Андрей Белянин - Сотник и басурманский царь
– Да ладно тебе, читал я это заклинание, ничего сложного. Мне его по памяти повторить как раз-два!
Не поверил ему Хряк, сидит на сырой земле, сопли со слезами по зарёванной морде размазывает. А жить-то хочется…
– Ты серьёзно, Наумчик? Наумушка?
Кивнул Наум самым важным образом, над товарищем хнычущим возвысился, грудь петушиную выгнул, вот он час, когда высшее образование значимо взяло верх над грубой физической силой. Ученье – свет, а неученье… чуть свет – метла, двор, совок, окурки…
Указал он пальчиком на другую могилку, что ему как-то солиднее показалась. Безропотно вскочил Хряк, в одиночку, надрываясь, перетащил сотника в указанном направлении. Пот вытер, в глаза напарнику выжидательно заглянул:
– Всё ли правильно сделано, Наумушка?
Ещё важнее кивнул тощий чёрт, достал из-за пазухи кусок воска жёлтого, в одну минуту в руках согрел, в ладонях раскатал, три свечки слепил по-быстрому да как положено расставил. Одну в головах казака, две в ноги. Потом ещё раз себя по одежде обхлопал, а нет…
– Хряк, у тебя случайно спичек не найдётся?
– Ты чего, я ж не курильщик и не поджигатель.
– Ну так спросил, на всякий случай. Сам видишь, свечи зажечь как-то надо…
– А бумага с заклинанием?
– Увы, полностью прогорела.
– Что ж, – смиренно вздохнул толстый чёрт, становясь на четвереньки. – Значит, опять придётся по старинке, как двум козлам.
– А куда ж денемся? – понимающе кивнул Наум, свечку в руку взял, напружинился, разбежался да как саданёт на развороте своими рогами о Хряковы, так искры волной и брызнули!
С первого раза, увы, не вышло. Пришлось раз пять или шесть долбиться, покуда искорка нужная на фитилёк попала да не погасла, а там уж Наум её до огонька малого раздул аккуратнейше. Тем огоньком и другие две свечи запалили, загорелись они зелёным пламенем…
Лежит сотник на безвестной могиле, на забытом кладбище, весь как мёртвый, не шелохнётся. Ничего не видит, не слышит, ни на что не реагирует, а в шее, к затылку ближе, ведьмина игла колдовская, словно каплей крови на конце переливается…
– Ну что, начнём?
– Да начинай уже! У меня колени дрожат, а он пристаёт с дурацкими вопросами.
– А кем он будет-то, когда заколдуется?
– Ведьма намекала вроде, что её телохранителем, – Хряк пояснил, хотя сам наверняка не знал. – Сильным, верным и безжалостным!
– Ой, тогда мы точно зря его на голову роняли…
– Потом извинимся, а сейчас читай давай! Не тяни, а…
– Всё, всё, не волнуйся, главное, не плачь больше, – обнял Наум товарища за плечи сострадательно, воздуху полную грудь набрал да как понёс от всей широты души полную отсебятину! – На семи ветрах ветры… ветродуют! На море-окияне стоит остров Буян! Буянище такой… стоит… весь из себя, а на острове том камень Алатырь, а на нём книга Псалтырь и в той книге… в книге…
– Дальше читай, не останавливайся, – испуганно затрясся Хряк. – Действует же, смотри, деревья гнутся!
А ночь и впрямь грозой наливалась… Вётлы, тополя да ивы столетние чуть не до земли склонялись, хоть и погода была безветренной. В воздухе морозное дыхание появилось, цветы и трава серебряным инеем покрылись, а в небушке почерневшем оранжевые молнии беззвучно засветились. Страшно, аж жуть…
– Шуме-эл камыш, де-ре-вья гну-улись…
– Ты чего распелся, идиот?!
– А-а, извини, Хряк, что-то так, вспомнилось, – быстро извинился Наум и кое-как, на свой страх и риск, продолжил: – Так, читаю дальше. И в книге той написано, что отныне и до скончания веку быть тебе, казачьему сотнику… Ивану? Петру? Николаю? Как его зовут-то?!
– А я откуда знаю, он нам не представлялся!
– Вроде Андрей? Не помню. Ладно, может, и так сойдёт. Быть тебе верным слугой хозяйкиным, рабом послушным, холопом покорным и… Что это?!
Свечи разом погасли. А со всего кладбища в единый миг на тело сотника густой синий туман опустился со всевозможной таинственностью. Черти с перепугу великого аж друг к дружке в объятия бросились! А из того тумана густейшего чья-то огромная фигура с очами пылающими выплывает медленно…
– Получилось, получилось! Мы его вызвали! – заскулил Наум.
– Ты его вызвал, меня-то не приплетай… Не убивай нас, страшный казак!
– Пощади, и мы сами будем тебе верными слугами! Мы тебя любить будем, и уважать, и бояться!
– Только ногами не бей, – тоскливо заключил Хряк.
А тут как кто-то чихнёт громогласно! Черти на колени пали, головы руками закрыли, хвосты поджали…
– А-апчхи!!!
В один миг весь туман комьями по дальним уголкам кладбища расчихало, и вышла под сияние лунное натуральнейшая Баба-яга! Сама в кацавейке старенькой, в юбке драной, латаной, на голове платочек, за ухом цветочек, и зуб один, кривой, из-под верхней губы вниз выглядывает…
– Ёшкин дрын, как же достала меня эта аллергия…
На корточки присела, сотнику в бок узловатым пальцем потыкала, на чертей взгляд подняла. Встала, поясницу с хрустом выпрямила и чертей к себе поманила:
– Эй, рогоносцы! Это что за дела? Какая такая зараза на моей территории без моего ведома колдовать посмела, а?
Черти перепугались, как быть не знают, друг на дружку молча указывают. С одной стороны, ведьминого приказа ослушаться не смеют, а с другой – Баба-яга тоже авторитет признанный, ей перечить – враз суицидником прослыть…
– Жестикулируете? Мимы, что ль? Это хорошо, я цирк люблю. Давайте по очереди, ещё раз: кто энто тут у меня колдует? Оба?!
Черти обречённо кивнули. Хряк руками машет, сказать что-то оправдательное пытается, но язык его не слушается.
– …ы, – толстяк выдавил.
– Хорошая буква «ы»! А другие знаешь?
Хряк головой изо всех сил помотал, подумал и Наума бледного перед собой выдвинул.
– Ну чё, тощий, больной, недокормленный, – Яга зубом цыкнула, – давай ты, что ль, объясняйся? Но имей в виду, что «ы» я уже слышала…
Наум брови сдвинул, собой овладел, воздуху набрал, да и… с тихим писком в оборок бухнулся. Посмотрела на него Баба-яга, рукой на всё махнула, а сама вновь к сотнику лежащему обернулась, оценила с гастрономическим интересом, облизнулась даже.
– Симпатишный мужчина, зрелый, с опытом. Чей мужчина-а? Ничей?! Тады себе заберу. Кто против, ткни себе пальцем в грудь, самоубийца…
– Это… нельзя это. – Хряк решился чуток погеройствовать.
– Чего нельзя, кучерявый? На что нарываешься?!
– Казака этого трогать нельзя, ведьмин он.
– Какой такой ведьмы? – Баба-яга спрашивает, а у самой уже ноздри раздуваются и пальцы в кулаки сжимаются с опасным хрустом. – Ну-кась с энтого моменту поподробнее…
– Ы… – вновь выдал перепуганный Хряк.
– Слышь, ты, ущербный, у тебя энто твоё «ы» на все случаи жизни, что ли? Я русским языком говорю: какая ведьма?! Если понял, тупо кивни.
Толстый чёрт тупо кивнул, как и велено.
– Ну вот, я знала, что мы договоримся, хотя бы на примитивном уровне основных жестов. Итак, ведьма твоя высокая, чернявая, нос клювом и ходит в бесстыжем декольте?
Хряк радостно кивнул.
– Стало быть, опознал, и то дело. Ладно, с ведьмой вашей я сама разберусь. А ты вали отсель, милок…
Чёрт морду жалобную скорчил да к сотнику наклонился…
– Куда ручки шаловливые потянул? А ну брысь! – сдвинула брови Яга да как дунет!
Бедного толстяка чуть за верхушки вязов не снесло, хорошо за плиту могильную хвостом зацепился…
– И это, – вовремя вспомнила Баба-яга, хлопнув себя по лбу, – ты товарища своего припадочного забери.
Хряк послушно схватил за плечи всё ещё находящегося без сознания Наума и потащил от греха подальше.
– Вы его врачу не показывали? Нет? У него, походу, глисты…
Толстый Хряк только руками развёл, типа а чёрт его знает, Наумка всегда был с закидонами интеллигентскими, так что, может, и глисты…
А сам уже и рад был, что от знаменитой Яги живым вырвался и друга уволок. А что Агате про то рассказать, так это и завтра придумать можно. Сейчас главное – быстро слинять по ветерку, никаких героев из себя не строить, в бутылку не лезть и на грубости не нарываться. Ведьм в мире много, а Баба-яга одна!
…Меж тем мы в другую сторону глянем, туда, где горят в лесу два низеньких костра, высокие разжигать басурмане не стали, вдруг да заметят казаки. У одного сами сидят, у другого пленным погреться разрешили. Не из человеколюбия, как вы понимаете, а в заботе о сохранности товарного вида.
Не приведи аллах, какая из красавиц завтра чихать начнёт? Всё, султан может так разгневаться, что только головы полетят, а их великого Халила рассердить – много ума не надо, он на плаху посылает всех кого ни попадя, по пять раз в день, по настроению…
Вот кормить девушек не стали. Во-первых, вредно есть после восемнадцати часов, а во-вторых, на торгах ценятся стройные девушки, растолстеть они и в гареме успеют как нечего делать, на сладком вине, шербете, рахат-лукуме и восточной пахлаве…
А пока сидят пленницы тихо, на судьбу свою горькую вздохами жалуются, все слёзы выплакали, уж и не ждут избавления. Понимают, что в другой поход ушли их отцы и братья, в другой путь унесли их верные кони, царёву службу исполнять, долг нести перед любимым отечеством. Сами-то знают: кто в басурманский плен попал да на невольничьем рынке продан был, тому назад дороги нет…
