Боб Шоу - Астронавты в лохмотьях

– У меня есть о чем подумать и кроме этого, – отрезал Толлер. Не в силах смотреть, как Фленн исчезает из виду, он отвернулся от борта гондолы.

По инструкции в случае гибели члена экипажа или повреждения корабля требовалось прервать полет.

Никто не мог предвидеть, что из-за, казалось бы, пустякового случая в камбузе возникнут такие осложнения. Но Толлер все равно чувствовал себя ответственным, и неизвестно еще, что решат администраторы ЭЭНК.

– Врубай реактивную тягу, – сказал он Рилломайнеру. – Мы возвращаемся.

Часть III

ОБЛАСТЬ НЕВЕДОМОГО

Глава 16

Пещера находилась в склоне скалистой горы, и многочисленные выступы, расщелины и колючие кусты затрудняли дорогу животному и человеку.

Лейн Маракайн позволил синерогу самому выбирать путь и лишь иногда пришпоривал его по направлению к оранжевому флагу, отмечавшему вход в пещеру. Чуть поотстав, ехали четверо верховых солдат личной охраны, обязательной для каждого офицера ЭЭНК; их голоса сливались с прерывистым жужжанием насекомых. Недавно прошла малая ночь, и высокое солнце припекало землю, окутывая горизонт дрожащим пурпурным покрывалом горячего воздуха.

Лейн ощущал необычное душевное спокойствие. Он радовался случаю забраться подальше от базы небесных кораблей и не думать о планетном кризисе и межпланетных путешествиях. Десять дней назад из испытательного полета преждевременно возвратился Толлер, и Лейна вовлекли в тягостный круговорот совещаний, консультаций и долгой переработки полученных данных. Одна из фракций в администрации ЭЭНК настаивала на втором испытательном полете с посадкой на Верхний Мир и полным картографированием центрального континента. В нормальных условиях Лейн согласился бы, но ситуация на Колкорроне стремительно ухудшалась, и это подавляло все прочие соображения…

«Производственную задачу» – постройку тысячи небесных кораблей – выполнили даже с некоторым запасом благодаря целеустремленной жестокости принцев Леддравора и Чаккела.

Для королевского семейства и аристократов Колкоррона выделили пятьдесят кораблей; эти люди полетят малыми группами в относительной роскоши, хотя все равно далеко не все благородные решили стать мигрантами.

Еще двести кораблей предназначили для перевозки грузов: птицы, скота, семян, оружия, основных машин и материалов; еще сотню – для военного персонала.

Остальные шестьсот пятьдесят кораблей с сокращенным до двух человек экипажем могли перевезти на Верхний Мир почти двенадцать тысяч простолюдинов.

На ранней стадии великого предприятия король Прад издал декрет о том, что люди переселяются на чисто добровольной основе, что количество мужчин и женщин должно быть равным и что определенная часть мест резервируется за мужчинами, владеющими ключевыми специальностями.

Довольно долго практичные колкорронцы отказывались принимать всерьез это предложение и рассматривали его как забавную королевскую прихоть, над которой следует подшучивать в тавернах. Тех немногих, кто подал заявки, презирали; казалось, что людей придется загонять в небесные корабли силой.

Прад заранее знал, что вся армия будет в деле и больших сил он собрать не сможет, поэтому предпочел выжидать. Птертовая чума, голод, быстрое разрушение общественного порядка выдвинули свои аргументы, и – несмотря на проклятие церкви – реестр добровольных эмигрантов начал разбухать. Но все-таки колкорронцы считали такой выход слишком радикальным, и консервативное население было убеждено, что любые лишения и опасности на Мире лучше, чем неизбежная гибель в чуждой голубой бесконечности неба.

Затем пришло сообщение, что небесный корабль ЭЭНК прошел более половины пути до Верхнего Мира и вернулся невредимым. После этого все оставшиеся места в эмиграционном флоте были распределены очень быстро. Обладателей ордеров по-прежнему ругали, но теперь из зависти. Общественное мнение изменилось, и многие из тех, кто отвергал саму идею полета на планету-сестру, начали считать себя жертвами дискриминации. Даже большинство обывателей, слишком апатичных, чтобы переживать по поводу общеисторических вопросов, роптали при рассказах о фургонах, загруженных дефицитными припасами, исчезающих во вратах базы небесных кораблей…

В этой обстановке Лейн доказывал, что испытательный полет достиг цели, поскольку он удачно выполнил переворот и прошел среднюю точку. Спуск на Верхний Мир должен оказаться делом спокойным и предсказуемым; а Завотл представил вполне хорошие рисунки центрального континента, который наблюдал в бинокль. Из них следовало, что на континенте мало гор и других особенностей рельефа, могущих помешать безопасной посадке.

Даже члена команды потеряли при обстоятельствах, послуживших ценным уроком: в условиях невесомости нельзя стряпать.

Лейн заключил, что командира корабля следует поздравить – он хорошо справился со своей уникально сложной миссией, а само переселение надо начинать в ближайшее время.

Мнение Лейна приняли.

Первая эскадрилья, в основном со строительными рабочими и солдатами, должна была отправиться 80-го числа 2630 года.

До него оставалось всего шесть дней, и, пока синерог Лейна выбирал путь к пещере вверх по склону, ученый думал, что удивительно вяло реагирует на перспективу полета. Если все пойдет по плану, они с Джесаллой полетят на корабле десятой эскадрильи, которая – с учетом плохой погоды и действий птерты – должна покинуть планету через каких-то двадцать дней. Почему же его так мало трогает близость предстоящего путешествия, величайшего события в жизни, потрясающих перспектив, открывающихся перед нацией, самого дерзкого предприятия в истории человечества?

Может, он настолько робок, что боится даже думать о нем? Или все увеличивающаяся трещина в отношениях с Джесаллой – не признанная, но постоянно присутствующая, – лишает его эмоциональной и духовной опоры? Или это у него, всегда гордившегося своим интеллектом, просто не хватает воображения?

Синерог обошел уступ, и Лейн увидел пещеру. Поток вопросов и сомнений отодвинулся в сторону. Довольный передышкой ученый спешился и подождал солдат. Капельки пота покрывали лица охранников, скрытые кожаными шлемами. Солдаты беспокойно озирали дикое место.

– Подождете меня здесь, – сказал Лейн дородному сержанту. – Где вы разместите наблюдателей?

Лучи солнца падали почти отвесно, обводя пылающим ободком диск Верхнего Мира; сержант заслонил глаза.

– На вершине холма, сэр. Отсюда им будет видно пять-шесть других наблюдательных постов.

– Хорошо. Я иду в пещеру и не хочу, чтобы меня беспокоили. Зовите меня только при птертовой тревоге.

– Да, сэр.

Пока сержант спешивался и размещал людей, Лейн открыл навьюченные на синерога корзины и достал четыре масляных фонаря. Он зажег фитили линзой, поднял фонари за стеклянные шнуры и внес в пещеру. Вход был низким и узким – не шире одностворчатой двери. На мгновение воздух показался даже теплее, чем снаружи, затем Лейн шагнул в прохладный сумрак, а стены расступились и образовали просторное помещение. Лейн установил фонари на грязном полу и стал дожидаться, когда глаза привыкнут к скупому освещению.

Пещеру недавно, в этом году, открыл геодезист. Он обходил гору в поисках мест для наблюдательных постов.

То ли из чистого энтузиазма, то ли желая испробовать прославленное радушие магистра Гло, геодезист отправился на Зеленую Гору и представил описание поразительного содержимого пещеры. Вскоре это сообщение дошло до Лейна, и он решил осмотреть пещеру, как только выкроит время. Сейчас, окруженный образами прошлого, он понял, что неспроста пришел в это темное место. Он обращался к прошлому Мира и отворачивался от будущего на Верхнем Мире, признавая, что ничто в переселенческом полете и в жизни после него его не привлекает…

Наконец глаза привыкли, и ученый смог рассмотреть картины на стенах. Они в беспорядке изображали разные сцены. Похоже, что сначала рисовали на самых больших и гладких поверхностях, а следующие поколения художников заполнили промежутки фрагментарными рисунками, искусно включая в орнамент естественные пустоты и трещины.

В результате получился настоящий лабиринт, где взгляд блуждал, не в силах остановиться, по изображениям полуобнаженных охотников, семейных групп, стилизованных деревьев бракки, демонов, кухонных горшков, цветов, человеческих скелетов, младенцев, сосущих молоко, геометрических фигур, рыб, змей, всяких артефактов и загадочных символов. В некоторых случаях основные линии выдолбили в скале и заполнили смолой, так что изображения навязчиво выпирали из стены; кое-где, наоборот, существовала некая пространственная неопределенность, где форму человека или зверя обозначали только оттенки цвета. Красители по большей части сохранили яркость там, где требовалось, и сдержанность, где художник желал быть нежным, но кое-где время усложнило и без того запутанную картину пятнами сырости и порослью грибов.