Кир Булычев - Любимец (Спонсоры)
Из леса и зарослей кустарника, что поднимался по обе стороны разбитой дороги, все чаще высовывались дома, некоторые совсем разрушенные – просто громадные груды кирпича или бетонных плит. Другие стояли, поднимаясь на несколько этажей. Меня поразил мост, под которым не было реки, а протекали какие-то полузаросшие дороги, затем справа показалась поднимающаяся над лесом странная металлическая, проржавевшая, но тем не менее величавая скульптура, которая изображала мужчину и женщину в странных нарядах, которые одновременно сделали большой шаг вперед и вскинули над головами некие предметы. Предмет в руке мужчины напоминал большой молоток, но что держала женщина, я не догадался. Далее дорога провела нас мимо обрушившейся арки, за которой в глубине виднелись какие-то крупные здания.
Я крутил головой, стараясь увидеть как можно больше. Удивительно, что я прожил до двадцати лет в довольстве и неге, полагая, что весь мир ограничивается нашим городком, универмагом, стоянкой, комнатой отдыха для любимцев, несколькими залитыми бетоном улицами и серыми куполами наблюдательной базы спонсоров на горизонте.
Уже несколько дней внутри меня все кипело, голова раскалывалась от постоянного удивления. Но главное заключалось даже не в количестве и многообразии вопросов, а в том, что почти каждый шаг ставил под сомнение мою безграничную веру в спонсоров, преклонение перед ними – черту, свойственную всем без исключения домашним любимцам.
Улицы Москвы были почти пусты, сквозь трещины асфальта росли трава и кусты, порой глубокая колея огибала дерево, выросшее на мостовой, порой и асфальта не было – впереди оказывалась яма, и ее приходилось преодолевать по непрочному деревянному мосту. Но мосты существовали – значит, кто-то по городу ездил.
Но как пешеходы, так и машины встречались очень редко. Сначала у арки я увидел собранную из частей старых машин колымагу, в которой сидел курчавый голый человек и громко пел. Колымага была нагружена досками и бревнами. Потом, уже в той части города, где лес был реже, а дома выше, я увидел патрульную машину спонсоров. Это зрелище мне было знакомо – точно такие зеркальные машины обязательно ездили вечером и ночью и по нашему городку. Помню в детстве они меня поражали тем, что снаружи были отшлифованы до зеркального блеска. Когда такая машина едет по городу, в своих округлых боках она отражает все: и небо, и окружающие деревья, и дома. Но все в ней кажется искаженным, кривым; только поэтому и можно рассмотреть машину и угадать ее форму. Когда-то на мой детский вопрос, зачем они так делают, госпожа Яйблочко ответила, что, когда злые люди хотят стрелить в такую машину, они обязательно промахнутся.
Навстречу нам, чуть приподнимаясь над ямами в асфальте и оттого не шатаясь и не трясясь, медленно и даже торжественно пролетел патрульный мобиль спонсоров. Боковые окна были опущены, как они всегда делают в местах, где не ожидают опасности, и за ними были видны равнодушные, но не страшные на расстоянии морды спонсоров. Спонсор увидел наш древний автобус, но ничем не показал, что удивлен или заинтересован нашим появлением, – как будто один кот встретил на улице другого – и разошлись.
И тут же в моем мозгу вспыхнуло очередное запрещение: людям, ради их блага, запрещается пользоваться любыми скоростными средствами транспорта, потому что они могут попасть в аварию и пострадать, а также представить опасность для других транспортных средств…
– А они разрешают? – спросил я.
– А почему не разрешать? – удивился раб.
– Но мы едем!
– Пешком мы бы до стадиона долго не дошли.
Автобус наш свернул направо, и мы оказались на площади, очищенной от кустов и деревьев, кое-где даже асфальт был подновлен – в ямы засыпана земля.
За этой площадкой располагалось здание, которое было более всего похоже на Римский Колизей – так назывался древний театр в Италии, где когда-то были представления и бои гладиаторов. Он был построен так крепко, что не разрушился за две тысячи лет, прошедшие между Римской империей и счастливым прилетом спонсоров.
Огромное здание, к которому подъехал наш автобус, было в плачевном состоянии: крыша его давно обрушилась, так же, как и верхняя часть стен, но и в таком виде оно являло собой внушительное зрелище.
Перед ним площадь неожиданно для глаз была оживлена. По ней передвигались как тележки со спонсорами, пешие спонсоры, так и люди, которые жались к краям площади, но тем не менее вели себя спокойно, словно имели право здесь находиться.
Спонсоры были в мирной одежде – они отдыхали. Может быть, неопытному взгляду все спонсоры кажутся одинаковыми, и одежды их представляются схожими – ничего подобного! Спонсоры придают громадное значение тому, как одеваться, как подкрашивать морду и как двигать конечностями – это сложный и понятный лишь для своих язык, куда более выразительный и откровенный, чем слова, которые спонсоры произносят вслух. Как я уже понял, практически никто из людей в этом внутреннем потайном языке не разбирался – даже далеко не все любимцы его понимали. Но те из любимцев, кто хотел извлечь пользу из знаний хозяев, отлично чувствовали все мелкие детали поведения и настроения своего спонсора.
Глядя на спонсоров на площади, я видел, что они были несколько взбудоражены, но без озлобления, потому что готовились к лицезрению интересного зрелища.
Люди, которых я увидел, были в большинстве своем одеты в различные, порой даже вызывающе яркие одежды, и, что удивительно, спонсоры на это не реагировали. Встречались среди людей и обнаженные, но это были рабы низкого уровня – носильщики паланкинов, водители повозок, уборщики, подметальщики и продавцы воды. Зато я увидел нескольких персонажей, схожих вызывающей клоунской одеждой с моим господином Ахметом.
Как много я еще не знал и не понимал! «Сколь много мне предстоит узнать! – думал я, – и как осторожно я должен двигаться по этому пути, чтобы меня не наказали».
При виде спонсоров мне захотелось спрятаться в автобусе, но проницательный Прупис, заметив мои колебания, сказал:
– Если ты боишься, что тебя узнают, забудь об этом! Жабы вообще людей если и различают, то только по цвету одежды. Потому наши власти так разряжаются. А ты – любимец, раб, животное. Как только ты оделся, сразу перестал для них существовать. Понял?
– Понял, – неуверенно сказал я.
Прупис улыбнулся и хлопнул меня по спине – от этого хлопка я вылетел на мостовую. Отдышавшись, я стал принимать у раба оружие и доспехи, мы носили их в комнату под стадионом, которая была выделена для нашей школы.
Затем туда прошли наши ветераны, за ними – тесной толпой – первогодки. Батый подмигнул мне, Гурген только скользнул черным взглядом.
– Время есть, – сказал Прупис. – Одевайтесь не спеша. Сейчас придет господин Ахмет и изложит диспозицию.
От волнения я пожелал отлить и спросил раба, знает ли он, где здесь сортир. Тот объяснил, что надо пройти по коридору до поворота налево, а там спуститься в полуподвал.
В сортире было нечисто и плохо пахло.
Когда я выходил из сортира, то, подходя к углу, услышал голоса и остановился. Не потому, что хотел подслушать, а наоборот – не желал попадаться на глаза неизвестно кому.
– Почему я должен отдавать тебе десять процентов? – спросил голос пониже, басовитее. – И не мечтай! Кто победит?
– Слушай, Жан, – ответил высокий, знакомый мне голос, – мои люди, если бы захотели, сделали из твоих котлету. Но уговор есть уговор: тебе надо набирать очки, а у меня и без того репутация высокая. Так что забудь о раскладе – пополам! А то я прикажу заняться тобой всерьез.
– Испугал! Видели мы одного такого пугальщика, – обиделся обладатель баса. – Я иду тебе навстречу только из уважения к нашей старой дружбе.
– Вот и уважай, – ответил голос Ахмета.
Продолжая говорить, они пошли прочь, и я осторожно выглянул из-за угла, а потом добежал до нашей комнаты.
Значит, они сговаривались о цене? О цене чего?
Ответ на этот вопрос я получил довольно быстро.
Когда я вошел в комнату, господин Ахмет в своем клоунском наряде стоял посреди комнаты, окруженный ветеранами в доспехах и несколькими юниорами в звериных шкурах с обтянутыми толстой кожей овальными щитами в руках.
Среди юниоров я увидел и Батыя с Гургеном. Батый поднял руку, приветствуя, господин Ахмет заметил этот жест и крикнул:
– Тим, не отвлекай людей, голову оторву!
Я отступил назад.
– Значит так, – продолжал ахмет речь, прерванную моим появлением, – среди ветеранов будет двое раненых и один убитый. Муромец, ты встретишь сегодня почетную смерть.
Вперед после некоторой паузы шагнул Илья Муромец. Я его знал только в лицо.
– Слушаюсь, господин, – мрачно произнес он.
У меня кровь застыла в жилах.
– Тебе, Добрыня… – Ахмет был деловит и краток, – придется пролить кровь.
– Меня в прошлый раз уже ранили, – сказал Добрыня, на котором остановился взгляд Ахмета, – еще не зажило толком.
