Мария Семёнова - Славянское фэнтези
— Все идет как надо, — удовлетворенно сказал Индриг.
— Ты знал, что передовой отряд не прикоснется к возу до прихода Казимы, если там будут трупы послов.
Индриг не ответил, но по его лицу можно было догадаться, что он воспринял слова Михася как похвалу. Замысел, родившийся на перекрестке одновременно с командой «К бою!», начал реализовываться. Через минуту войско Казимы шумной крикливой волной нахлынуло на обозримый участок тракта, заполонило усеянную пеньками делянку. Теперь сквозь просветы в переплетениях ветвей можно было увидеть лишь конские брюхи, хвосты и ноги. Порой мелькал сапог, упирающийся в стремя или оскепище копья. Под ель проник крепкий запах конского пота и немытых человеческих тел. Освещение заметно убавилось. Грек сжался в комочек. Он шепотом затараторил молитву, часто поминая Иесуса и мелко крестясь. Индриг отрешенно уставился в одну точку, начал быстро-быстро потирать ладони друг о друга, ничего не замечая вокруг себя.
Однородный гул, схожий с тем, который можно услышать на рыночной площади в разгар большой ярмарки, прорезали властные окрики. Мельтешение вокруг бурелома усилилось, достигло пика и резко пошло на убыль. Стало светлее. Вскоре на делянке осталось не более десятка всадников. Михась вновь мог видеть тракт и стоящую на нем подводу. Тел на возу уже не было. Два воина в добротных одеждах и украшенных золотыми завитками колонтарях стаскивали мешковину, укрывающую дары. За ними нетерпеливо наблюдал…
«Быть не может!»
Михась позабыл о молитве, тряхнул головой и посмотрел еще раз. Действительно, человека в черном меховом плаще и золоченой кольчуге, сидящего верхом на абсолютно белой породистой кобыле, издали можно было принять за Турмаша. Те же грузная фигура, округлое лицо, борода. Даже осанка такая же, как у ливградского воеводы. И все-таки это был не Турмаш. Казима, смекнул Грек. Хотя они братья только по отцу, сходство меж ними необычайное.
Воины, шурующие на возу, поочередно демонстрировали хагану трофеи. Вот шкатулка с монетами, вот мечи, идущие по весу за серебро один к одному, вот золотые и серебряные чаши. Хаган безразлично смотрел на сокровища. Зато у Михася глаза разгорались, как уголья на ветру. Индриг продолжал свою странную медитацию с потиранием ладоней и бессмысленным взглядом в никуда. Ему ни до чего не было дела.
Авары принялись потрошить первый мешок с пушниной, когда Индриг замер, издал короткий, натужный и болезненный стон. Лицо воина перекосилось. Жилы на шее натянулись и стали отчетливо просматриваться. Он развел ладони, чуть-чуть, на ширину куриного яйца — не больше. И меж ними появился колючий, пульсирующий комочек голубого света. Бережно удерживая его, будто опасаясь, что случайный ветерок может задуть волшебный огонь, Индриг выписал сведенными ладонями символ. Отливающая синевой, трепещущая руна «Мир» повисла в воздухе между воином и кощунником.
Михась напрягся не меньше Индрига. С неимоверной медлительностью он оторвал взгляд от лисьих и беличьих шкурок, мелькающих в руках аваров, и обернулся. Сперва зрачки до упора двинулись влево. Затем начала поворачиваться голова. Рука невольно совершила крестное знамение. Губы зашептали молитву:
— …Твое есть царствие, и сила, и слава! Вовеки!
Авары открыли второй мешок. Они не поняли, что их убило, и даже не испугались. Ошметки тел разлетелись по кустам. Казим-хаган прожил на мгновение дольше своих слуг, но тоже ничего не понял. Однако испугаться успел. Будто рой разъяренных ос из раздавленного гнезда, из мешка ударила буро-серая струя. Взметнулась к затянутому облаками небу и осыпалась на землю сотнями чудищ. Вой и леденящий визг ударили в уши.
Скользкие, чешуйчатые руки, растопыривая длинные пальцы с черными коготками, разом со всех сторон потянулись к людям, укрывшимся под буреломом. Михась видел сквозь прорехи в защитной путанице ветвей мерзкие рожицы с приплюснутыми носами, маленькие злые глазки. Вой сделался невыносимым. Индриг конвульсивно дернулся. Глаза закатились. Из носа, из уголков глаз, из левого уха покатились алые струйки. Сжатые в оскале зубы порозовели от крови. Руна «Мир» колыхнулась и стала ярче. Твари мигом отпрянули от поваленной ели. Злобно вереща, запрыгали на безопасном расстоянии. Михась шумно выдохнул, осознав, что уже продолжительное время сдерживает воздух в груди. Благодарно посмотрел на Индрига. Перекрестился. Зашептал:
— …Придет царствие твое, будет воля твоя!
Молитва, завещанная людям самим Иесусом, дала подобие успокоения и надежды. Твари напали во второй раз. Колючие ветви с трудом сдерживали их натиск. Руна «Мир» начала тускнеть. Длинные пальцы с черными коготками тянулись все ближе.
Индриг ничего этого не видел. Перед глазами клубился багровый дым. Тело жгло так, словно кровь подменили расплавленным свинцом. Печень ныла нестерпимо. Сердце било в ребра кузнечным молотом. «Не удержу! — вертелось в голове. — Не удержу!.. А надо! Надо держать! Жжет-то как!.. Не удержу! Не кудесник я! Нету во мне такой силы, чтоб еще миг держать… Надо… Надо! НАДО держать! Крепись, Соловушка…»
И тишина.
Когда он открыл глаза, ничего не изменилось. Темнота была абсолютной. Темнота, в которой существовала лишь головная боль. Индриг шевельнулся, и боль усилилась многократно. Он невольно застонал, зажмуривая глаза.
— Я думал, ты умер, — обрадованно сказала темнота голосом Михася.
— Вроде бы нет, — неуверенно ответил Индриг, осторожно потирая кончиками пальцев пульсирующие виски.
— Я пытался послушать твое дыхание и не услышал ничего. — Слова сопровождались шорохом одежды.
Михась придвинулся поближе.
— Что случилось?
— Полагаю, врата ада приоткрылись на секундочку. Теперь я знаю, каким будет последний день мира перед Страшным судом. — Голос в темноте стал серьезным. Таким тоном ученые люди рассуждают о метафизике.
— Что случилось со мной? — уточнил вопрос Индриг.
— Ты ворожил, ворожил, потом начал исходить кровью и, наконец, свалился. Замертво, как мне показалось. А бесы тянули ко мне свои лапы. Твое чародейство пшикнуло и исчезло.
— Тогда почему мы живы?
Индриг спросил это с искренним удивлением. Если его жизненной силы не хватило на то, чтобы питать защитную руну, все должно было кончиться очень и очень плохо. Славно, доблестно, но плохо.
Михась смущенно засопел.
— Прежде чем свалиться, ты велел звать Чура. Значит, «Зови Чура!» и — хлоп! Волшебство — пш-шик! Бесы верещат! От страха впору штаны испачкать.
Индриг молчал, ожидая продолжения и облегченно провожая отступающую головную боль.
— Идолопоклонство преступно, — виновато и в то же время назидательно заметил Михась. — Для принявшего истинную веру — в особенности.
— Но ты все же позвал?
— От страха, — оправдывающимся тоном поспешно сказал Михась. Зашуршала одежда. Индриг понял, что кощунник крестится. — Позвал, как мамка учила. Если в беду попадешь-де, молви то-то и то-то. И пальцы вот так сделай. Рожками.
— Помогло? — с сомнением спросил Индриг. Он не помнил, как и почему велел кощуннику призвать бога Чура. Это средство от нечисти всегда казалось ему по меньшей мере ненадежным. Индригу был известен единственный достоверный случай, когда крестьянин отбился таким образом от навии. Все прочие свидетельства относились к категории слухов и легенд.
— Я, Михась, прозванный Греком, говорю к тебе, Чур Оберегович, бог границ и законов, и к отцу твоему, Оберегу Сварожичу, защитнику людей. Чур меня границею отграничь от злого и недоброго, от взгляда косого, от лиха лихого, от нечистой напасти. Меня и спутника моего. Оберег, встань за людей, заступись.
Вновь синяя куртка с заплатами зашуршала от быстрых крестных знамений.
— Ну?
— Я обескуражен. Мое обращение к Иесусу не возымело никакого действия, а это… — Он замолчал и издал звук, похожий на всхлип.
— Продолжай.
— Я ведь отрекся от всего этого.
— Значит, подействовало?
— Поначалу, нет. Я повторил заговор еще раз. И еще. А они уже задевали меня руками, хватали за одежду, царапали. Я шептал заговор снова и снова, и вдруг их отринуло! Будто невидимые сильные руки оттолкнули бесов. Больше они не могли подойти. Хотели, но были не в силах. Барьер или какая-то незримая граница, непреодолимая для всего дурного.
— Чем закончилось?
— Должно быть, бесов призвал их темный хозяин. Они обратились в дым, когда еще было светло. Я до сих пор боюсь, что они могут вернуться. Сижу здесь и молюсь.
Индриг кожей ощутил исходящие от Грека волны разочарования и потерянности. Религиозные воззрения странствующего кощунника подверглись серьезному испытанию, и это событие значило для него больше, чем избавление от смертельной опасности.
— Твой Иесус нездешний. Откуда ему знать, как управиться с местной нечистью?
