Татьяна Андрианова - Как вывести ведьмаков
– И как же я тут чего-нибудь найду? – с тоской во взоре вздохнула она.
– Во-о-от, – злорадно фыркнул кот. – Видишь, какой от него вред.
Евстах смущенно шмыгнул носом. Вовсе не на такой эффект он рассчитывал.
– А чего потеряла-то? Может, я помочь чем смогу? – осторожно, чтобы не усугублять и без того пошатнувшееся положение, уточнил домовой и с надеждой заглянул снизу в глаза затосковавшей хозяйки.
– А ты уже помог, – саркастически заметил Дорофей. – Вон в родной кладовке ничего не найти теперь.
– Как будто в этом бардаке чего-нибудь найти было можно?! Да в подобной свалке ни одна ищейка не разберется! – не выдержал незаслуженных подначек кота Евстах и даже попытался подбочениться, но тут же неловко осекся и сбавил тон: – В смысле госпожа ведьма, конечно, нашла бы, что захочет, но ведь теперь я подсказать могу.
– Найди-ка мне, друг мой, большую корзину. Раз уж ты так до подсказок охоч, – попросила Светлолика, перестав изображать памятник собственному потрясению. – А ты, Дорофей Тимофеевич, чем других критиковать, лучше бы сам делом занялся.
Кот надулся и стал похож на лохматый шар с глазами.
– Ну и пойду, – раздраженно фыркнул он. – Разведут дармоедов, а я вечно крайним оказываюсь, – недовольно зашипел Дорофей под нос так «тихо», что глухой расслышит, не прислушиваясь.
Светлолика, впрочем, внимания на недовольство кота не обратила. Пришлось ему, неоцененному и непонятому, приниматься за лечение жреца. Кот глубоко, с надрывом вздохнул, осознавая всю тяжесть кошачьего бытия и постоянное угнетение более сильными окружающими, и осторожно, плавно перетек на старческое тело Гонория. Улегся прямо поверх одеяла, распластался, растекся, как некая бескостная меховая полость с подогревом, завибрировал, мурлыча. Когти Дорофея Тимофеевича принялись мерно царапать одеяло, осторожно, по капельке выманивая болезнь из измученного стариковского организма. Жрец затих. Перестал метаться и как будто посветлел ликом. То ли тепло ему стало под своеобразной грелкой, то ли кошачьи манипуляции и впрямь помогали.
Евстах быстро отыскал корзину. Да не одну, а целых три штуки на выбор и с гордостью, словно сплел каждую собственноручно, предъявил их ведьме. Светлолика бегло осмотрела предложенный ассортимент и забраковала пару как ненужные. Одну – потому что слишком уж большая, грибы в такую неделю собирать будешь. Другую местами погрызла мышка. Третья же оказалась в самый раз. Достаточно вместительная и при этом вполне легкая, с удобной ручкой и при ходьбе не мешает.
– Ну, я пошла, – известила Светлолика домашних и сделала было шаг за порог, как Евстах намертво вцепился в юбку домотканого платья.
– Куда же ты?! – заголосил он, словно не в лес она к лешему собралась, а на войну с сопредельным государством, причем воевать собирается своими силами и в гордом одиночестве. – Не позавтракав, чаю не попив, и душегрею не надела. Простудишься ведь.
Здравое зерно в панике домового было. Простудиться на по-весеннему коварном ветерке можно было запросто.
– Душегрею давай. А завтракать некогда – время дорого, – строго оповестила ведьма Евстаха, чтобы не зарывался.
Забота всегда приятна. Оно, конечно, и кошка заурчит, когда ее погладят ласково и о ее будущем побеспокоятся, только о субординации тоже забывать не следует, а то, не ровен час, на голову сядут, ножки свесят и помыкать начнут.
Домовой вовсе не обиделся. Характер у него вообще был легкий, услужливый. Такие качества в домовых с младенчества пестуются, чтобы с людьми хорошо уживались. Он заметался как перепуганная белка и за несколько секунд отыскал красивую стеганую душегрею, которую, к слову, Светлолика тщетно искала пару лет, собрал в узелок сырники, налил в старую походную фляжку компота из сушеных груш, яблок и шиповника. Провиант и одежду торжественно вручил девушке, заслужив с кровати от Дорофея презрительное сквозь зубы: «Подхалим!»
– И лапти надень, – посоветовал Евстах.
– Зачем? – удивленно уставилась на собственные ботинки Светлолика, искренне не понимая, чем ее обувь так плоха, что домовому не угодила.
– А в лаптях по лесу ходить удобнее. Сейчас в лесу сухо, давешний дождь уже в землю впитался, а лапоть с корнями, из земли выпирающими, сцепление хорошее имеет и ногу бережет, – со знанием дела заявил домовой.
Ведьма поняла, что, если начнет спорить, дольше провозится, и переобулась. В лес она вышла в лаптях, в душегрее и с корзиной наперевес, готовая к любым опасностям. К лешему путь был не близкий, но хорошо знакомый, и Светлолика решительно шагала, не особо оглядываясь по сторонам. Ноги сами несли ее по привычной дороге.
За старой заброшенной мельницей, в омуте под развалившимся колесом проживало некое неизвестное чудище, о котором многие слышали, но никто в глаза не видел, по крайней мере полностью. Иногда откуда-то из темно-зеленых, мутных глубин выныривали розовые, словно пятка младенца, щупальца и долго шарили по берегу. Светлолика часто оставляла многоногому несколько сухарей. Чудище осторожно ощупывало подношение и утаскивало его под воду, откуда вскоре доносился смачный хруст. На сей раз ведьма оставила на берегу сырник, хотя и не была уверена, что еда обитателю омута понравится, а переводить пищу зря она не была приучена, но тихий всплеск и последовавшее за ним довольное чавканье развеяли ее сомнения.
Чуть дальше, когда уже близко было болото, по которому, не зная переменчивой тропы, через коварную трясину пройти могли только пьяные и то не всегда, через раз тонули (несчастных пьянчуг из крепких объятий болота извлекал Вяз Дубрович собственноручно и выдворял за границы топи, чтобы не портили экологию своими проспиртованными телами), показалась небольшая поляна с кряжистым деревом. Место довольно приметное, но до дома Вяза Дубровича было еще далеко. Сам леший проживал в чаще леса, на краю болота, вырастив большой раскидистый дуб под свое жилье. Тот дуб (не чета увиденному сейчас Светлоликой) возвышался лесным великаном, имел ствол толщиной с хорошую, просторную избу и несколько полостей-комнат. Окнами служили круглые дупла, закрывавшиеся ставнями из плетеной травы, утепленной мхом. Дверью был просвет между могучими корнями, загороженный толстой корой. Внутри было прохладно летом и тепло зимой. Живой ковер из короткой травы дарил отдохновение ногам и глазу. Плющ с резными листами всех оттенков зеленого спускался по стенам и свисал с дверных проемов между комнатами как своеобразный занавес.
К этому же дереву устало, словно всю ночь провел в трудах праведных, привалился спиной высокий русоволосый мужчина в куртке с серебряными шипами, тяжелых сапогах, отделанных шипами же по голенищу. В другое время Светлолика глянула бы мельком да мимо прошла. Мужчина явно не местный (такой дорогой одежды здесь никто не носил), значит, здороваться не обязательно. А что стоит здесь и глаза закрыл – так отдыхает человек. Чего ж ему мешать и в его мысли со своими надоедливыми вопросами влезать? Стоит себе, и пусть стоит. Стороной обойти – и все.
Ведьма так и поступила бы. Она уже сделала шаг, чтобы тихонько миновать поляну по самому ее краю и остаться незамеченной, но стоило Светлолике лишь раз взглянуть на усталый профиль, как она его узнала. Нет, раньше она этого мужчину никогда не видела, по крайней мере наяву. Они никогда не встречались, и тем не менее чувство узнавания пронзило как молния, до какого-то болезненного озарения, до крови на губах. Она знала, что, если мужчина откроет глаза, они окажутся светло-карими, и что когда он не собирает волосы в хвост, то стягивает их налобной повязкой из кожи с нашитыми на нее амулетами.
С того знаменательного момента, когда Светлолика познакомилась с волчьим тотемом, ей стала часто сниться ее мама, рыжая Льесса, которая вернулась в свою родную деревню, где проживал их клан меняющих облик. И сейчас перед ее внутренним взором встал один из снов.
Мать Медведица (шаманка клана меняющих облик), у которых больше всех обликов в клане, и потому ее душа считается самой совершенной, часто рассказывала молодняку страшилки о том, как опасны для народов, обладающих особенной магией, ведьмаки. Меняющие облик были одним из таких народов, потому предпочитали селиться в самых дальних уголках Рансильвании в надежде, что о них либо забудут, либо поленятся забираться в подобную глушь. Рыжая Льесса, будучи еще маленькой девочкой с одним-единственным обликом, слушала рассказы шаманки, буквально раскрыв рот, и неизменно старалась залезть на колени к старой женщине. Но все рассказы, все страшилки не стали значить ровным счетом ничего, когда обретшая новый облик лисички Льесса возвращалась в село с тушкой убитой ею утки, и с неба упал сокол, прошептав потрясенной, перепуганной лисичке: «Беги!»
И она помчалась прочь от гари, страшных запахов пожара, потускневших мертвых глаз окровавленного сокола. Забежала так далеко, насколько смогла. Некоторое время Льесса пряталась, не рискуя высунуть из убежища даже кончик собственного носа, пока голод и жажда не поставили ее перед отчаянным выбором: умри либо выходи на свой страх и риск. Ослабевшая, на трясущихся лапах она выползла на свет божий и отправилась на поиски воды и еды…
