Стивен Кинг - Двери Между Мирами
«Я думаю, может, он так и сделал. Не знаю, как, и мне это без разницы. Единственное, что я знаю точно – это то, что все это мне совершенно не нравится, черт возьми, вот нисколечко не нравится».
Джорджу Бьонди тоже кое-что не нравилось. И он очень сильно подозревал, что и Эдди Дийн не будет от этого в восторге.
Джордж был почти уверен, что в какой-то момент после того, как Чими вошел в бухгалтерию и погасил свет, Генри умер. Умер тихо, без шума, без суеты, без шухера. Просто отлетел, как семечко одуванчика, унесенное легким ветерком. Джордж подумал, что, может, это случилось как раз, когда Клаудио ушел в кухню отмывать испачканную дерьмом руку.
– Генри? – прошептал Джордж, придвинув губы так близко к уху Генри, что получилось, как когда сидишь с девочкой в кино и целуешь ее в ухо, и это выходило совсем, на фиг, неприлично, особенно, как подумаешь, что чувак-то, наверно, помер – вроде бы от наркофобии или как там ее, эту хуевину – но он же должен выяснить, а стенка между этой комнатой и кабинетом Балазара тонкая.
– Что случилось, Джордж? – спросил Трюкач Постино.
– Заткнитесь, – сказал Чими тихим и басовитым, как звук мотора грузовика, голосом.
Они заткнулись.
Джордж сунул руку под рубашку Генри. Ох, ему становилось все хуже и хуже. Ему не переставало представляться, что он сидит с девчонкой в кино. Вот теперь он ее щупает, только это не она, а он, это уж не просто наркофобия, а голубая наркофобия, еби ее мать, и тощая торчковая грудь Генри не поднималась и не опускалась, в ней ничего не делало «тук-тук-тук». Для Генри Дийна все было кончено, для Генри Дийна бейсбольный матч завершился на седьмой подаче. Ни хрена не тикало, кроме его часов.
Джордж придвинулся к Чими Дретто, ощутив окружавший его густой запах Исторической Родины – запах оливкового масла и чеснока – и прошептал:
– По-моему, у нас тут проблема.
Джек вышел из туалета.
– Нету там никакой наркоты, – сказал он, разглядывая Эдди своими невыразительными глазами. – А если ты подумывал насчет окна, так ты про это забудь. Там стальная сетка, проволока десятый номер.
– Насчет окна я не думал, а товар там, – спокойно ответил Эдди. – Ты просто не знаешь, где искать.
– Я извиняюсь, мистер Балазар, – сказал Андолини, – но с меня его нахальства уж вроде бы хватит.
Балазар внимательно смотрел на Эдди; Андолини он словно и не слышал. Он очень глубоко задумался.
Задумался о фокусниках, которые вытаскивают из шляп кроликов.
Вот ты вызываешь кого-нибудь из публики проверить и подтвердить, что шляпа пустая. А что еще никогда не меняется? Конечно же – то, что никто, кроме фокусника, в шляпу не заглядывает. А что сказал этот мальчишка? «Сейчас я войду в ваш туалет. Войду один».
Обычно ему совершенно не хотелось знать, как делается тот или иной фокус; когда знаешь, все удовольствие пропадает.
Обычно.
Но сейчас он дождаться не мог, когда, наконец, сможет узнать, как делается этот фокус.
– Прекрасно, – сказал он Эдди. – Если он там, иди сходи за ним. Вот так, как есть. С голой жопой.
– Ладно, – сказал Эдди и направился к двери туалета.
– Но не один, – добавил Балазар. Эдди сразу же остановился, тело его напряглось, точно Балазар всадил в него невидимый гарпун, и при виде этого на сердце у Балазара потеплело. В первый раз что-то вышло не по мальчишкиному плану. – С тобой пойдет Джек.
– Нет, – сразу же ответил Эдди. – Я так не…
– Эдди, – мягко проговорил Балазар. – Мне не говорят «нет». Это единственное, чего мне не говорили никогда.
Ничего, – сказал стрелок. – Пусть идет.
Но… но…
Эдди едва сдерживался, чтобы не сорваться, не начать требовать, просить, скандалить. Дело было не только в этом неожиданном крученом мяче, который подал ему Балазар; дело было в тревоге за Генри, которая непрерывно грызла его, и в потребности вмазаться, постепенно бравшей верх над всем остальным.
Пусть идет. Все будет в порядке. Слушай:
И Эдди стал слушать.
Балазар смотрел, как стоит Эдди – стройный голый парень, еще почти без свойственной наркоманам сутулости, голова чуть наклонена на бок – и уверенности в себе у него поубавилось. Казалось, мальчишка слушает какой-то голос, слышный только ему одному.
О том же подумал и Андолини, только по-другому: «Что это? Он похож на собачонку со старых патефонных пластинок!» [эмблема фирмы грамзаписи, на которой изображен пес, сидящий у граммофона]
Коль тогда хотел сказать ему что-то насчет глаз Эдди. Вдруг Андолини пожалел, что не стал слушать.
«Поздно теперь жалеть», – подумал он.
Если Эдди и слушал голоса у себя в голове, то сейчас либо они перестали говорить, либо он перестал обращать внимание.
– Лады, – сказал он. – Пошли со мной, Джек. Я тебе покажу Восьмое Чудо Света. – Он коротко, ослепительно улыбнулся, и эта улыбка нимало не понравилась ни Джеку Андолини, ни Энрико Балазару.
– Ну да? – Андолини вытащил пистолет из двустворчатой кобуры, висевшей у него на поясе сзади. – Удивить меня, стал-быть, стараешься?
Улыбка Эдди стала еще шире.
– Ага. Я так полагаю, что ты, в натуре, офигеешь.
Андолини вслед за Эдди вошел в туалет. Он держал пистолет наготове, потому что трусил.
– Закрой дверь, – сказал Эдди.
– Хуй тебе, – ответил Андолини.
– Либо закрой дверь, либо не получишь товара, – сказал Эдди.
– Хуй тебе, – повторил Андолини. Сейчас, когда ему было страшновато, когда он чувствовал, что происходит нечто ему непонятное, вид у него был более сообразительный, чем в грузовике.
– Он не хочет закрывать дверь, – крикнул Эдди Балазару. – Я, пожалуй, плюну на это дело, мистер Балазар. У вас же здесь, небось, полдюжины чуваков напихано, да у каждого не меньше, как по четыре пушки, а вы оба обсераетесь из-за пацана в сортире. Да еще торчка.
– Закрой эту блядскую дверь, Джек! – крикнул Балазар.
– Вот так-то, – сказал Эдди, когда Джек Андолини пинком захлопнул за собой дверь. – Мужик ты или м…
– Ох, и надоел мне этот говнюк, – сказал Андолини в пространство. Он поднял пистолет рукояткой вперед, чтобы ударить Эдди по зубам.
И замер с занесенным пистолетом; злобный оскал исчез, губы обмякли, челюсть отвисла; он увидел то, что в фургоне видел Коль Винесент.
Глаза Эдди из карих стали голубыми.
– Хватай его! – сказал тихий, повелительный голос, и, хотя этот голос исходил изо рта Эдди, он не принадлежал Эдди.
«Шизанулся, – подумал Джек Андолини. – Шизанулся к едрене бабушке, шиза…»
Но эта мысль оборвалась, когда Эдди схватил его за плечи, потому что когда он это сделал, Джек увидел, что примерно в трех футах позади Эдди в реальности вдруг появилась дыра.
Нет, не дыра. Для дыры у нее были слишком правильные пропорции.
Это была дверь.
«Радуйся, Мария, благодати полная», – тихо не то выдохнул, не то простонал Джек. Через этот дверной проем, повисший в пространстве позади персонального душа Балазара, примерно в футе над полом, ему был виден темный песчаный берег, косо уходивший вниз, к разбивавшимся с грохотом волнам. На этом берегу копошились какие-то твари. Твари.
Он все-таки ударил Эдди рукояткой пистолета, но удар, который должен был обломать Эдди все передние зубы на уровне десен, лишь расплющил и чуть-чуть раскровянил ему губы. Из Джека вытекла вся сила. Джек чувствовал, как она вытекает.
– Я же тебе говорил, что ты, в натуре, офигеешь, – сказал Эдди и дернул его. В последний момент Джек понял, что Эдди собирается сделать, и начал отбиваться, как дикая кошка, но было поздно – они уже падали сквозь эту дверь назад, и гул ночного Нью-Йорка, такой знакомый и непрерывный, что человек замечал его только тогда, когда он прекращался, сменился скрежетом волн и скрипучими, вопросительными голосами чудовищ, ползавших по берегу взад-вперед.
«Нам придется двигаться очень быстро, а то окажется, что нас поливают подливкой в горячей духовке», – предупредил Роланд, и Эдди не сомневался: стрелок имел в виду, что, если они не будут все делать со скоростью света или около того, то спекутся. И он ему верил. Если говорить о крутых мужиках, то Джек Андолини – как Дуайт Гуден: его можно заставить пошатнуться; может быть, его можно и вогнать в шок; но если дать ему увернуться в первых раундах, то позже он тебя растопчет.
– Левая рука! – завопил на себя Роланд, когда они прошли на ту сторону, и он отделился от Эдди. – Помни! Левая рука! Левая рука!
Он увидел, как Эдди и Джек пятятся, спотыкаются, падают, а потом катятся вниз по каменистой осыпи, окаймляющей берег, и Эдди силится отобрать у Андолини пистолет, который тот держит в руке.
Роланд едва успел подумать, какая будет колоссальная шуточка, если он вернется в свой мир только для того, чтобы обнаружить, что, пока его не было, его тело умерло… а потом стало слишком поздно. Поздно гадать, поздно возвращаться.
Андолини не понял, что произошло. Часть его была уверена, что он сошел с ума, часть была уверена, что Эдди подсунул ему какой-то наркотик или пшикнул в него газом или сделал еще что-то такое, часть полагала, что мстительному Богу его детства наконец надоели его грехи, и Он выдернул его из знакомого мира и посадил сюда, в это унылое чистилище.
