке в мире, который никак не влияет на них и на который никак не могут повлиять они. Только теперь их работа заключается совершенно в другом. Например, сейчас их работа состоит в том, чтобы узнать, какая работа им предстоит.
Эпилог
Они сидели на залитых солнечным светом ступенях храма. Каэтана задумчиво водила по ним рукой, с удовольствием ощущая под пальцами приятное шероховатое тепло мраморных плит, нагретых за день. Перед ними раскинулся прекрасный парк с бассейнами и фонтанами, маленькими ручейками, через которые были переброшены изящные мостики. Над яркими цветами порхали фантастические гигантские бабочки. Все здесь было ухожено, окружено любовью и заботой. И парк словно откликался на это тепло – изо всех сил пели и щебетали птицы, едва слышно шелестели листьями гордые стройные деревья. А в густой изумрудной траве все время ползал и шуршал кто-то невидимый.
Барахой держал в руках тонкостенный бокал, наполненный легким розовым вином. По случаю жары его тяжелый плащ был сброшен и теперь лежал бесформенной кучей у высокой нефритовой колонны. Каэтана примостилась рядом с Верховным богом, скромно завладев пыльной бутылью в оплетке – из храмовых запасов. Изредка она прикладывалась к ее горлышку.
– Хорошо тут у тебя, – довольно протянул Барахой и пригубил из бокала. – Что же ты его глотаешь? Такое вино надо пить по чуть-чуть. Чтобы распробовать, посмаковать.
– Распробовать я его уже успела – за предыдущие месяцы. Теперь просто пью.
– Тишина-то какая, просто не верится. Деревья шумят, птицы поют. И никаких тебе гимнов и литаний по двадцать пять часов в сутки в исполнении нестройного хора.
– Они пытались. Но я категорически запретила.
– Счастливая, – не без зависти взглянул на нее Барахой.
– Между прочим, я это счастье себе добыла, в неравной схватке с самим Нингишзидой.
– С кем?
– С грозным и великолепным Нингишзидой, – с расстановкой произнесла Каэтана. – Знать надо. Это мой верховный жрец. И все Древние боги, и все Новые боги рядом с ним – несмышленые дети. А я вообще в счет не иду. Когда он мне вручил мое расписание и перечень обязанностей...
– Что-что? – В изумлении Барахой даже оторвался от вина.
– Вот это самое и вручил. Понимаешь, оказывается, Верующие по мне истосковались, и я должна всю себя посвящать их проблемам. Причем не путь указывать, а сам вопрос решать – прямо как волшебная палочка. А в свободное время заниматься истосковавшимися по мне служителями храма. А чтобы мне не было совсем уж скучно, из всех прочих храмов Сонандана ко мне будут идти истосковавшиеся же паломники. Каково?
– Гениальный у тебя жрец.
– А я и не спорю. Только сказала ему, что если он рассчитывает замучить меня таким количеством дел, то я лучше сразу ухожу.
– И куда же? – заинтересовался Барахой.
– Куда глаза глядят – в ночь, в бездну. В паломничество к храму Джоу Лахатала. Но перед уходом упраздню должность верховного жреца.
– Ну и как?
– Вроде бы притих. Нет, если всерьез, то без него я бы со всеми молящимися и ищущими истину не справилась. Он, конечно, мудрый. Просто его мое возвращение так подкосило. Я же все вверх дном перевернула.
Словно в подтверждение ее словам на дальней аллее робко замаячили фигуры жрецов с музыкальными инструментами в руках.
– Ну вот. Это они жаждут воздать нам честь новоиспеченным гимном. Хочешь послушать?
Барахой нашел в себе силы только на то, чтобы кивнуть. Каэтана милостиво махнула мявшимся в нерешительности жрецам, и те радостно поспешили к ней, отбивая на ходу поклоны, – жрецы были еще совсем молодые и никак не могли привыкнуть к обществу настоящей Древней богини и ее частых гостей. Цветные одеяния из легких прозрачных тканей крыльями струились за ними по воздуху.
– Позвольте, великие, – едва слышно произнес самый смелый.
– Позволяю, – величественно ответила Каэ, хлебнула из бутыли и приготовилась слушать.
Жрецы встали в некотором отдалении и заиграли. Музыка, легкая и чудесная, вылетала из-под искусных пальцев, запутывалась в струящихся одеждах, догоняла мотыльков и кружилась с ними над цветами. Она соскальзывала в воды ручейков, заставляя их звенеть еще звонче и веселее. Она обнимала деревья как теплый ветер, переливалась всеми цветами радуги и наконец ручной птицей садилась на ступени храма у ног замерших бессмертных.
– Какая прекрасная музыка, – промолвил потрясенный Барахой.
– Тебе понравилось, о Суть Сути? – осмелился спросить жрец.
– Мне больше чем просто понравилось, – ответила Каэтана. – Проси любую награду.
– Помоги мне найти истину, о Сокровенная.
– Истину не ищут, мальчик. Истина открывается тому, кто этого достоин. Она озаряет светом твою душу, как солнце землю. И нет истины в конечной инстанции. Сегодня ты открыл истину мне – своей музыкой. И я не могу дать тебе больше, чем ты мне. Проси чего-нибудь другого.
Жрец потрясение молчал. И за него ответил другой – постарше:
– Если Мать Истины говорит тебе, что ты открыл истину ей, то большей награды не нужно.
Они низко склонились перед двумя бессмертными и удалились.
– Ты не боишься уронить свой авторитет, все время находясь в материальном теле? – спросил Барахой после довольно длинной паузы.
– Знаешь, я как-то привыкла к нему и не хочу пока менять ничего. А по-твоему, это существенно?
– Не очень. Теперь мне кажется, что ты всегда была именно такой, как сейчас. Люди боялись меня, поклонялись мне, а за помощью шли к тебе. Поэтому и храмы у тебя были живее, что ли. А у меня грозные львы, драконы и сплошной камень.
– Почему только камень? Золота тоже хватает.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. В твоем храме хочется жить, Каэ. Ко мне заходят помолиться, а к тебе приходят навсегда.
– Так что тебе мешает все изменить?
– Не знаю, дитя мое. Но я подумаю, обещаю тебе. Он помолчал. Потом улыбнулся как-то жалко и растерянно. Каэтана наклонилась к нему поближе и только теперь заметила щетину у него на щеках.
