Сергей Лукьяненко - Звездная тень
– Это наше! – закричал чужак.– Наше. Это. Это. Наше…
Сбить его с ног оказалось проще, чем вырвать Зерно. Мы упали – и над нашими головами взвыла буря. Огненные росчерки, легкий перестук Машиного автомата. Мы катались по камням, все ближе и ближе к пропасти, а наши спутники выясняли древнейший вопрос – кто прав и у кого больше прав.
Бой оказался скоротечен. Почти одновременно мы с чужаком прекратили бороться, охваченные одним на двоих желанием – увидеть результат.
Трое синекожих валялись на камнях. Наверное, их достала Маша – ран не было видно.
Кэлос и последний оставшийся чужак сходились. Перед Кэлосом трепетала белая светящаяся стена – силовой щит. Перед чужаком – такая же, только желтая. Похоже, пробить друг друга щиты не могли, и теперь противники просто толкались. Кто кого вытеснит… с тропинки в пропасть.
У меня сомнений в исходе борьбы не было.
Шаг за шагом чужак пятился к пропасти. Лицо Кэлоса сейчас утратило все эмоции, стало безжалостной металлической маской. Шаг. Еще шаг.
Чужак закачался на краю пропасти. Он понимал, что обречен, не хуже чем я. И точно так же, как люди, не собирался сдаваться.
Желтый щит сжался в точку, уступая. Удар Кэлоса исполинским молотом снес чужака с тропы.
Но за миг перед этим пылающая желтая точка пробила белый щит и вонзилась в Кэлоса.
Я закричал, увидев, как вспыхивает наш единственный союзник. Пламя плясало, пожирая его изнутри, синекожий чужак уже исчез внизу, беззвучно падая со скал, но огонь не собирался утихать.
– Кэлос! – Маша отбросила автомат, метнулась к нему. Кэлос отступил, словно боялся, что ее опалит жаром. Упал на колени.
Огонь все же достал тебя, киборг, пытающийся быть человеком, человек, рожденный солдатом… Судьба отыщет – как от нее ни прячься. И выдаст все накопившиеся долги…
Я глянул на подмятого врага. В фасеточных глазах, где не было и быть не могло чувства, застыло отчаяние. Я ударил чужака головой по камням – раз, другой, и глаза потемнели.
Только тогда я позволил себе броситься к Кэлосу.
Пламя утихало. Кэлос лежал неподвижно, лишь подергивалась судорожно правая рука. Его тело казалось взорвавшимся изнутри, испещренным бесчисленными ранами. В некоторых была кровь. В некоторых – блеск рваного металла.
– Кэлос…– прошептал я.– Кэлос, друг мой…
Он еще жил. И смотрел на меня. Не обвиняя, не прося о сострадании – прощаясь.
– Куда ни кинь…– прошептал Кэлос.
– Слушай меня!
– Слышу…
Я взял его за руку – рука была нестерпимо тяжелой. Сколько же он весит? Сколько в нем плоти, а сколько – железа?
– Ты человек…
– Был…
– Ты человек, Кэлос.
– Я даже боли не чувствую, Петр. Я ее… отключил. Какой я человек…
– Кэлос! Да слушай ты меня, сволочь!
Жизнь уходила из него с каждой каплей крови, с каждой отказавшей железкой. Да что он вбил себе в голову, дурак! Тот ли из нас человек, кто с рождения оставался в своем теле? Или тот, кто пытался быть человеком?
– Кэлос, тебя ждут. Ты помнишь это? Если ты не вернешься домой… твоя жена уйдет следом.
– Она готова к этому…
– Не решай за других! Никогда не решай за других!
– Ничто меня не держит, Петр.
Слова звучали все тише и тише. Он уходил – а я не знал, что сказать, как передать ему то, во что я верил, что было спасением, единственным и неизменным, вечным якорем наших миров…
– Тебя ждут, Кэлос. Твоя жена тебя ждет. Если ты сможешь удержаться, то сможет и она.
– Надо ли?
– Ты не смеешь! – крикнул я.– Слушай же меня! Я не знаю, что тебе дорого, что нет, только запомни одно – Врата это нить, и пока ее кто-то держит, пока тебя ждут…
Он улыбнулся – и улыбка на изорванном лице была насмешкой.
– Тебя ждут, Кэлос. Поверь!
– Не решай за других… никогда…
Я поднялся.
Посмотрел на Машу.
– Я ничего не могла поделать,– прошептала она.– Петр, я стреляла… у того гада был силовой щит…
Гада?
Да нет же, конечно. Они защищали свой мир. Тот кусочек счастья, что несли для него. Мы оказались сильнее. Мы победили. И небеса не разверзлись, земля не разошлась под ногами. Дарованное Зерно – не сказочный амулет, что нельзя отнять. Можно, и еще как.
Каждый приходит в Тень по-своему.
Я подошел к неподвижному синекожему существу. Стал разжимать ладонь, выковыривая из скрюченных пальцев сгусток холодного огня.
Тело дернулось. В огромных глазах вновь блеснул разум.
– Живой! – крикнула Маша.– Добей его, Петр!
Синекожий не сопротивлялся. Лежал, тихо поскуливая. Наверное, так звучит их плач. Лишь тонкие пальцы хрустели, все крепче сжимаясь на Зерне.
– Да что у вас за беда, зачем вам-то! – закричал я.
Существо стонало, вжимаясь в скалу. Свет Зерна был почти не виден, скрытый ладонью.
– Добей! – повторила Маша.
– Ты сможешь? – огрызнулся я. Она промолчала.
– Надо…– вдруг прошептало существо.– Надо. Очень. Очень. Надо. Очень…
Рваная речь существа была не огрехом перевода, мы сейчас понимали друг друга безошибочно. Сам строй мысли… сама их природа… они слишком далеки от нас…
– Плохо… Очень. Очень. Плохо. Плохо. Смерть. Наступает. Смерть. Наступает…
То ли я не могу понять их эмоции, то ли они не передаются этим пластинчатым ртом, и только слова остались на долю чужака, бессмысленные и жалкие, никогда ему меня не переспорить, как я не переспорил Кэлоса, и Кэлос ушел навсегда, киборг перестал играть в человека, а мир синекожих прекратит жить… да, я верю, у них и впрямь беда, может быть, похлеще нашей, только что мне за дело до их беды, я же должен спасти свою Землю…
А те, кто придет потом, вольны благословлять меня или проклинать, замаливать грехи или насмешливо улыбаться вслед исчезнувшей расе… Интересно, от чего зависит, будут они каяться или улыбаться? Как бы посмотреть туда, вперед, в мир, что будет солнечным и ясным, как увидеть выражение их лиц?
Как решить?
– Дай,– сказал я.– Дай. Надо. Надо. Надо.
Ладонь разжалась. Я взял крошечный шарик. Нет, он оказался не холодным, теплым… чуть теплым.
И все же – не холодным.
Комок мягкого огня. Зародыш Врат.
Маша вздохнула у меня за спиной. Протянула руку – и отдернула. Прошептала:
– Да будь они все прокляты… Петр, давай, уходим…
Я не шевелился. Маша отошла к Кэлосу, нагнулась, поднимая тело. Краем глаза я видел, как она тащила его к флаеру.
Как ты сказал, Кэлос? Каждый приходит в Тень по-своему? Кто мольбой, кто трудом, кто грабежом? Не надо волноваться?
Я посмотрел – туда, куда не заглянуть, в далекое далеко. Потомки улыбались.
– Будь оно все проклято,– согласился я с Машей.
Протянул Зерно синекожему.
Фасеточные глаза замерцали, поплыли, отражая свет Зерна.
– Даешь? Возвращаешь?
– Возвращаю. Даю,– признал я.
И бросил Зерно в подставленную ладонь, в жадно сжавшиеся пальцы, мигом укрывшие то, что было нужно нам обоим.
Вот только свет не пропал. В моей ладони, будто приклеившись к коже, мерцала еще одна огненная горошина.
Синекожий проворно разжал ладонь, будто убеждаясь, что не стал жертвой ловкости рук.
– Одно? И другое? Два? Зерна?
– Два,– согласился я.
Мигом вернулся страх. Передо мной был не скулящий, поверженный, недобитый враг, а соперник. Теперь и я чувствовал в руке тепло. Уже не чужое – свое.
И знал, что не хочу его отдавать. Никому.
На корточках, не вставая, я пятился от синекожего. Тот приподнялся, свободной рукой достал что-то из портупеи. Дьявол!
Но он не стрелял.
Я дополз до флаера. Приподнялся, цепляясь за обрез кабины. Мы замерли – словно два испуганных зверя, урвавшие по своему клочку добычи, но безумно боящиеся, что сопернику захочется иметь все. Какие, к черту, разумные представители великих цивилизаций! Два шакала, дерущихся за объедки антилопы, пока лев спит…
Если местные боги не спали, то они, наверное, устали хохотать, глядя на нас.
Одним рывком я заскочил в кабину, нырнул в спасительную мягкость тьмы. Увидел сквозь прозрачный корпус, как синекожий сиганул вверх по тропинке, под прикрытие скалы.
– Ты отдал ему Зерно? – закричала Маша. Я разжал ладонь, и она замолчала. Сказала, уже не так уверенно: – Но я видела…
– Мы получили свое, Маша. Свое.
Она посмотрела на Кэлоса – на мертвое тело, застывшее между нами.
– Значит, он… зря?
– Ничего не бывает зря.
Нет, конечно, мы все равно добыли бы Зерно, даже не будь с нами Кэлоса. Я был в этом уверен.
Вот только добыли бы его по-другому. Именно так, как собирались, отняв у других, не меньше нашего нуждающихся в Тени.
– Черт…– Маша вдруг засмеялась, откинулась на невидимой опоре.– Все в голове не укладывается… здесь ведь не умирают насовсем…
Она все смеялась, не отводя взгляда от мертвого тела.
– Надеюсь, он уже дома. Умывается после ратных подвигов…
Я не обрывал ее, Маше сейчас надо было сбросить напряжение. Пусть так. Мертвым не обидно. Если Кэлос и впрямь ожил человеком – ему не на что обижаться. Если его разум вознесся на следующий виток… то что ему этот захлебывающийся, готовый сорваться слезами женский смех…
