Вячеслав Рыбаков - Человек напротив
Время для нее всегда немного замедлялось, когда он являлся – и она иногда изумлялась даже: вроде давно уже сидит, а еще только полчаса прошло. Но теперь оно неслось галопом. Он еще до комнаты не дошел, а просвистело уже минут двадцать, и в каждую из шестидесяти секунд этих минут – мог позвонить Симагин. Хорошо, если в телефон. А если – в дверь? Он ведь так и сказал: приеду.
– Ну, куда? – спросил он. – В кухню, в комнату?
– Куда хочешь.
– Тогда в комнату. На работе я поел, так что по еде не соскучился. А вот по тебе… – он со значительным видом уставился ей в глаза. – А ты действительно прекрасно выглядишь. Помолодела тут без меня. Вот что значит хорошая погода.
– Наверное.
– Антошка не нашелся? – спросил он
– Нет.
– Странно… Знаешь, я по своим каналам тоже пытался что-то выяснить. Есть у меня один знакомый журналист, он как раз последнее время пишет о наших отношениях с Уральским Союзом. Большой приятель пресс-секретаря тамошнего президента. Но он пока тоже ничего не узнал. По-моему, он в сентябре туда поедет в командировку, я ему напомню, если хочешь.
Странно он ставит вопрос. Еще бы мне не хотеть! Если бы я уже не знала всего, как бы я отреагировала, интересно, на его "если хочешь"? Как будто про поездку в Озерки речь идет… Если бы у него дочь исчезла… да не на несколько месяцев, а просто вовремя не вернулась от подружки… он тоже так бы выяснял, что с нею случилось?
Ох, Аська, не надо. Не заводись. Вот именно теперь тебе захотелось, чтобы он был тебе настоящим сопереживающим другом. Чтобы он за твоего сына переживал, как за свою дочь. Не всем же быть Симагиными.
А ведь Симагин тебя опять разбаловал. За каких-то два дня. Теперь тебе уже симагинская реакция кажется естественной, а эта – мерзковатой. А все эти годы – было вроде бы и ничего. У тебя не было вообще никаких претензий.
– С ним, кстати, весной случилась одна забавная история при переезде границы. Пермяки – они же все сумасшедшие, так вот представь…
Он удобно уселся напротив Аси, едва не касаясь ее коленок своими, и затоковал. Не могу, думала Ася. Как странно – не могу. Мне его жалко. Человек пришел почти как домой, и это я сделала так, что он себя чувствует здесь почти как дома, а в чем-то, наверное, даже лучше, чем дома, иначе бы не ходил… И вмазать ему ни с того ни с сего – не могу. Никогда бы не подумала, что вот именно сейчас мне станет его жалко.
Если окажется, что я опять обманула Симагина, я помру. Даже не надо будет голову совать в духовку – просто помру от ужаса и тоски.
Симагин – тоже пермяк почти.
А я смогла бы так – как мне хочется, чтобы за Тошку Алексей сейчас вдруг переживать начал – переживать, скажем, за дочку Симагина, которая у него, скажем, родилась от кого-нибудь, пока меня не было?
Это вопрос. Как говорил Симагин, зэт из зэ куэсчн. Потому что если вдруг я по поводу близких Симагину людей когда-нибудь заговорю вот таким вот тоном, как этот Алексей… Ох, лучше бы мне тогда на свет не рождаться. Позорище. Это вот и есть смерть – так поговорить и тут же перейти на забавные истории.
А вдруг Симагин не придет?
А вдруг он такой же, только притворяться выучился лучше?
Так ловко озабоченный вид на себя напустил, и по телефону сказал именно и только то, что я услышать мечтала – я и уши развесила, я и рассиропилась… ах, Симагин, ах, лучший из людей! Поди-ка проверь, правду он мне сказал или нет! Зато явится теперь спасителем!
А поверить вот в это – тоже смерть.
– Аська, – сказал Алексей, – ты меня совсем не слушаешь. И правильно делаешь. Я и сам с трудом разговариваю. Разговаривать и с сослуживцами можно, правда? – и он потянулся к ней. Пальцы его шевелились, словно уже по дороге начиная что-то расстегивать.
Ася отпрянула.
– Алеша, ты извини. Но ты, вообще-то, полный чурбан, если не почувствовал…
Зря это, зря! При чем тут чурбан! Ну конечно, чурбан, если болтает, как глухарь на току, и не замечает, что баба другого ждет… ну ведь и пусть чурбан, зачем обижать лишний раз, мне ж с ним не детей крестить! Вот это точно. Не крестить.
– Я вернулась к мужу, – с отчаянной храбростью сказала она.
Не сглазить бы… То-то смеху будет, если Симагин так и не явится!
Какой там смех! Это значит, с ним что-то случилось! И я либо спозаранку, либо вот прямо к ночи поскачу опять на Тореза, проверять, здоров ли он, дома ли… На лестнице спать буду, а дождусь! Ведь следователь же, ведь что-то там происходит.
А я, потаскуха, лясы тут с любовником точу.
Алексей успел по инерции произнести еще, наверное, слова три, а то и четыре, прежде чем до него дошло. Глаза у него обиженно округлились, словно у ребенка, которому вместо конфетки дали пустой фантик. Была в свое время такая идиотская шутка, за которую, всегда считала Ася, взрослым надо руки отрывать.
Впрочем, всей стране уже несколько раз вместо обещанной конфетки давали пустой фантик – а руки отрывали только тем, кто посмел заметить, что фантик пустой… Вот и дожили.
– Ася, – проговорил Алексей неловко. – Ась… ну ты же говорила сколько раз, что мужа у тебя никогда не было.
Как будто в этом все дело. Поймать на противоречиях и доказать, что сказала неправду именно сейчас.
– Извини, Алеша. – Асе было ужасно стыдно. – Ну мало ли ты мне врал… мало ли я тебе врала… Все мы люди. Был муж. Есть и будет.
Ох, не сглазить бы!!
Был, есть и будет есть. Симагин, приходи скорей, гуляш невкусный станет!
Сердце кровью обливалось смотреть на Алешу. Такой был говорливый, уверенный, самодовольный, причесанный… Так ему хорошо было – пришел после рабочего дня отдохнуть, султаном себя почувствовать за бесплатно. ..
Честное слово, у него даже волосы как-то сразу разлохматились. Жалостно.
Да нет, не так все просто. Дело не в султане, наверное; дело не только в столь стимулирующем мужиков гаремном разнообразии сексуальных блюд, а в том, что здесь, с любовницей, он был уверен: его любят просто за него самого – не за редкостные тряпки, утащенные из пресловутого "Товарища", не за то, что он все деньги в дом приносит, не за то, что в поликлинику ходит с младшей и к директору школы из-за старшей, не за то, что проводку чинит и бытовая электроника у него такая, какой ни у кого из приятелей нет – просто за него самого. За то, какой он сам по себе славный человек, интересный собеседник и замечательный мужчина.
Ведь это так важно!
Ведь тогда, по большому-то счету, и деньги приносить куда легче, и к директору ходить, и вообще все. Потому что, когда тебя любят за тебя самого, ты готов сделать все, что угодно. А когда тебя любят только за то, что ты что-то делаешь, ты готов делать лишь ровно столько, сколько необходимо, чтобы тебя любили.
Ох, это я от Симагина заразилась любовью к возвышенным, умным и обобщенным рассуждениям. На самом-то деле все куда как проще. Могучий и гордый самец пришел перепихнуться на халяву – а я ему серпом по…
– Это Антонов отец, что ли? – уныло спросил Алексей.
– Да, – сказала Ася. Не вдаваться же сейчас в подробности. Алексею-то какая разница. И, положа руку на сердце, Симагин был Антону куда лучшим отцом, чем этот… как его… Антон.
– Ну, понял… – протянул Алексей. – Понял… – Он нерешительно ерзал на стуле; надо было вставать и уходить, но не хватало решимости подняться, потому что, стоит только это сделать, сесть снова уже не доведется никогда. – Ну, смотри… Может, конечно, это и к лучшему. А вдруг… Знаешь, я тебе позвоню месяца через два…
– Не надо, – сказала Ася. Она прекрасно поняла, к чему он клонит. – Если ты надеешься, что мы с ним опять разбежимся, то… В общем, не звони.
Он все-таки попытался взять себя в руки. Даже кривовато улыбнулся.
– Не пожалей, – сказал он, изо всех сил стараясь сберечь лицо. Надо же как-то дать дуре понять, подумала Ася, какое сокровище она теряет. – Ты уж, как я понимаю, полжизни пробросалась. Может, хватит журавлей-то ловить?
Вот как он заговорил! Ну что за мелкая душонка!
– Лешенька, – сказала она и с удивлением поняла, что, пожалуй, так ласково и не называла его никогда до сих пор. – Не обижайся и не сердись. Хоть постарайся. Ты очень хороший. Извини меня, пожалуйста.
И тогда он все-таки встал. Тут же вскочила и она.
– Ладно тебе, – желчно сказал он. – Совет да любовь, желаю здравствовать.
Глаза побитой собаки… побитого суслика. Господи, да как же жалко его! Да хоть раздевайся, чтобы чуток его успокоить! Никогда еще она не чувствовала к нему такой нежности. Вообще никогда не чувствовала к нему нежности – только сегодня. Да что же это такое!
– Лешенька, – умоляюще сказала она, – ну извини. Ну дура-баба, ну что с нее возьмешь!
Он не ответил, только уголок губы раздраженно дернулся. Он пошел было в коридор, но остановился и, оглянувшись, напоследок оглядел ее с головы до ног. На ноги глядел особенно долго – и она не мешала ему; терпела, стояла спокойно. Платье она сегодня надела хоть и не мини, но все-таки в обтяжку и сантиметров на пять выше колен; много лет она не позволяла себе таких развратных маскарадов.
