Александр Громов - Тысяча и один день
– Хватит.
Снисходительный ответ на дурацкий вопрос. При здешней силе тяжести корвет может висеть над поверхностью хоть до второго пришествия Первоматери Люси.
– Сможете взять на себя управление лазерными платформами?
– Думаю, да.
– Сделайте это немедленно. Повторяю: все, что в ближайшие полчаса оторвется от поверхности Ананке, должно быть немедленно сожжено. Между прочим, это в интересах вашей безопасности. Слышите меня?
– Слышу хорошо, Тим. Слышу хорошо. Поняла. Докладывай.
– Уже доложил, – бурчу я в микрофон. – Конец связи.
– Беспорядки? – Иоланта всерьез озабочена. – Нужна помощь?
– Просто маленькое недоразумение. Помощи не надо, справимся сами. Повторяю: помощи не надо, ситуация под контролем. Как поняли?
Так я и позволил охране Присциллы ворваться на базу! Конечно, засидевшиеся без дела коммандос подавят бунт в считанные минуты и притом с большим удовольствием, оставив позади себя россыпи стреляных гильз и горы трупов… вот как раз трупов-то нам и не хватало! Обойдемся. И операция «Эгида» – состоится.
– Где вице-адмирал Венцель? – беспокоится Иоланта.
– Полагаю, она жива. На всякий случай: в ближайшие полчаса не выполняйте ничьих указаний, кроме моих или вице-адмирала. Ни в коем случае не садитесь! Как поняли?
– Тимофей Гаев! – В голосе Иоланты звучит металл. Не звонкая колокольная медь, нет. Гулкий чугун. – Напоминаю тебе о нашей договоренности. Или ты абсолютно лоялен, или твоя мать…
А вот этого ей говорить не следовало.
– Попробуйте что-нибудь сделать с моей матерью! – взрываюсь я. – Тогда уж лучше сожгите базу, и вся недолга!
– Спокойно, Тим… – Иоланта медлит и наконец решается: – Ладно, верю. Делай, как знаешь. Но если…
Ох уж это мне многозначительное «если»! Одного его хватит, чтобы окончательно осатанеть.
Спокойно, Тим… Сосчитай до десяти.
– Дайте мне полчаса и забудьте про «если», – рычу я. – Только полчаса. Как поняли?
– Поняла, Тим.
– Конец связи.
Давно бы так. Теперь… что теперь? Ага, врубить связь оповещения, все эти усилители и динамики в каждом помещении базы, включая гальюны, склады и дрожжевые плантации. Который тут сенсор?.. Этот? Ох, давно я не дежурил по базе, так давно, что подводит мышечная память, приходится читать надписи. Позор!
– Всему персоналу базы! – произношу я в микрофон, стараясь говорить уверенно и веско. – Всему персоналу базы, а мятежникам в особенности, внимание! Говорит Тим Гаев. Штаб главнокомандующей осведомлен о случившемся. Любое судно, оторвавшееся от поверхности Ананке, будет уничтожено. Шансов у вас нет. Сложившим оружие в течение двадцати минут обещаю прощение от имени командования – всем, кроме Лучкина. Отсчет времени пошел. Повторяю…
Что ни говори, а Анастасия Шмалько была дилетанткой. Хоть и действовала шире, насмерть уделав бунтовщиков в мировом масштабе. Зачем выпускать из недругов цистерну крови, когда можно удовлетвориться канистрой? Мести ради? Чтобы помнили урок, мрази ничтожные?
Глупо все это. Когда впереди неизведанная, но, вероятно, спокойная бесконечность, подобные методы, возможно, и действуют, а когда большинству осталось жить двое суток с половиной – не очень. Ожидание неизбежного финала вообще странное состояние: то дрожит эксмен и ни к чему не пригоден, то, наоборот, плевать ему отравленной слюной на себя и других, гори все ясным пламенем, пропадай жизнь постылая, так твою Первоматерь Люси распротак! Как хождение по струне – дернешь ее в сторону, и привет, после секундного балансирования неизбежно падение туловища то ли направо, то ли налево, настроение всех и каждого меняется на противоположное рывком, что твой триггер.
Вот я и дергаю за струну.
– Они не слышат, – голосом мученика объявляет Шпонька.
– Почему?!
Жест рукой – и все понятно. Смятая боковая панель центрального пульта, лопнувшие платы. Как еще дым не валит…
– Дежурный, – горько поясняет Шпонька. – Он дрался.
Так. Похоже, моя вторая идефикс – перекрыть коридоры герметичными задвижками, сымитировав частичную разгерметизацию базы, и тем самым разъединить мятежников – тоже провалилась. С одной стороны, оно и к лучшему – разрежет еще напополам какого-нибудь дурака, эти задвижки прямо-таки выстреливаются на пиропатронах, – но только с одной стороны…
Можно бы порадоваться тому, что мне удалось связаться хотя бы с «Магдаленой», но радоваться отчего-то не хочется.
А время идет… Время идет, и я не знаю, что делать. Хотя… нет, кажется, знаю!
– Связи с отсеками тоже нет?
– С реакторным залом – должна быть. – Шпонька на лету ухватывает мысль и даже слегка воодушевлен. Быстро же он поменял приоритеты…
Все правильно. С остальными будет то же самое. Во всяком случае, с большинством.
– Оттуда можно включиться в общую связь?
– Да.
– Действуй! – командую я, молясь Первоматери и всем запрещенным богам, чтобы они сотворили маленькое чудо в нашем бедламе: оставили целым нужный мне кабель.
– Есть, – докладывает Шпонька. Образец послушания.
– Это Тим Гаев. Всем, кто меня слышит… отзовитесь… Молчание.
– Всем, кто слышит…
– Тим!.. – Голос чудовищно искажен, болботанье, а не речь. Тьфу, да это же Мбога! А я думал – помехи.
– Дай-ка мне Мику или еще кого-нибудь… Я успокаиваюсь, и ничего странного в этом нет. Там свои, я слышу их голоса. Я не один.
– Тим?
– Привет, Мика. Как вы там?
– Неплохо, – хмыкает Мика в ответ. – Генераторная пока тоже наша. Мы тут, понимаешь, обесточили шахты, так что «Незабудка», может, и взлетит, а капсулы – вряд ли… А у нас прямо курорт, жарковато даже. Ты там, случайно, не мерзнешь?
– А что?
– Только то, что мы отключили внешний контур охлаждения. Разгоняем понемногу реактор, ну и заодно охлаждаем этих… у кого чересчур горячие головы. Тебе там слышно, как ломают дверь?
Смешок. Еще бы. Двойную бронированную дверь в реакторный зал не сразу возьмет и плазменный резак.
– Взлетим же!
– Вот именно, – с ехидцей подтверждает Мика. – Минут через сорок – пятьдесят, я думаю, всем станет жарко. Если эти слабоумные вдруг не поумнеют.
– Иду к вам! – кричу я в микрофон.
– Хм. А зачем ты нам нужен?
– Сделаю от вас заявление. Есть новости. Мог бы и ты сделать, но нужен мой голос.
– Думаешь, поможет? – сомневается Мика.
– Уверен. Ждите. – Шлепком ладони я отрубаю связь.
– А мне что делать? – мнется Шпонька.
Хороший вопрос.
– Сам придумай, – отвечаю я. – Лучше всего попытайся сегодня уцелеть. Ты мне еще понадобишься, а я добро помню, так что понадобишься мне ты, а не кто-то другой…
Понял? Ну и катись.
И сам же первый выкатываюсь из башенки дежурного, потеряв к Шпоньке всякий интерес.
Нет, в верхних горизонтах базы никакого особого холода пока не ощущается, вот ниже… ниже да. Изо рта валит пар, и кое-где стены прямо на глазах покрываются кристалликами инея. Через полчаса он нарастет коркой в палец толщиной и будет свисать с потолка рыхлыми хлопьями, через сутки исчезнет температурный градиент между помещениями базы и холодной глыбиной Ананке… каких-нибудь минус сто пятьдесят по Цельсию, чепуха!
Но гораздо раньше рванет главный реактор, обратив в плазму базу с верными и неверными, чистыми и нечистыми, со штабом Четвертой эскадры, также, вероятно, со штурмовой группой, десантировавшейся с «Магдалены», да и с самой «Магдаленой» в придачу. Так рванет, что, пожалуй, Ананке изменит орбиту, а чужим кораблям за барьером не останется работы… Как сказал один самоубийца, зачем предоставлять другим делать то, что можешь сделать сам?
Кольцевой туннель с монорельсом? Нет, это далеко, и не факт, что там уже не обесточено. Значит, напрямик…
Вы когда-нибудь пробовали бежать при почти нулевой силе тяжести на магнитных подошвах? И не пробуйте – лучше сразу уйдите в Вязкий мир.
Бах! Бах! Бабах! Хлопок при нырке сливается с хлопком при выныривании. Я проношусь ракетой по бесконечным пустым коридорам и по коридорам не пустым, мимо куда-то спешащих эксменов, знакомых и незнакомых, успевающих сообразить, кто это только что промчался мимо них, но не успевающих ничего сделать…
В безлюдных местах можно отдышаться. И – снова вперед. Сколько осталось – двадцать минут? пятнадцать? Когда истекут обещанные полчаса, Иоланта выбросит десант на базу, я ее знаю.
Предупреждающие трехлепестковые знаки при входе в реакторный зал. Здесь очень людно, суета и гвалт. Бум-м-м! – кувалдой в стальную дверь. Воняет ацетиленом и копотью. Сразу несколько рук вцепляются в меня раньше, чем я успеваю уйти в Вязкий мир для последнего нырка.
Зря.
Рукопашный бой в условиях крайне малой силы тяжести, почти в невесомости, серьезно отличается от боя на ринге у Мамы Клавы. Это непростое занятие, слабо мною освоенное за отсутствием специальных тренировок. Тем не менее целых три полновесных удара успевают достичь цели, прежде чем я взмываю к потолку на манер воздушного шарика, пребольно стукнувшись маковкой обо что-то угловатое и совершенно, на мой взгляд, здесь излишнее. Черти бы побрали эти наспех спроектированные и наспех построенные базы, постоянно требующие каких-то доделок и переделок, этот перманентный строительный бардак, эти запутанные инженерные коммуникации, несуразные коробки и ящики, прикрученные криво и где попало, эти трубы и шланги под потолком…
