Саймон Кларк - Ночь триффидов

С корабля к отдаленной радиостанции на берегу понеслись сигналы. Берег ответил. Корабль передал информацию. Последовали вопросы. И затем поступил приказ. Но тогда я об этом ничего не знал. Пребывая в блаженном неведении, я крепко и сладко спал на своей койке под палубой. Шум машин менялся, дрожь, которую передавали всему телу корабля пульсирующие цилиндры, становилась все сильнее и сильнее. Кочегаров подняли среди ночи и, не позволив перекусить, приказали спуститься вниз. Они не только поддерживали огонь в топках, но и посылали пламенные проклятия в адрес начальства, однако долг обязывал – им приказали держать давление пара в котле на максимально возможном для старой лохани уровне. Итак, кочегары непрерывно подбрасывали в топку уголь, и пароход шел все быстрее. Об этом я тоже не знал, ибо спал сном младенца. За трубой судна развевался огненный шлейф, искры ярко сверкали на фоне черного беззвездного неба. Те, кто стоял на падубе, могли видеть, как в обе стороны от форштевня разбегаются две белые волны, похожие в темноте на проведенные мелом линии. У самого носа корабля эти линии казались совершенно прямыми, но если оглянуться назад, было видно, что белые полосы изгибаются плавной дугой. Пароход менял курс. На борту судна находилось бесценное сокровище. Предмет оказался настолько ценным, что капитану было приказано не задерживаться ни при каких обстоятельствах, кто бы этого ни требовал. Пребывая все в том же блаженном неведении, я встал с постели, натянул смешные, похожие на щенков-далматинцев шерстяные носки, влез в брюки, надел рубашку и прошел в пассажирский салон, где в полной мере насладился хрустящим поджаренным беконом, парой яиц и тостом. Завершался завтрак пончиками с великолепным сладким сиропом. Находясь в прекрасном расположении духа, я не придал никакого значения словам Гэбриэла.

– Кто-нибудь знает, почему шкипер так гонит это старое корыто? – войдя в салон и наливая себе кофе, спросил гигант. Мужчины пожали плечами, не прекращая работать челюстями, Керрис не ответила, потому что живо заинтересовалась развитием инфраструктуры на острове Уайт. Инфрастуктура! Я не знал, как это слово пишется, а меня спрашивают о ее развитии… Меня никогда не интересовало, сколько миль железнодорожных путей или магистральных водопроводов проложено на нашем острове. Будучи невежественным дурнем, я в тот момент полагал, что примерно через час мы достигнем острова и более компетентные обитатели колонии смогут полностью удовлетворить любознательность Керрис. Девушка, поняв, что от меня ничего не добиться, принялась заряжать восьмимиллиметровой пленкой взятую со склада кинокамеру, произведенную когда-то в Германии. Я с удовольствием следил, как ловко работают ее пальцы, вставляя пленку в лентопротяжный механизм между валиками и звездочками. Камере было по меньшей мере лет сорок, но она продолжала работать с точностью швейцарских часов. Первый за последние тридцать лет контакт между нашими народами будет запечатлен для вечности. Вскоре я вышел на палубу. Матросы трудились, не поднимая головы и не покладая рук. На мостике, широко расставив ноги и заложив руки за спину, вглядывался в далекий горизонт капитан Шарпстоун. Шкипер стоял как скала, а глаза его казались стальными. На фордеке я увидел небольшую четырехфунтовую пушку и пару крупнокалиберных пулеметов. Да, эти ребята хорошо подготовились к заходу в незнакомые воды. Солнце уже успело подняться довольно высоко над горизонтом. Или, вернее, не солнце, а то, что себя выдавало за дневное светило в эти темные времена. Больше всего это напоминало диск из оранжевой фольги, небрежно приклеенный к едва освещенному небу. Нам предстоял еще один мрачный и холодный день в самый разгар июня. То, что преграждало путь солнечным лучам высоко в небе, весьма эффективно действовало и на климат. Погода все больше и больше походила на зимнюю. Неужели слова мистера Хартлоу, произнесенные перед смертью, оказались пророческими? Может, это и впрямь начало конца? Ведь недаром множество мировых религий предрекают: гибель мира начнется с прихода неестественной тьмы. Если не будет света, фотосинтез прекратится. Растительный мир погибнет. Без растений вымрут все травоядные животные. Пищевая цепочка начнет рваться

– звено за звеном. От мрачных размышлений я дрожал сильнее, чем от холодного пронизывающего ветра. Я стоял, облокотившись на фальшборт, и вглядывался в ржавые валы далеко на горизонте. Мне очень хотелось первым увидеть пологие холмы острова Уайт. Я представил, как приятно будет пройти по пирсу в город. Увидеть знакомые лица. Услышать голоса играющих на школьном дворе детей. Я уже видел себя дома в удобном кресле перед камином. Папа, мама и сестры, широко открыв глаза и замирая, внимают рассказу о моих героических похождениях. А за этим последует ночь “очищения” в городе. В компании с Митчеллом, естественно. В этот момент я почувствовал, что за моей спиной кто-то стоит.

– О, Керрис, простите. Я не заметил, как вы подошли.

– Мне не хотелось вас беспокоить.

– Вот-вот должен показаться мой дом.

– Вы что-нибудь уже увидели?

– Пока нет.

– Необходимо раздобыть для вас обувь. Не можете же вы предстать перед своими в этих дурацких носках. К тому же сейчас очень холодно.

– А я и не заметил, – ответил я, несколько покривив душою. – Готовьтесь к встрече. В порт явится весь город. Не каждый день к нам приходит пароход с американцами.

– Камера наготове. Я запечатлею на пленке ваш прекрасный профиль, как только мы ошвартуемся, – с улыбкой сказала она.

– Прекрасный профиль? – удивился я. – Боюсь, что от его вида треснет объектив.

– Вы в это время будете стоять вытянув шею, отыскивая среди встречающих супругу.

– А вот и нет. Я не женат.

– Ах вот как, – проронила Керрис и взглянула вперед по курсу. Ее длинные волосы развевались по ветру. – Вы знаете, а ведь Гэбриэл прав. Мы мчимся на всех парах. Шкиперу не терпится доставить вас домой живым и здоровым.

– Вы уверены, что он дал радиограмму на частоте, которую я вам сообщил?

– Естественно. Они страшно обрадовались, узнав, что вы живы. Мы замолчали. Наступившую тишину нарушало лишь шипение разрезаемых форштевнем волн.

– Вы спасли девушку, – наконец произнесла Керрис, внимательно глядя на меня своими необыкновенными зелеными глазами. – Вас встретят, как героя.

– Героем я себя вовсе не чувствую, – ответил я, покачивая головой. – Совсем напротив. Мне становится очень скверно, когда я вспоминаю о Хинкмане.

– Тем не менее не забудьте подготовить торжественную речь. Островитяне, насколько я поняла из радиообмена, уже считают вас героем.

– Это скорее по праву рождения, а вовсе не из-за личных заслуг. Керрис откинула упавшие на лицо волосы, которые в неярком красноватом свете стали совсем рыжими.

– Дэвид, вы либо очень скромны – невыносимо скромны, – либо в жизни вашей семьи есть какая-то огромная тайна. Я снова облокотился на фальшборт и, глядя на пену у форштевня, произнес:

– Никакой великой тайны в нашем семействе нет. Если послушать, что говорят и пишут о моем отце на острове, то он выглядит почти полубогом.

– И от вас тоже ждут великих свершений?

– Вроде того.

– И вас это терзает?

– Вовсе нет, – улыбнулся я. – Отец – великий человек, но моя семья вовсе не желает видеть во мне второе издание Билла Мэйсена. А вот общественность ожидает от меня нечто подобное.

– Но, может быть, вы их и не разочаруете.

– Керрис, до сих пор мое самое большое достижение состоит в том, что я за два дня угробил два самолета. Да, все ждут, что я надену сапоги великана. Однако боюсь, что они слишком велики для моей ноги. И я снова повернулся лицом к морю, успев заметить, какие у нее белые зубы и какую прекрасную форму имеют чуть пухлые губы.

– Только не подумайте, что я жалуюсь на судьбу, – добавил я и спросил: – А как ваша семья? В ней проводятся смотры достижений ее членов?

– Проводятся. Но боюсь, что за всеми членами семейства уследить невозможно.

– Неужели их так много?

– Да, очень.

– У моего приятеля Митчелла восемь братьев и две сестры. Не представляю, как он запоминает их дни рождения. Да что там дни рождения! Я был бы не в силах запомнить их имена.

– Думаю, что ваш приятель Митчелл еще легко отделался.

– Неужели у вас братьев и сестер еще больше?

– Хм-м… – Она улыбнулась, посмотрела на меня и сказала: – При последнем учете выяснилось, что у меня сто пятнадцать братьев и сто двадцать сестер. Я подумал было, что она шутит, и громко расхохотался, но, взглянув на ее лицо, понял: это не шутка.

– Вот это да! – воскликнул я.

– А вы думали, что у вашего Митчелла забот полон рот, – уусмехнулась Керрис и, прикоснувшись к моему подбородку, добавила: – Если ваша челюсть опустится еще хотя бы на дюйм, придется латать палубу. – Она облокотилась на фальшборт рядом со мной, посмотрела в даль и спросила: – Ну и как, никаких признаков острова? И тут я сделал маленькое открытие. Разные общества, пребывая в изоляции, развиваются по-разному. У нас появились Дома Материнства. В Нью-Йорке же количество детей в одной семье достигало нескольких сотен. Одному Богу известно, как им это удавалось. Но для меня было ясно одно – и мы, и они должны будем проявлять друг к другу максимум терпимости. И мы, и они обязаны принять чужой образ жизни без каких-либо предрассудков. В противном случае нас ожидают большие опасности. Размышляя о том, как американцы перенесут шок от встречи с нашей уютной и очень домашней культурой, я машинально взглянул на солнце. И только в этот момент понял, что с нашим светилом что-то неладно. Очень, очень неладно.