Михаил Кликин - Идеальный враг
– Я иду! – рявкнул через пару секунд знакомый голос, и широкая тень заслонила дверной проем. – Почему еще не спим?
– Ладно тебе, сержант, – буркнул Ухо, расшнуровывая ботинки. – Начальников тут нет, не выделывайся.
– Зверя своего опять выпустил… – Сержант присел на корточки, потянулся к оскалившемуся, зашипевшему коту. – Гнутый! Я же говорил, чтоб зверюга твоя в клетке сидела!
– А он крысу ловит… – Гнутый, озабоченно хмурясь, заглянул под кровать. – Только что тут пробежала. Вот мы его и выпустили.
– Крысу? – недоверчиво переспросил сержант. – Врешь ведь!
– Вон, русский подтвердит. – Гнутый кивнул в сторону Павла.
– Врет? – с затаенной надеждой спросил сержант у Павла.
– Что-то промелькнуло… И, кажется, не экстерр.
Сержант скривился, пробурчал что-то сердитое, почти наверняка зная, что его дурят.
– Что сказали на совещании, сержант? – Шайтан высунул из-под одеяла нос и зевнул.
– Ничего хорошего. Объявили мне выговор за твои небритые уши.
– Эх, нехорошо так говорить! – обиженный Шайтан? отвернулся к стене.
Сержант усмехнулся:
– Ладно, всем спать. Возможно, ночью будет учебная тревога, начальство хочет с вами познакомиться. Так что убирайте своего зверя в клетку, а то наступите еще ненароком… А ты, писатель, обувайся. Я тебе обещал два часа занятий на плацу? Думал, я забыл? Я ничего не забываю! Потому что у меня тоже есть блокнот, и я тоже умею писать! Быстро! Выходи строиться перед казармой!
– Гениально, сэр! – воскликнул вдруг Гнутый, устремляя в потолок указательный палец.
– Что? – С подозрением глянул на него сержант.
– Писатель! Это гениально!
– Да?
Гнутый, шлепая по полу босыми ногами, подбежал к обувающемуся Павлу, хлопнул его по плечу и проговорил нараспев:
– Нарекаю тебя Писателем!
Заскрипели кровати, раздались первые хлопки, зазвучали веселые голоса:
– Писатель! Писатель! С новым именем тебя, молодой!
– Тихо! Тихо, черти! – пытался унять нарастающий шум сержант. – Марш-бросок устрою вам завтра! Заткнитесь!
Но уже почти вся казарма гудела:
– Эй, Писатель! Когда именины? Новое имя полагается обмыть! С первой же выплаты! Писатель, слышишь! Нас не забудь позвать!… – От других взводов, стуча голыми пятками, прибежали закутанные в простыни послы. Они выстроились в очередь и с серьезными минами, но с веселыми искорками в глазах подходили к смущенному Павлу церемонно жали руку, представлялись, витиевато поздравляли с новым именем.
Сержант, выругавшись, махнул рукой на творящийся беспорядок и присел рядом с Гнутым, с некоторой опаской поглаживая недовольного, но великодушного кота, по-кошачьи свернувшегося на коленях у хозяина.
А рота все никак не могла успокоиться. И даже когда сконфуженный именинник в сопровождении надувшегося сержанта ушел на улицу, развеселившиеся бойцы еще долго смеялись, шутили, подначивали друг друга, не обращая внимания на дежурного, жалобно призывающего их к порядку.
Военные люди любят праздники.
2Ровно два часа, минута в минуту, вышагивал Павел по пустому гулкому плацу под ритмичный счет и отрывистые команды сержанта. Маршировал беспрерывно, звонко печатал шаг, высоко поднимая ногу, широко отмахивая руками – как было велено в пособии по строевой подготовке. Лишь один раз ему было позволено немного отдохнуть – на плац вышел дежурный уорент-офицер, подошел к сержанту, небрежно козырнул в ответ на его четкое приветствие:
– Почему не спите, сержант?
– Помощник командира четвертого взвода первой десантной роты, стафф-сержант Хэллер, сэр!
– Я спрашиваю, почему не спите, сержант Хэллер?
– Отрабатываем наложенное взыскание, сэр!
Павел стоял, вытянувшись по стойке “смирно”, высоко вздернув подбородок, таращась прямо перед собой, как было предписано уставом.
– Фамилия?
– Рядовой Голованов, сэр! – ответил за своего подчиненного сержант. И, словно оправдывая его, чуть тише добавил: – Он только что из учебного центра.
– Голованов… – медленно проговорил уорент-офицер. – Русский?
– Так точно, сэр! – отозвался сержант.
– Что за фамилии у вас, русских, – пробурчал уорент-офицер, разглядывая застывшего, безмолвствующего Павла. Не дождавшись ответа, махнул рукой: – Ладно, продолжайте… – Он повернулся, намереваясь вернуться в штаб, в каморку дежурного, где остались старший офицер и солдат-посыльный, но вспомнил что-то я снова обратился к сержанту:
– Хэллер!
– Да, сэр!
– Закурить есть?
– Так точно, сэр!
– Дай сигарету.
– Пожалуйста, сэр! – Сержант красиво и четко – словно специально тренировался – выхватил из нагрудного кармана пачку сигарет, протянул уорент-офицеру. Тот вытащил одну сигарету, помедлив, поразмыслив, взял еще одну. Поблагодарил:
– Спасибо. Свои кончились, а ночь длинная.
– Да, сэр.
– Вы тут недолго давайте. Перед рассветом тревога может быть. Отсыпайтесь.
– Ясно, сэр. Скоро закончим.
– Ну-ну…
Уорент– офицер, спрятав трофейные сигареты за обшлаг кителя, ушел. И муштра возобновилась.
Было уже совсем темно. Над черными сопками поднялся в звездное небо месяц – тонкий, словно след от ногтя. Из-за темных казарм, с той стороны посадочной площадки, где стояли ангары, доносилось грохотание, слышалось мерное постукивание, там зарницами вспыхивали отблески электросварки – техники разбирались с новым оборудованием, проверяли его, доводили до ума – времени у них почти не оставалось, и они трудились даже ночами. Главный инженер Форпоста был настоящим фанатиком работы…
– Все на сегодня, – устало сказал сержант через полчаса. – Покурим и пойдем спать. После прогулки на свежем воздухе спится хорошо, по себе знаю. Сигареты есть?
– Я не курю, сэр.
– Это правильно. – Сержант мял в пальцах сигарету. – Я до армии тоже не курил. А тут начал.
Они присели на ступенях трибуны, с которой не так давно приветствовал их начальник отдела информации – брехун, если говорить проще.
Сержант щелкнул зажигалкой, поднес огонек к сигарете, затянулся, выдохнул дым в ночное небо. Долго смотрел на месяц. Сказал тихо:
– На Луне, по последним данным, шесть баз экстерров.
Павел тоже посмотрел в небо. Нашел среди звезд красную искорку – возможно, Марс. Сказал:
– И на Марсе три.
– Да… И вроде бы на спутниках Юпитера. А может, и еще где-то… Далеко, чертовы твари. Нам до них не дотянуться.
– Когда-нибудь, сэр, мы очистим от них всю Солнечную систему.
– Когда-нибудь…
Павел смотрел в небо и вспоминал дом. Думал об отце, которого совсем не помнил. О матери и сестре. О Тинке – впечатлительной, смешливой Тинке, веселой девчонке, которая однажды вдруг изменилась, стремительно повзрослела.
А когда– то они тоже вот так смотрели в небо, и он показывал ей Марс и рассказывал об экстеррах, а она ежилась и прижималась теснее. Тогда ему нравилось пугать ее. Теперь же…
– Ходят слухи, затевается третья экспедиция, – сказал сержант.
– На Луну?
– Нет, на Марс.
– Нанесем удар по логову?
– Может, узнаем что-то новое про этих тварей. Вдруг найдем самих хозяев?
– Две экспедиции ничего не дали.
Сержант помолчал. Потом заявил жестко: – Я буду туда проситься. Я уже готовлю рапорт.
Павел посмотрел на него. Напомнил то, о чем не было надобности напоминать: – Первые две не вернулись.
– Знаю.
– Все погибли. Весь десант.
– Космолетчики вернулись.
– Они не высаживались на поверхность.
Сержант пожевал губами сигарету. Повторил тихо: – Я буду туда проситься.
Они помолчали, задумавшись каждый о своем.
– Слушай, Писатель, – всем телом повернулся к Павлу сержант. – Ты на меня не обижайся, ладно? Я иногда кричу, ору, могу и кулаком двинуть, но ты не обижайся.
– Нет, сэр.
– Ты пойми, я ведь совсем не такой, каким кажусь. Я не настолько туп и не так груб, как выгляжу. Это – роль. Погоны – это как маска. Я надеваю форму и начинаю играть роль. Такие уж правила. Иначе нельзя.
– Понимаю, сэр.
– Понимать не надо. Главное – не обижайся. Обид на войне быть не должно.
– Да, сэр.
– Думаешь, мне доставляет удовольствие гонять тебя тут два часа? Да я сам спать хочу. Просто уж роль у меня такая. У каждого своя роль… – Сержант затянулся в последний раз, щелчком выбросил окурок – алая стрелка рассекла ночь, ударилась о бетон и рассыпалась мелкими искрами.
– А знаешь, какое самое страшное наказание было у нас в учебке? – Сержант встал, потянулся, кряхтя. – Не марш-бросок, не шагистика на плацу. Это для настоящего солдата на пользу и в удовольствие. А нас заставляли учить стихи. Запирали в карцере с книгой, и, пока не вызубришь, не расскажешь наизусть отрывок, из карцера не выйдешь. Чем больше провинность – тем больше учить. Я Шекспира читал, и Гете, и Шиллера. Гомер – это настоящее мучение. И ваших тоже знаю – Пушкина, Чехова.
– Чехов – прозаик, сэр, – заметил Павел, поднимаясь и отряхиваясь.