Саймон Кларк - Ночь триффидов

– На какой мы высоте? – спросил он.

– Приближаемся к двадцати тысячам футов.

– Думаю, мы вот-вот достигнем верхней кромки облаков.

– Вы хоть что-нибудь видите?

– Ни зги. А вы?

– Ни единой пташки. Продолжаю набор высоты.

– А вы сможете… хм-м… найти дорогу домой?

– Не беспокойтесь. Я на связи с землей, они держат нас на экране радара. В данный момент мы находимся над Винчестером.

– Над Винчестером? – эхом отозвался Сеймур. – Великий Боже! Мой отец был учителем физкультуры в Виндзоре. Великое Ослепление его миновало, потому что за день до появления небесных огней он, играя в поло, свалился с лошади и пролежал без сознания двое суток. Мое отношение к Сеймуру начинало меняться в лучшую сторону. Небольшая доза страха в сочетании с грозой, похоже, сделали из него человека.

– Сейчас я закладываю правый вираж, – сказал я. – Этот маневр снова выведет нас к южному побережью. Как вы себя чувствуете?

– Большое спасибо, прекрасно. Хм-м… Небольшой дискомфорт в потрохах, если можно так выразиться, но, думаю, тошнота скоро пройдет. Через пару секунд на счетчике альтиметра возникли цифры, показывающие, что мы перевалили отметку в двадцать пять тысяч.

– Высота двадцать пять тысяч футов, Сеймур.

– Осмелюсь предположить, Дэвид, что толщина облачности побила все рекорды. Но полагаю, ждать осталось недолго. – Он снова заговорил приглушенно. – Кажется, я начинаю различать форму облаков. Я вгляделся в темноту в поисках молочных пятен света, но ничего не увидел. Усилив тягу двигателей, я продолжил набор высоты. Двадцать шесть тысяч футов… двадцать семь… двадцать восемь. Теперь в любой момент, сказал я себе. Каждую секунду мы могли вырваться в солнечное сияние, заливающее клубящееся белое море облаков. Тридцать тысяч футов. Я потянул ручку на себя и прибавил скорость. Самолет почти стоял на хвосте, пронзая небо, словно ракета. На высоте тридцати трех тысяч футов мы вырвались из облачного слоя.

– О… – В голосе Сеймура, прозвучавшем в наушниках, я услышал изумление и разочарование. Да, из облаков мы вырвались. Но света больше не стало. Во всяком случае – того света, которого мы ожидали. На мир опустилось толстенное покрывало.

– Что это? Я… Я ничего не понимаю, – пролепетал Сеймур. Я не ответил – все мое внимание было сосредоточено на небе. Представьте угасающий уголь в тот момент, когда он вот-вот готов превратиться в пепел. В нем еще сохранился оттенок красного, но это унылое, едва заметное темно-красное пятно возвещает о том, что огонь умирает. Свет, который я увидел, очень напоминал это умирающее свечение. Все небо от горизонта до горизонта было окрашено в мутный темно-красный цвет, ничего или почти ничего не освещающий. Небо выглядело страшно холодным, просто ледяным. Завывание ветра на крыльях больше всего походило на погребальный стон. Впервые за весь полет я начал испытывать настоящую тревогу.

– Ничего не понимаю, – повторил Сеймур. – Облака под нами. Но куда подевалось солнце? В зловещем темно-красном небе мы кружили примерно полчаса. Разглядеть что– либо в этом мрачном освещении было невозможно. Я бросил взгляд на крылья самолета. В обычном солнечном свете на них от основания до самого кончика сейчас плясали бы яркие блики. Это же кроваво– красное зарево окрашивало серебряные плоскости в цвет ржавчины.

– Итак, темнота на земле наступила вовсе не под воздействием обычной облачности, – пустился я в рассуждения. – По крайней мере это не грозовые тучи.

– Да, – согласился Сеймур. – Тучи, несомненна, только усилили действие необычного феномена. Полагаю, что выше нас расположен еще один слой облаков, который и закрывает солнце.

– Но разве вы не сказали, что выше двадцати пяти тысяч футов облаков не бывает? – спросил я. – Да, конечно. Но не могли бы вы подняться повыше? Я продолжил набор высоты. Достигнув потолка в пятьдесят пять тысяч футов, я перестал слышать рев двигателей, настолько разреженным был воздух. Небо на такой высоте в обычных обстоятельствах должно было быть не голубым, а черным. Сейчас же оно по-прежнему было окрашено в унылый темно-красный цвет. Даже если бы мы каким-то непостижимым образом ошиблись во времени и вылетели после заката, небо должно было бы сверкать многими тысячами ярких звезд. Создавалось впечатление, что наша планета так надоела богам, что они окутали ее кроваво-красным саваном. Я связался с центром управления и доложил ситуацию. Мне показалось, что где-то в глубине, создавая фон для доклада, рычит Старик, отдавая приказы диспетчеру. Временами я не слышал ничего, кроме помех; видимо, далеко внизу под нами вспыхивала очередная молния. Позади меня на штурманском месте Сеймур делал заметки и что-то фотографировал. Я посмотрел на указатель расхода топлива. Стрелка показывала, что осталось четверть бака. Полет подходил к концу. Я сказал Сеймуру, чтобы он спрятал камеру. Мы направлялись домой. Я уменьшил тягу двигателей и начал снижение. До самого подхода к аэродрому мне предстоял слепой полет. Диспетчер будет вести меня до тех пор, пока я не увижу огни посадочной полосы. Перед мысленным взором предстал диспетчер, пристально вглядывающийся в светлую точку на экране радара, которой был для него наш самолет. Сеймур начал проявлять некоторые признаки оживления, хотя мне казалось, что он больше размышляет вслух, чем беседует со мной. Его сильно беспокоило отсутствие солнечного света.

– При извержениях вулканов бывают столь сильные выбросы в атмосферу, что освещенность на земле снижается. Но ничего подобного тому феномену, который мы наблюдаем, не случалось. По крайней мере на памяти человечества. Извержение Кракатау существенно уменьшило силу солнечного света, что привело к глобальному снижению температуры, за которым последовали исключительно суровые зимы и прохладные летние периоды. Но то, что мы увидели сегодня, беспрецедентно. Если продолжить рассуждения, то… Дальше я не слышал, так как в моих наушниках раздался голос диспетчера:

– Снижайтесь до высоты пятнадцать тысяч футов и выдерживайте скорость четыреста узлов, следуйте курсом… Дослушать мне не удалось – снова возникли помехи, на сей раз они были настолько сильными, что больше всего напоминали рев разбивающихся о скалы штормовых валов. Я терпеливо ждал возобновления связи. Гул урагана сменился негромким шипением.

– …отсюда следует, – продолжал Сеймур, – что ни вода, ни частицы льда не могли стать столь плотной преградой на пути солнечного света. Если мы согласимся с тем, что и вулканических выбросов не было, то можно сделать вывод…

– Диспетчер! – прокричал я. – Мы вас не слышим! Прием! Шипение атмосферных разрядов и никакого ответа.

– Центр! Вы меня слышите? Прием!

– Масса частиц в стратосфере должна достигать феноменальных масштабов. Можно допустить, что…

– Сеймур, – резко оборвал я.

– Да?

– У нас возникли осложнения.

– Какие осложнения? – переспросил он таким отрешенным тоном, словно все еще пребывал в научном трансе.

– Я потерял связь с диспетчерской службой.

– Это серьезно?

– Да. Очень.

– Попробуйте еще раз.

– Пробовал. Не отвечают. Я усилил тягу, и острый нос истребителя снова устремился вверх. Альтиметр показывал набор высоты.

– Мы, кажется, поднимаемся, – сказал Сеймур. – Но ведь нам надо садиться. Разве нет?

– Именно. Только желательно на “посадочную полосу, а не на чью-нибудь капустную грядку.

– Вы что, правда хотите сказать, что мы не сможем приземлиться, если вам не удастся восстановить связь?

– Да, что-то вроде, – выдавил я сквозь зубы. – Будем кружить до тех пор, пока они не справятся с техническими проблемами. Надеюсь, им это удастся. Мы кружили десять минут… Двенадцать минут… Пятнадцать, шестнадцать… Указатель уровня топлива медленно, но неуклонно приближался к красной зоне. Радио молчало. За колпаком кабины царила тьма. Я не видел даже ужасающего красного неба – оно осталось выше, сейчас мы летели сквозь облака. Истребитель напоминал угря, пробирающегося по илистому дну мутной реки. По прошествии нескольких минут я сказал Сеймуру:

– Если мы еще задержимся, придется выбираться из кабины и идти пешком.

– Что? Простите, кажется, я вас не совсем понял.

– Не берите в голову. Обычная пилотская шутка. Я передвинул ручку от себя, и машина пошла вниз. Я хотел рассказать Сеймуру, как работает катапульта, но решил пока воздержаться. Сеймур ничего не понимал ни в катапультах, ни в парашютах. Гуманнее было бы его пристрелить. В отсутствие связи приходилось полностью полагаться на зрение. Я надеялся заметить огни посадочной полосы прежде, чем мы врежемся в землю. Перед вылетом в свете стартовых ракет я сумел оценить высоту облачности. По моей прикидке, расстояние между землей и нижней кромкой облаков было не менее тысячи футов. Если опускать это корыто достаточно аккуратно, можно выйти из облаков, не опасаясь столкновения с холмом или деревом. На альтиметр на такой высоте полагаться нельзя – это не слишком точный прибор, но “Джавелин” снабжен мощными посадочными прожекторами. Даже с высоты тысячи футов удастся определить, над какой субстанцией мы летим – земной твердью или морской жижей. Я осторожно снижал машину до высоты в тысячу футов. Топлива оставалось максимум на семь минут полета. В подобных обстоятельствах мягкой посадки ожидать невозможно. Набирая высоту в облаках, я вел машину широкими кругами. Где-то в центре этих кругов далеко внизу находился остров Уайт. Если я на высоте тысячи футов по радиусу, размышлял я, то увижу посадочные огни аэродрома. А если аэродром окажется в стороне, то уж свет поселков и деревень замечу обязательно. Однако погода оказалась еще более гнусной, чем я предполагал. Капли дождя били по колпаку кабины пулеметными очередями, а прожектора самолета выхватывали из тьмы лишь закручивающиеся на ветру и разбивающиеся в мелкие брызги дождевые струи. Похоже, у меня оставался весьма ограниченный выбор дальнейших действий. Во-первых, я мог продолжать лететь в струях дождя и в порывах ветра, сотрясающих машину. Во-вторых, я мог лететь в абсолютной тьме облаков. И наконец, в-третьих, можно плюнуть на дождь, облака и темноту и подняться ввысь, к красным небесам. (Я употребил слово “небеса” лишь потому, что оно характеризует пространство, находящееся над нашей головой. В данном случае это пространство по цвету больше походило на преисподнюю. И преисподнюю очень холодную.) Но даже и это ограниченное число вариантов быстро сходило на нет. Со стрелкой указателя топлива почти на нуле и отсутствием связи с землей мне оставалось только лететь у нижней кромки облаков. Секунд тридцать я летел со скоростью трехсот узлов, и самолет стал похож на листок, попавший в порыв ветра. Нас трясло так, что казалось, машина вот-вот развалится. Струи дождя поблескивали в свете прожекторов, потоки воды зловеще завывали, срываясь с плоскостей. Сердце готово было вырваться из груди, под высотным костюмом по телу текли потоки пота, и это было особенно неприятно. С мыслями о первом или втором варианте полета пришлось расстаться. Надо было искать место для посадки, а земли я по-прежнему не видел. На этой высоте (альтиметр, как и следовало ожидать, показывал ноль футов) я без труда мог похоронить нас вместе с истребителем на склоне одного из тех пологих холмов, которыми так славится остров Уайт.