Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал (сборник)
— На это наплевать. Двигайся дальше.
Они остановились у двери с надписью «Армения. 1988».
Гибсон заглянул внутрь и нажал на кнопку.
— Армения, крупное государство. Крупное государство — и как не бывало.
— Сильнейшее землетрясение за полвека в том регионе.
Они остановились еще у двух окошек: «Токио, 1932» и «Сан-Франциско, 1905». На первый взгляд — целые и невредимые. Нажатие на кнопку — и все рушится!
Гибсон побледнел и отвернулся; его била дрожь.
— Ну? — спросил его друг Чарли. — Что в итоге?
— Война и мир? Или мир, разрушающий себя без войны?
— Точно!
— Зачем ты мне это показываешь?
— Ради твоего и моего будущего, ради несметных богатств, беспримерных открытий, поразительных истин. Andale! Vamoose![78]
Чарли Кроу посветил лазерной указкой на самую внушительную дверь, в дальнем конце коридора. Зашипели двойные замки, дверь ушла в сторону, а за ней открылся просторный зал заседаний, с огромным пятнадцатиметровым столом и двадцатью кожаными креслами с каждой стороны; в дальнем конце виднелся то ли трон, то ли какой-то помост.
— Вот туда и садись, — сказал Чарли.
Хэнк Гибсон медленно двинулся вперед.
— Шевели ногами. До конца света остается семь минут.
— До конца?..
— Шучу, шучу. Ты готов?
Хэнк Гибсон сел.
— Выкладывай.
Стол, кресла, зал — все задрожало.
Гибсон вскочил.
— Что это было?
— Ничего особенного, — Чарли Кроу сверился с часами. — Время еще есть. Сиди пока. Что ты увидел?
Гибсон нехотя опустился в кресло и стиснул подлокотники.
— Черт его знает. Лики истории?
— Да, но какие именно?
— Война и мир. Мир и война. Мир, конечно, ни к черту не годится. Землетрясения, пожары.
— Соображаешь! А теперь скажи, кто ответствен за эти разрушения, за оба лика?
— За войну? Наверно, политики. Банды националистов. Жадность. Зависть. Фабриканты оружия. Заводы Круппа в Германии. Захаров — так, кажется, его звали? Главный поставщик боевой техники, кумир поджигателей войны, герой документальных фильмов из времен моего детства. Захаров?
— Верно! А что ты скажешь о другой стороне коридора? О землетрясениях?
— Это от Бога.
— Только от Бога? Без пособников?
— Каким образом можно пособничать землетрясению?
— Частично. Косвенно. Сообща.
— Землетрясение и есть землетрясение. Город простооказывается у него на пути. Под ногами.
— Неправильно, Хэнк.
— Неправильно?
— А если я тебе скажу, что эти города не случайно были построены в тех местах? А если я тебе скажу, что мы задумали построить их именно там, с особой целью — чтобы они подверглись разрушению?
— Идиотизм!
— Нет, Хэнк, креативная аннигиляция. Мы занимались этим делом — по части землетрясений — еще в эпоху династии Тан[79]. Это с одной стороны. По части городов? Париж. Тысяча семьсот восемьдесят девятый год — по части войны.
— Мы? Мы? Кто это «мы»?
— Я, Хэнк, и мои когорты, только одетые не в пурпур и золото, а в добротное темное сукно, при элегантных галстуках, как подобает выпускникам престижных архитектурных факультетов. Это наших рук дело, Хэнк. Мы строили города, с тем чтобы их сносить. Разрушать с помощью землетрясений или уничтожать с помощью бомбардировок и войн, войн и бомбардировок.
— Мы? Мы?
— В этом зале или в таких же залах по всему миру, в этих креслах сидели люди, по правую и по левую руку от верховного верховода всех зодчих, который возвышался там, где сейчас сидишь ты…
— Зодчие?
— Неужели ты думаешь, что все эти землетрясения, все войны начинались по воле случая, по чистому стечению обстоятельств? Их устраивали мы, Хэнк, проектировщики-градостроители всего мира. Не фабриканты оружия, не политики — о, для нас они были словно марионетки, куклы, услужливые дураки, тогда как мы, архитекторы высшей марки, планировали создание и последующее уничтожение наших детищ, наших зданий и городов!
— Боже, какое безумие! Для чего?
— Для того, чтобы каждые сорок, пятьдесят, шестьдесят, девяносто лет воплощать в жизнь новые проекты и новые замыслы, чтобы пробовать себя в другом деле, чтобы все были при деньгах — чертежники, дизайнеры, отделочники, строители, каменщики, землекопы, плотники, стекольщики, садовники. Все снести подчистую — и начать заново!
— То есть ты?..
— Изучал повадки землетрясений, сейсмические зоны, все швы, трещины и дефекты земной поверхности в каждом регионе, краю, уголке мира! Там-то мы и строили города! Почти все.
— Вранье! Черта с два у вас бы это получилось. Тоже мне, проектировщики! От людей такого не утаишь!
— Тем не менее никто не догадывался. Мы собирались тайно, заметали следы. Небольшой клан, горстка заговорщиков в каждой стране, в каждую эпоху. Прямо как масоны, да? Или секта католиков-инквизиторов. Или подпольная мусульманская группировка. Для такой организации многого не требуется. А средней руки политик, недальновидный или попросту глупый, верил нам на слово. Смотрите, вот оно, это место, вот оптимальное пятно застройки, заложите столицу здесь, а промышленный город — там. Опасности никакой. До ближайшего землетрясения, соображаешь, Хэнк?
— Что за фигня?
— Попрошу без грубостей!
— Ни за что не поверю…
Зал вздрогнул. Кресла задрожали. Хэнк Гибсон, собравшийся было встать, рухнул на сиденье. Кровь отхлынула от его лица.
— Осталось две минуты, — сообщил Чарли Кроу, — Поневоле будешь тарахтеть как пулемет. Итак, ты по-прежнему считаешь, что судьбы мира вершит твой сельский политикан-скотовод? Ты когда-нибудь присутствовал на обеде в Рогарианском клубе[80], общался с гладкими жеребцами из Торговой палаты? Сонные прожектеры! Ты бы согласился, чтобы мир плясал под дудку Захарова и его ракетчиков? Да ни за что. Они способны организовать только литье стали и упаковку взрывчатки. Вот поэтому наши люди — те, кто спроектировал города в сейсмоопасных зонах, чтобы обеспечить новые рабочие места на строительстве новых городов, — они-то и планировали войны. Естественно, втайне. Мы подстрекали, направляли, использовали политиков, оказывали давление, не гнушались никакими средствами, чтобы добиться свободы действий, и получили Париж, потом тиранию, потом пришел Наполеон, а следом — Парижская коммуна, и тогда Оссманн под шумок разрушил и заново отстроил город — к ярости одних и радости других. Вспомни Дрезден, Лондон, Токио, Хиросиму. Это мы, зодчие, оплатили звонкой монетой освобождение Гитлера из тюрьмы в двадцать втором году! Это мы, зодчие, наседали, словно москиты, на японцев, чтобы вторгнуться в Маньчжурию, наладить импорт железной руды, довести Рузвельта до белого каления и сбросить бомбы на Пирл-Харбор. Естественно, император не возражал; естественно, генералы торжествовали; естественно, камикадзе с радостным воодушевлением отправлялись на тот свет. А за кулисами мы, зодчие, аплодировали и отсчитывали жалованье, чтобы поощрить статистов! Не политики, не военные, не торговцы оружием, а сыны Оссманна и будущие сыны Фрэнка Ллойда Райта[81] выталкивали их на сцену. Аллилуйя!
Хэнк Гибсон, придавленный крупицей информации и гнетом недоумения, сделал резкий выдох и остался сидеть во главе стола. Потом измерил на глаз длину столешницы.
— Здесь проходили заседания…
— В тысяча девятьсот тридцать втором, тридцать шестом и тридцать девятом, чтобы Токио уже не мог без войны оправиться от гнойных ран, а Вашингтон — от расстройства желудка. Вместе с тем нужно было проследить, чтобы Сан-Франциско наилучшим образом отстраивался для следующего разрушения и чтобы калифорнийские города, построенные вдоль трещин и швов, подкормились за счет основного разлома в Сан-Андреасе — чтобы после «Большой тряски» сорок дней шел золотой дождь.
— Сукин ты сын, — сказал Хэнк Гибсон.
— Что правда, то правда! Да и все мы таковы, верно?
— Сукин сын, — повторил Хэнк Гибсон шепотом, — Войны, значит, от человека, а землетрясения — от Бога.
— Неплохое сотрудничество, а? Всем заправляет тайное правительство, правительство архиархитекторов, чья власть распространяется на весь мир и нацелена в грядущее столетие.
Пол содрогнулся. А вместе с ним — стол, кресла и потолок.
— Время? — спросил Хэнк Гибсон.
Чарли Кроу, поглядев на часы, рассмеялся.
— Время. Бежим.
Они бросились к выходу, припустили по коридору, мимо дверей с надписями «Токио», «Лондон», «Дрезден», мимо дверей с надписями «Армения», «Мехико-Сити», «Сан-Франциско», и запрыгнули в лифт; тогда Хэнк Гибсон спросил:
— И все-таки: зачем ты посвятил меня в эти дела?
— Я собираюсь уйти на покой. Кого-то уже с нами нет. Мы больше не станем использовать эту базу. Она исчезнет. Возможно, прямо сейчас. Ты накропаешь книжку об этих поразительных явлениях, я отредактирую, срубим деньжат — и поминай как звали.
