Вячеслав Рыбаков - Человек напротив
Симагин помолчал, сосредоточенно глядя в сторону.
– Это было всерьез.
– И вот сейчас ты мог бы…
– Нет, – сказал Симагин.
– Почему?
Он чуть сдвинул брови.
– Нельзя совершить чудо для себя. Чудо – такая хрупкая штука… Требует полного бескорыстия. Чудо можно совершить только для кого-то – иначе сам не заметишь успешного результата, он утечет между пальцами.
– Как сложно, – сказала она.
– Что делать, – ответил Симагин. – С чудесами просто не бывает.
– Нет, я в том смысле, что это все лирика, а ты мне физику скажи. Ты же мне тогда обещал чуть ли не за полгода все закончить…
– К Восьмому марта, – улыбнулся Симагин.
– Ну, может быть… ты лучше меня все помнишь. Мог бы ты сейчас уже взять свой прибор, или что там…
– Нет, Ася, нет. Успокойся, нет.
Ей вдруг показалось, что она поняла, почему он так настойчиво отнекивается.
– Боже мой, Андрей, мне и в голову не пришло, что ты можешь что-то такое со мной… надо мной… Я просто так спрашиваю, мне интересно!
– Ася, не мог бы, – терпеливо проговорил Симагин. – Когда-нибудь я тебе подробно расскажу, если захочешь, но это отдельный долгий разговор. По-моему, у нас сегодня иная тематика.
Понятно, подумала Ася. Еще одна мечта обманула. Наверное, для него это была трагедия. Он ведь только и жил этой… биоспектралистикой, что ли. Бедный Андрей. Она отпила чаю. Чай и впрямь был живительный. Только уже начал остывать. А мне действительно ничего не остается, как заночевать тут, подумала она, и немедленно бабий бесенок в душе многозначительно подмигнул и завертел пятачком: ой, как интересно… Ася вздохнула. Нет, увы. Ничего интересного. Клещи опять сдвинулись; на миг мелькнувшая в иллюминаторе широкая и ослепительная жизнь хрустнула и разлетелась мелкими твердыми крошками.
– Андрей, ты… только честно… когда в последний раз видел Антона?
Симагин молчал, глядя ей в лицо прозрачными глазами.
– Ну не конспирируйся, пожалуйста. Я знаю, что после нашего разрыва он некоторое время к тебе бегал. Поначалу скрывал… года два… а потом рассказал мне и спросил, как я отношусь. Я сказала, что мне это в высшей степени не нравится. Как он повел себя потом, не знаю. Мы больше не говорили на эту тему.
– Это, извини, я просил его тебе рассказать, – чуть помедлив, проговорил Симагин. – Я сказал, что хватит ему тебя обманывать, привычка к постоянному обману до добра не доведет. Когда он перестал приходить, я понял, что разговор с тобой у него состоялся и что ты все-таки опять запретила нам видеться… а он повел себя максимально честно по отношению к тебе. Но, откровенно говоря, предлагая ему покончить с враньем, я рассчитывал, что за два с половиной года ты могла бы уже и остыть, и не устраивать таких свирепств.
– Нет, не остыла, – задумчиво сказала Ася. – Что-то такое на меня нашло тогда, даже сама не понимаю. Рывком. Как будто меня выключили… или, наоборот, включили какой-то генератор душевного дерьма. Или выключили систему очистки. Да, собственно, я и до сих пор по-настоящему-то не остыла… То есть вот именно, что совсем остыла… Ой, несет меня. Ну, ты понимаешь?
– Понимаю, – медленно проговорил Симагин. У него было такое лицо, будто он услышал нечто очень важное – но не в ее словах, а… откуда-то с улицы, или… непонятно откуда. И это услышанное было – жуткий крик. Кого-то резали. У Симагина расширились зрачки, как от дикой боли, и лоб прорезали страдальческие складки. Никогда его таким не видела – ни сегодня, ни тогда.
– Ты что, тоже экстрасенс, что ли?
– Упаси Бог! – замахал руками Симагин и сразу принял обычный вид. Хотя откуда, подумала Ася, я знаю, какой вид теперь у него обычный? Что я о нем знаю? Может, это он сейчас о своей нынешней семье подумал?
И снова накатила смертельная усталость. Наваждение кончилось. Шок неожиданной встречи выбил на полчаса из сатанинской пляски насущных забот, но полчаса истекли. Что я здесь делаю? Зачем здесь оказалась? Ну, с Александрой я еще разберусь. А сейчас пора уходить. Здесь мне явно не помогут. Поговорить о судьбах мироздания – это да. А вот что-то конкретное… Смешно даже и начинать разговор. Она украдкой посмотрела на мерно тикающие на стене над столом часы. Часы были те же, что и тогда. Двадцать минут первого. Плохо.
– Не смотри на часы, Ася, – сказал Симагин негромко. – Уже поздно. Никуда ты не поедешь, и давай-ка перестанем терять время. Ты что-то хотела у меня узнать. И какая-то бабка тебя ко мне послала. Давай-ка, пока еще не совсем засыпаешь и язык еще шевелится, рассказывай вкратце.
– Андрей, нужно ли?
– Откуда нам знать заранее, что нужно, а что нет? Пробуй. Всякую дорогу нужно пройти до конца. Но поскольку, строго говоря, ни одна дорога конца не имеет – иди, пока не упадешь.
– Какой ты философический… – неприязненно проговорила она. – Видно, жизнь тебя не заела. Это и понятно, ты же ни за кого не отвечаешь.
– Хорошо, молчу и внемлю.
– Андрей, – устало попыталась Ася высвободиться в последний раз, – если я потеряю сейчас еще минут пятнадцать, мне действительно придется сидеть тут до утра.
– Может быть, мы и до утра не успеем, – ответил Симагин.
Да, он изменился. Железяка внутри. Но это ничего не меняет.
– Вот таких штучек не надо. Честное слово, я попала к тебе совершенно случайно, против воли.
– Случайно или против воли?
– Случайно! – рявкнула Ася. – И против воли!
Он помедлил, а потом мягко улыбнулся. И ее опять будто швырнули с обрыва в кипящий гейзер.
– Симагин, почему ты позволяешь мне на себя орать? – тихо спросила она.
– А кто тебе сказал, что позволяю? – Он вдруг встал. – Вот что я придумал. Тебе надо выпить двадцать грамм коньяку. У меня есть приличный коньяк, без подмесу, без обману. Через пять границ и три линии фронта…
И она сдалась. Молча, даже с некоторым любопытством – охмуряет или просто заботится? – смотрела, как достает он почти полную бутылку и малюсенькие рюмки, как ставит одну рюмку перед нею, аккуратно выплескивает туда один-единственный глоток, потом ставит другую рюмку рядом со своей опустевшей чашкой…
Сбылась мечта идиотки, вдруг вспомнила Ася. Я же сегодня коньяк хлестать собиралась… Нет, Симагин человек сугубо положительный, зануда чертов, вдеть как следует не даст. Симагин вбил пробку в бутылку, поставил бутылку на место. Перехватил Асин взгляд и усмехнулся. Экстрасенс не экстрасенс, подумала Ася, но какой-то он стал, помимо прочего… всепонимающий.
– Ну, – сказал он, садясь напротив Аси и поднимая гомеопатическую рюмку, – со свиданьицем.
– Почему ты так уверен, что я буду пить? – спросила Ася, сопротивляясь уже совершенно для проформы.
– Да ни в чем я не уверен, – честно ответил Симагин и улыбнулся. – Просто как все, что называется, люди доброй воли, я надеюсь, что здравый смысл возобладает над древними предрассудками и политическими амбициями.
Ася тоже улыбнулась. Улыбка вышла бледноватой.
– За тебя, – сказала Ася, поднимая свой наперсток.
– О-о! – ответил Симагин. – Рахмат боку.
Они выпили. Коньяк действительно был хорош. Прежде Симагин в таких вещах не разбирался совершенно. Впрочем, в ту пору и разбираться особо не требовалось, в магазинах стояло везде одно и то же и, пока с пьянством бороться не начали, даже довольно пристойное одно и то же…
И через минуту усталость немного отпустила, кровь забегала бодрее. Как писали в старых романах, подумала Ася, после глотка бренди щеки ее порозовели, грудь задышала чаще… Генриетта открыла глаза и сказала: "Ах!"
Вот интересно, что будет делать Симагин, если я, наоборот, закрою глаза?
– Поскольку единственное, о чем ты за весь вечер спросила меня по-настоящему заинтересованно, было "вижусь ли я с Антоном", – сказал Симагин, – я так понимаю, что ты хочешь о нем поговорить. Что-то случилось?
А ведь если я сейчас заговорю с ним об Антоне, поняла Ася, пути назад уже не будет. И даже если он ничего не сможет сделать… то есть он, конечно, ничего не сможет сделать, как он может что-то сделать, он же не командарм какой-нибудь… но зато он отныне сможет мне, например, звонить и спрашивать: не нашелся ли Антон? И, чтобы его отучить от звонков, придется огрызаться не менее резко, чем тогда. А у меня уже силы не те и нервы не те. Хочу я, чтобы он мне звонил и спрашивал? Хочу я вообще, чтобы он мне звонил? Зэт из зэ куэсчн. Еще с работы уходя и помыслить не могла, что буду задаваться подобным вопросом. А вот пришлось. Значит, нужно понять, хочу ли я его видеть когда-либо впредь. Она попыталась прислушаться к себе, но ничего не ощутила, кроме теплого свечения коньячной капли, повисшей на краю желудка, как на краю крыши – перед тем как сорваться и полететь вниз. Ася старательно попыталась представить, как сидит это она в деканате, а он вдруг звонит: "Асенька…" Но только вспомнить смогла, и воспоминание было двойным, будто его рассекало зеркало: то, что в одном воспоминании было левым, в другом было правым; он звонит – и ее будто выбрасывает в коридор звонкая сверкающая катапульта, и она бежит на улицу в наспех накинутом пальто ему, Симагину, ангелу Господню, навстречу, и льнет обниматься, точно год не видала – хотя расстались лишь утром; он звонит – и ее тошнит от одного лишь голоса, принадлежащего жалкому, отвратительному, худшему в мире человеку, и хочется этого человека гадливо раздавить ногой. Симагин ждал, не торопил, не подгонял, не канючил; лицо было сосредоточенным и серьезным. Вероятно, он ждал бы так и еще полчаса, и час. Но не сказал бы ни слова. Нет, не жалкий, не отвратительный. Налево пойдешь… направо пойдешь… Ася глубоко вздохнула, словно собираясь нырять.
