Михаил Гуськов - Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2]
— Мир! Никто не виноват, оба сглупили. Надо попытаться вернуть сокровища. Ты можешь взять след?
Увидев, что братишка содрогнулся от мысли, что ему снова придется превращаться в собаку, Тигра ласково обняла братика.
— Ну последний разок, только в самую-самую сыскную.
— В ризеншнауцера, что ли?
— А он чувствительный? — осведомилась девушка.
Брат хмыкнул, капризно передернув плечами.
— Как будто я знаю, кто из этих псов чувствительнее. Вот наказание на мою физиономию.
Он сокрушенно вздохнул, встал на четвереньки и, ударившись лицом об пол, превратился в здоровенного пегого ризеншнауцера.
— Заходили двое! — сообщил брат на собачьем языке, тем не менее понятном девушке, которая еще совсем недавно была кошкой.
Пес обегал комнату, привстал на стол.
— Странно! Дикость какая-то. Похоже, что они сожрали недобежкинские сокровища.
Пес недоуменно заскулил.
— Как так сожрали? — удивилась Тигра.
— Однозначно сожрали. Один из них ел бриллианты, словно кашу, а второй пил золото с изумрудами, как ликероводочные изделия. Фу-фу! Точно, тошнит от перегара!
Ризеншнауцер, чтобы доказать Тигре свою правоту, закрутил мордой, выражая высшую степень неудовольствий, и пару раз чихнул.
— Надо идти по их следу. Вперед! — воскликнула сестра и, надев на брата поводок, выбежала из комнаты.
Через несколько минут они были в опорком пункте охраны порядка ка Новослободской улице, где Полкан предъявил в доказательство своей правоты несколько огрызков сейфа.
Они выскочили из опорного пункта. Полкан взял след, и начались их мытарства по злачным заведениям Москвы. К Шереметьевскому аэропорту пожиратели сокровищ добирались самым запутанным маршрутом, через пивные, забегаловки и закусочные. Чанышев так и не протрезвел до конца, когда они наконец-то добрались до аэровокзала.
Тигра и Полкан появились в Шереметьево минут через десять после того, как Григорий Яковлевич Перец и Порфирий Варфоломеевич Чанышев пытались пройти таможенный контроль ка рейс Москва-Копенгаген. Знакомый таможенник не очень пристрастно рассматривал их международные паспорта, но когда Перец, поддерживаемый Чанышевым, попытался пройти через магнитную рамку, раздался такой сигнал тревоги, что к ним выбежал даже начальник таможенного поста.
— Что у вас в карманах? — завопил он. — У вас металл в карманах!
— У нас нэт ни грамма металль! — зачем-то начал изображать из себя иностранца Перец, хотя в паспорте значилось, что он советский гражданин.
— Как так нет металла?! Вон, даже рамку зашкалило. Фу! Да еще с таким запахом! Фетисов, досмотри граждан.
Перец, проклиная моральную неустойчивость Чанышева, демонстративно вывернул карманы, потом быстро скинул пиджак, ботинки и даже брюки. Оставшись в одних трусах, он прошел сквозь рамку и тут она, не рассчитанная на такую наглость, с какой Перец хотел провезти за кордон съеденные полтонны золота, стала искрить и вдруг изорвалась коротким замыканием.
— Ну что! — торжествующе возликовал Перец. — Я же говорил — рамка неисправна.
Но таможенники подхватили под руки Переца и пьяного Чанышева и вытолкнули их за разделительное ограждение. Знакомый Порфирия, боясь скандала стушевался где-то на заднем плане, прихватив международные паспорта двух гурманов. Их бы несомненно сдали в милицию, если бы не толпа туристов, которая начала напирать на таможенников своими разноцветными адидасовскими куртками.
— Это вы на Копенгаген, господа? — раздался мелодичный интригующий голос. Перец, поддерживая виснувшего у него на плече старообрядца, обернулся. Перед ним стояла ослепительно отглаженная и накрахмаленная стюардесса с кошачьими глазами, каким-то образом уже успевшая забрать у таможенника их паспорта, которыми она, как погремушкой перед глазами детей, помахивала в воздухе.
— Это мы на Копенгаген, — отозвался трезвый пожиратель, Порфирий тоже попытался промычать что-то типа «я на Копенгаген», но махнул рукой.
— Скорее, скорее на рейс! Сейчас сядем в креслице и баиньки, — ласкою пропела девушка, подхватывая Чанышева с другого локтя. — Пойдемте со служебного входа.
Перец, у которого мозга за мозгу зашла от съеденных драгоценностей и фортелей старообрядца, как за соломинку, схватился за предложение стюардессы проникнуть на нужный рейс и, утратив бдительность, потащил приятеля к служебному входу. Стюардесса вывела их без всякого таможенного контроля прямо на аэродром и между толстенными китообразными ТУ и ЯКами подвала к небольшому красочному, как японские кроссовки, самолетику с четкими надписями «Москва — Копенгаген» на русском и английском языках.
— Пожалуйста! Поднимайтесь на борт «Люфтганзы», у вас билеты на рейс, воздушного такси.
Чанышев, которого стало мутить, схватился за поручни миниатюрного трапа и, по-рачьи выпучив осоловевшие глаза, начал карабкаться в салон, стюардесса кокетливо подтолкнула к ступенькам Григория Яковлевича Минуту спустя она уже пристегивала друзей к креслам уютного салона на четыре персоны, и двухмоторный самолет «Люфтганзы», вырулив на старт, взметнулся в звездное московское небо.
Однако плавный полет продолжался недолго. Вдруг забарахлил правый мотор, и машина начала кувыркаться в воздухе, у самой земли правый мотор включился, и машина свечкой взмыла вверх, но тут отказали оба мотора, и самолет свалился в пике, потом сделал «бочку».
— Дайте мне пакет! — икая, слабо взмолился совсем обезумевший от страха Перец. — Меня тошнит.
Стюардесса, все так же очаровательно улыбаясь, вместо пакета протянула тому инкассаторский парусиновый мешок.
— Еще пакет!
Стюардесса, защелкнув на первом мешке стальной замок, протянула гурману следующий. Того вырвало новой партией сожранных драгоценностей.
— Стюардесса, и мне пакет! — почему-то по-детски просюсюкал Чанышев. И тоже стал облегчаться в инкассаторскую сумку.
Вскоре друзей начало рвать платиновыми контактами, золотыми и серебряными изоляторами.
Тигра брезгливо поморщилась и, убедившись, что все сожранные в квартире аспиранта драгоценности покинули внутренности двух обжор, что-то сказала по радиотелефону. Моторы заработали ритмично, и машина начала набирать высоту.
Едва успела девушка наложить на мешки с недобежкинскими сокровищами пломбы, как самолет снова сорвался в пике. Стюардесса, сделав безумные глаза, закричала:
— Мы падаем! Скорее! Надевайте парашюты!
Она нацепила на обоих пассажиров парашюты и застегнула застежки. Брезгливо сунув в руки одному из них сумку с платиновыми контактами, повесив на другого мешок с золотыми изоляторами, она подтолкнула их к люку.
— Не забудьте дернуть кольцо!
— Я не умею плавать! — завизжал Перец. — Я не умею плавать!
Но Чанышев начал выпихивать его в отверстие.
— Я умею плавать, Гриша. Кольцо, дергай кольцо! Со мной не пропадешь. За Родину, за Сталина! — пьяно крикнул Порфирий и бросился вслед за другом в черную бездну, разукрашенную огоньками человеческого жилья.
Самолет сделал в воздухе разворот и понесся к Москве.
— Может быть, лучше было высадить их в Шереметьево? — заколебался сидевший за штурвалом Полкан, когда сестра открыла дверь в рубку пилота. — Все-таки мне кажется, мы поступили с ними жестоко.
Тигра поцеловала брата в щеку.
— Им надо было проветриться на свежем воздухе, а лучший способ для этого — прыжки с парашютом!
Уже несколько дней Недобежкин находился в Бутырской тюрьме. Из общей камеры, куда аспиранта поместили, чтобы попытаться сломить интеллигентский дух напором тюремного быта, Аркадия перевели в камеру-одиночку в одной из башен дореволюционного централа.
Тому, кто не знает строения Бутырской тюрьмы, мы можем только посоветовать никогда с ним не знакомиться, и особенно в качестве заключенного. Впрочем, в таком качестве едва ли возможно хорошо узнать архитектуру и коммуникации этою старинного станичного объекта, являющегося памятником государственного значения сразу по четырем спискам. Во-первых, Бутырская тюрьма — это памятник истории, во-вторых, архитектуры, в-третьих, — тюремно-технической мысли, и, в-четвертых, — это памятник, который ставят законопослушные граждане в назидание всем, кто хочет нарушить их покой или посягнуть на установленные порядки, мораль и общественную или личную собственность.
С точки зрения этого четвертого аспекта, государственные мужи допустили, по нашему мнению, большую ошибку, закрыв тюрьму с Новослободской улицы универмагом «Молодость» и многоэтажным жилым домом, а также корпусом деревообделочной фабрики.
Вспоминая, как лихо он, спасаясь из кавказского ресторана, прорвался через тюремные стены и выпустил Чуму Зверева, Недобежкин считал свое заключение игрушечным, но выходить на волю с помощью кнута пока не собирался. Во- первых, был велик шанс, что какой-нибудь охранник метко выстрелит ему вдогонку, а во-вторых, он еще переживал свою неудачную женитьбу на Завидчей, которую считал неподдельной. Все, произошедшее на бальных танцах и в «Архангельском» убитый Ангий Елпидифорович — после нескольких дней, проведенных в тюрьме, стало казаться ему прекрасным сном с несколько трагическим окончанием, но трагедия заключительной ночи уже начала стушевываться, приобретать в его мозгу сначала драматические, а потом даже и комические оттенки. В ушах возникала музыка венского вальса, и золотоволосая Элеонора в облаке своего бального платья вновь проплывала перед его глазами, устремленными на тюремную штукатурку с выцарапанными надписями: «Семь раз отмерь, а то зарежут!», «Чэма продался ментам!», «Хочу бабу», «А я хочу курить!»
