Кристофер Сташеф - Чародей и сын
Сказал — и сам ужаснулся тому, что это правда.
— Я не знал, — пробормотал Грегори.
Магнус кивнул.
— Старшие братья — тоже люди, дружок.
«А некоторые — больше люди, чем другие», — подумал он.
— Но как же ты можешь считать себя неудачником, когда тебе удается почти все, за что бы ты ни взялся?!
— Мне не удалось найти любовь, — напомнил ему Магнус.
— Ты еще молод, — возразил Грегори, и это прозвучало забавно из уст тринадцатилетнего мальчишки.
— Вот спасибо. А я боялся, что из меня уже песок сыплется. И в мире фэйри мне не повезло — не сомневаюсь, ты это почувствовал. Каким же глупцом я был…
— Но ведь тебе все удалось! — изумленно воскликнул Грегори. — Разве ты не понял? Тебе и твоему двойнику удалось добиться того, чего вы не смогли бы сделать по отдельности!
— Удалось? — Магнус нахмурился. — Как же так? В чем же моя удача? В том, что я бросил его в цепкие объятия царицы фэйри в то время, как сам он был способен противиться ее чарам?
— Не вечно, — решительно возразил Грегори. — Если его отчаяние было так же велико, как твое, то его решимость могла в любое мгновение поколебаться, и он бы явился к царице — и притом очень скоро.
«Пожалуй, он прав», — подумал Магнус. Да что там говорить — Грегори редко ошибался.
— Но сам по себе, — продолжал Грегори, — он бы навсегда остался только слугой. Она бы заставила его вечно слоняться за нею. Он бы бесконечно надеялся хоть на какие-то знаки ее благосклонности, страстно желал бы обещаемых ею восторгов — но никогда бы не обрел их, потому что она играла бы им. Вся ее игра в том, чтобы видеть, насколько сильно его собственные желания привязывают его к ней.
— Неужто фэйри всегда только играют?
— Да. А чем им еще заниматься, когда они бессмертны? Им нет нужды трудиться, они никому ничем не обязаны. Что еще может спасти их от скуки, как не игры — те или иные?
Магнус снова был потрясен — и даже не тем, сколь многое было известно его младшему брату, а скорее тем, как глубоко Грегори осмысливал знания.
— А вот ты, своим появлением и немедленной готовностью следовать за нею, покорил царицу, — продолжил свои объяснения Грегори. — Он увидела силу недовольства Альбертуса, увидела, как страстно он желает изгнать тебя. Эти чувства оказались могущественнее твоего желания остаться, и она пустила в ход единственное оружие, ей известное, дабы подогреть твои чувства.
— И чувства Альбертуса заодно. — Магнуса озарило. Он осторожно проговорил: — Ведь она ничего не потеряла, верно? Она распалила мою страсть, а вместе с нею — и страсть Альбертуса, и в конце концов он порвал путы своих сомнений, забыл обо всем, кроме нее.
— Так и вышло, — согласился Грегори, хотел было добавить что-то еще, но промолчал.
— А я был игрушкой в ее руках, ты это хотел сказать? — Губы Магнуса скривились в горькой усмешке. — Ты думаешь, что она просто воспользовалась мною как орудием для завоевания того, кто ей был на самом деле нужен.
— Нет, я так не думаю, — поспешно заверил его Грегори. — Она столь же радостно оставила бы и тебя при себе.
— О, как это благородно! — невесело рассмеялся Магнус. — Как милосердно — принять и того, и другого! Как это честно с ее стороны! И все же сдается мне, братишка, что она предпочла бы Альбертуса — как-никак он все-таки из ее мира.
— Может быть, — проговорил Грегори и задумчиво сдвинул брови.
— Итак, — изрек Магнус, натянул сапоги, встал, застегнул ремень с притороченным к нему мечом. — Итак, теперь Альбертус ушел к эльфам. Он потерян. Он потерян вдвойне, вдесятеро — из-за того, что царица подарит ему свое тело. Те восторги, которые его ожидают, заставят его вечно унижаться перед нею и просить ее о новых милостях.
— Да. И она должна будет отвечать ему согласием, — сказал Грегори. — Иначе его желание обратится в ненависть, и он разгневается и покинет ее.
— Никаких сомнений. Значит, ей придется то и дело возлежать с ним, чтобы он не ушел, держать его при себе, покуда он ей не прискучит. — Он озадаченно посмотрел на младшего брата. — И что потом? Что будет с ним потом, когда его изгонят из Эльфландии? Не отчается ли он, не станет ли искать смерти?
— Она не осмелится слишком сильно злить его, — возразил Грегори. — Ведь он — смертный, который может ковать Холодное Железо и пользоваться им, и к тому же — чародей, знающий, как можно хитро употребить Холодное Железо против эльфов. Нет, если ее желание удержать Альбертуса при себе так же велико, как его — остаться с нею, царица почти наверняка постарается удержать его, даже если он захочет уйти.
Магнус ошеломленно уставился на брата.
— Ты это сам выяснил?
— Нет. Узнал от Видора. В подобных союзах нет ничего нового — для Тир Хлиса. Они длятся по семь лет — то есть тот, кого зачаровали фэйри, не возвращается к смертным раньше, чем через семь лет.
— А внутри мира эльфийских чар время может тянуться иначе. — Магнус кивнул. — Стало быть, на семь лет Альбертус ушел от своих недругов. Но как без него проживет страна?
— Остались его отец, мать и Видор, — напомнил ему Грегори. — Они будут горевать из-за разлуки с ним, но сохранят его право наследования.
— Если он пожелает им воспользоваться.
— Пожелает, — с определенной долей уверенности сказал Грегори. — Те, кого похитили фэйри, возвращаются либо опустошенными, либо, наоборот, с новой жаждой жизни. Думаю, Альбертус не из тех, кто будет хныкать.
Магнус примерил эту ситуацию на себя и был вынужден согласиться. Он бы выжил из чистого упрямства, если не почему-либо еще. И даже на злости смог бы продержаться. Он кивнул.
— Он будет жить и выживет. Так ты говоришь, жизнь приобретет для него новый вкус?
— Да. Фэйри или высосут из него почти все силы, или безумно распалят его. И он вернется в мир, познав эльфийскую магию, и она прибавится к его собственному волшебству.
От этой мысли Магнусу стало зябко.
— Он станет могущественнейшим из чародеев.
— Да. Но это — в будущем. А пока он просто счастлив. Ну если не счастлив, то по крайней мере доволен.
Магнуса поразило то, как брат разграничил понятия, но он не попросил Грегори уточнить, как именно мальчик понимает, что такое счастье, а что — удовольствие.
8
Род присмотрелся. Присмотрелся лучше и вытаращил глаза. Ну точно, это был Магнус. Это он подъезжал верхом на коне к деревенской площади. Но откуда во взгляде у его сына взялась такая холодная решимость? Что с ним произошло в лесу?
Род понял, что расспрашивать не стоит. Захочет — сам расскажет.
Но кое-что сказать Магнусу он все-таки мог, поэтому зашагал навстречу и помахал рукой.
— Рад видеть тебя снова, сынок! Передумал?
— Скорее принял решение. — Магнус спешился и встал перед отцом. — Нужно иметь какую-то цель в жизни, верно? А если ее нет, ее следует придумать. — Он огляделся по сторонам, чтобы удостовериться, что поблизости никого нет, и сказал потише: — Люди имеют право уйти отсюда, если хотят. Давай выясним, нет ли таких, кому мы могли бы помочь.
Род усмехнулся и хлопнул Магнусу по плечу. Подумав о словах сына, он решил, что об этом тоже нужно будет поговорить попозже. Пока же важнее было, как говорится, залатать прорехи.
— Не знаю, как ты, а я жутко проголодался. Пойдем выпьем по кружечке эля и перекусим.
Магнус посмотрел на солнце.
— Ну да, уже полдень. Целая фляга не помешала бы.
— Фляга — согласен. Надо только из нее эль предварительно вылить, — хмыкнул Род.
Они разыскали трактир и заказали по кружке эля и порции колбасы — больше им трактирщик ничего предложить не мог. Он сам подавал еду и эль, потому что Эстер еще не вернулась из школы. Род внимательно следил за Магнусом — не будет ли тот огорчен, но не заметил ничего, кроме сардонической усмешки.
Только они принялись за еду, как в дверном проеме возникла чья-то тень и вошел седой крестьянин Робле. Он тяжело ступал, был бледен и мрачен. Облокотившись о стойку, он проговорил:
— Корин! Кружечку эля, пожалуйста, будь так добр!
Корин обернулся и попятился — так, словно перед ним появился нечистый дух.
— Не буду так добр! Я не могу забыть о тех грехах, которые довели твоего сына до самоубийства!
— Так ведь не я же толкнул его на это, а его милость епископ!
— Богохульство! — ахнул Корин. — Я не могу ничего подать тебе, Робле, ежели ты не желаешь исповедоваться в своих грехах! И не приходи больше, и не смотри на меня так!
— С каких это пор осуждение священника приравнивается к богохульству? — шепотом спросил Магнус у Рода.
— С тех самых, как священник так решил, — прошептал в ответ его отец. — Тише, сынок, сиди и слушай.
Робле прищурился.
— Я на тебя буду плохо смотреть, пока ты не дашь мне кружку эля.
На лбу Корина залегли глубокие морщины. Он отвернулся и принялся вытирать пыль с полок.
