Александр Громов - Тысяча и один день
– Очень хорошо. По истории, вижу, успеваешь. А ты, случайно, не задумывался: существовали ли иные пути?
Я угрюмо молчал. Мне было совершенно ясно, что этот говорливый старичок никогда не выпустит меня за ворота интерната. Хотелось повернуться и молча уйти, но я все-таки остался. Обида обидой, а любопытство любопытством. До сих пор никто из взрослых не спрашивал моего мнения – все просто учили.
– Не было иных путей! – пронзительным петушиным фальцетом выкрикнул вдруг привратник и добавил тише и проникновеннее: – Не было, понимаешь? Совсем. Если не считать те пути, что вели человечество прямо в могилу. А ну-ка скажи мне: что было в мире до становления на Путь?
– Ну… этот… патриархат был, – нехотя припомнил я первые страницы учебника. – Мужское иго… Женщинам… то есть людям слова не давали сказать… Ну, там, раздробленность мира, войны всякие…
– Правильно, – перебил он. – А почему, знаешь? Очень просто: потому что мужик по сути своей охотник, хищник, в азарте и алчности не знающий преград, а настоящий человек, то есть женщина, – собиратель и хранитель всего самого лучшего. Стабилизирующее начало, иначе берегиня. Без Сандры Рамирес, Ханны Гертлиц, Маргарет ван Хаймс и Анастасии Шмалько тебя в худшем случае не существовало бы вообще, а в лучшем случае ты сейчас ползал бы по помойкам в поисках пищи. Вроде крысы, только хуже. Гния заживо. Скажи-ка, ты голоден?
Я помотал головой.
– Ну то-то. Если бы вам давали историю более подробно, ты знал бы, что лет двести назад трезвые умы представляли себе наше время совсем иначе. Перенаселение – раз. Полное истощение ресурсов вследствие перенаселения и нерационального хозяйствования – два. Голод и вымирание миллиардов людей вследствие истощения ресурсов – три. Потеря немногочисленными сытыми цели и смысла бытия, наркотики, деградация и вырождение – четыре. Без всяких войн загнали бы себя в каменный век, озверели бы и начали с увлечением грызть друг другу глотки. Да что там прогнозы – уже в то время недоедало две трети населения Земли. А сейчас?
Великим спорщиком я не был, но тут начал возражать, больше из принципа, чем по сути. Очень уж мне не понравилось, что кругом прав этот дедок, а не я. Короче говоря, среди тех, кого наши мастера-наставники допустили только до циркулярной пилы и рашпиля, был Генка, до училища воспитывавшийся в подготовительном интернате имени Софьи Ковалевской. Вот он-то и рассказывал, как на территорию их интерната, расположенного где-то на юге посреди ковыльной степи, иной раз заползали степные черепахи. Их ели. «Глядишь – суповой набор ползет. А то еще в золе можно запечь. Вку-усно…»
Пронять старичка этим рассказом мне, однако, не удалось ни в какой мере.
– «Вку-усно»! – передразнил он. – Я тебе о голоде, а ты мне об изысках. Он голодал? Нет? Тогда оставим твоего дружка в покое. Сейчас на Земле живут шесть миллиардов человек и четыре миллиарда эксменов, причем сыто живут! При необходимости Земля прокормит еще столько же, если не больше. Забота о потомстве, практическая евгеника! Почти повсеместный отказ от наркотиков, включая табак. И причина всей этой благодати – женщины! Женская твердая рука. Размеренность, порядок и разум. А ты говоришь – выйти!.. С какой стати? Потому что тебе так хочется? Дави в себе первобытные желания, и будешь жив. Мало того, дашь жить другим, включая тех, кто еще не родился. Свободы захотел? Относительная свобода, милый мой, бывает на необитаемом острове, да только кому она нужна, такая свобода? Понял? Иди.
Полминуты назад я бы и сам ушел с удовольствием, но тут уж остался из чистого упрямства. С какой стати мною будет командовать привратник-калека? Только сейчас я заметил его кривую ногу и палочку, прислоненную к скамейке. А старик пожевал губами и, видно, забыл, что прогнал меня. Слова из него выскакивали складные и помногу.
– И экология, – продолжал он. – Ты смогом когда-нибудь дышал? Я тоже нет. И не хочу, потому что представляю себе, что это такое. Помню еще по рассказам. А теперь и в мегаполисах дышится, почти как на природе, – а почему? То-то же. Ты городскую свалку пять на пять километров когда-нибудь видел? Вечно горящую? А свалку радиоактивную? Поверь на слово: никогда не увидишь. Их нет. Производство, особенно химическое, – только безотходное. Или, скажем так, почти безотходное. Дорого, но жизнь на Земле того стоит. Ничего одноразового, кроме того, что само распадается за неделю. Долговечность и ремонтопригодность! Никакого морального старения – только материальное! Есть автомобили старые и новые, но не бывает автомобилей не модных! Никто не купит бытовую технику, которая развалится через два года, потому что никто ее не произведет и не продаст. Тем более никто не выбросит на помойку работоспособную, но вышедшую из моды вещь. Загрязнение среды – лишь абсолютно необходимое, с последующей рекультивацией. Вырубил дерево – посади три и добейся, чтоб выросли. Чистота и красота, понял? Осетры в реках, фазаны в степях. Антропогенная… в смысле, человеческая нагрузка на природу еще и теперь ниже, чем природа способна выдержать. Это плохо? А энергетика? Ты ветряки в степи видел?
Я сердито сказал, что не видел, и дед обрадовался:
– А ты сходи посмотри прямо сейчас! Во-он туда, за третий корпус и налево. Там в одном месте их можно увидеть. Тоже мне, исследователь мироздания, все ему сразу вынь да предъяви. Ты начни с малого! – И старик, потеряв ко мне интерес, вновь принялся следить за поединком жужелицы с издыхающим червяком.
Разобиженный, ругая про себя привратника на чем свет стоит, я и пошел за третий корпус начинать с малого: глазеть сквозь решетку на ветряки. Их и в самом деле можно было разглядеть сквозь чахлый перелесок. В общем-то ничего особенного: километрах в двух от интерната довольно-таки лениво вращалось около трех десятков огромных пропеллеров на стометровых мачтах. День был тихий, но я сообразил, откуда в ветреную погоду приходит низкий дрожащий гул, заставляющий резонировать оконные стекла в наших спальнях. А уже через несколько секунд все на свете ветряки навсегда перестали занимать мое внимание.
За оградой была девочка. Ну, девочка и девочка, скажете вы, что тут особенного? Однако попытайтесь поставить себя на мое место. До того дня количество виденных мною женщин с высокой точностью равнялось четырем, и все Они отнюдь не отличались юным возрастом. А это существо, по-видимому, было даже младше меня!
Платьице. Первоматерь моя Люси, я впервые видел платье! Голые побитые коленки, ссадины и болячки, смазанные зеленкой, – ну все как у нас! Тем не менее я сразу понял: она не такая, как мы, она иная. И вслед за осознанием этого простого факта немедленно явилось раздражение. Безумно захотелось оказаться рядом с ней – не знаю зачем. Может быть, чтобы прогнать. Какого черта она делает возле нашей территории?
Девочка собирала грибы. Ее лукошко было до половины заполнено крепкими пузатыми боровиками вперемежку с огненными лисичками, и она, нимало не интересуясь корпусами интерната, растущими по ту сторону периметра, старательно шевелила прутиком траву, то и дело приседая, чтобы срезать очередной гриб. А потом, как видно, почувствовала на себе мой взгляд. Во всяком случае, мне так кажется, поскольку не припомню, чтобы я издал хоть какой-нибудь звук.
Мгновенный страх – вот что я увидел в ее глазах. Так пугаются, обнаружив поблизости большого хищного зверя или какую иную буку, – и моментально успокаиваются, заметив, что бука заключена в прочную клетку.
Не знаю, какого зверя она во мне увидела, но уж явно не из тех, к кому хочется подойти поближе и кинуть через решетку кусочек печенья. Более того, справившись с первым страхом, окинув меня взглядом, исполненным высокомерного презрения и едва ли не гадливости, эта сопливка немедленно вернулась к сбору грибов, как будто меня не существовало!
Возьмите скальпель и попытайтесь найти в живом теле душу. Искромсайте, но найдите. Найдя – плюньте в нее.
В этот момент я перестал контролировать себя.
Не знаю ни одного тихони, кому хоть раз в жизни не случалось сорваться с нарезки, а тихоней я не был. Кажется, я зарычал и завыл, как зверь. Я и был зверем, готовым кинуться в драку и загрызть, клубком бешеной ярости. Забыв о том, что передо мною стальные прутья решетки, я рванулся вперед…
По идее, я должен был удариться об ограду, уподобившись разъяренному бабуину в вольере, и быть униженным издевательским смехом девчонки – конечно, если бы та удостоила меня хотя бы такой реакции. Вместо этого вокруг меня сгустилась лиловая тягучая мгла, сопротивлявшаяся моим движениям, словно клейстер или мазут. Я даже не удивился в первые несколько секунд, и не испугался, а продолжал яростно рваться вперед, не видя куда, раздвигая собой вязкий лиловый кисель, зная только, что рвусь вон из опостылевшей клетки…
По счастью, я не сделал ни одного вдоха. Впрочем, задержать дыхание в Вязком мире показалось мне столь же естественным, как в воде. И даже не мне показалось, а моим рефлексам. Странно, ведь я никогда не опускал голову в воду, да и негде было. Мы не купались. По сей день процент эксменов, умеющих плавать, чудовищно низок. Никаких бассейнов и ванн – только душ.
