Симпатика (СИ) - "Ie-rey"
Лёгкое недоумение, отражавшееся в тёмных глазах Чонина, Ханя ничуть не смущало. Он продолжал терпеливо заниматься ранами, не забывая помечать их поцелуями.
И это не мешало ему исследовать то, на что ранее обратил внимание Ким Чунмён — на Чонине раны заживали быстрее, чем должно быть в норме. Незначительно, но быстрее. Хоть та же царапина на предплечье. Такая зажила бы в течение недели, но завтра от неё почти не останется следа. Пять дней — в целом. Разбитые локти и колени тоже заживут быстрее, чем в норме. Ненамного. Если специально не обращать на это внимания, можно и не заметить эту разницу. Но разница была.
Пятно от нано-операции на шее Чонина тоже заметно потемнело. Скорее всего, цвет станет ровным в течение недели. На шесть дней раньше срока. Предположительно, говорить Чонину можно будет тоже раньше — на шесть дней раньше срока.
Своей вознёй и поцелуями Хань добился того, что Чонин вдруг дёрнул его к себе. Чтобы не упасть, Ханю пришлось плюхнуться к Чонину на колени и ухватиться руками за широкие плечи.
— Хулиганишь по-тихому? — шепнул он, сдвинув ладони и обхватив Чонина за шею. Вместо ответа Чонин провёл пальцами по его бёдрам — нарочито медленно, а потом крепко сжал запястье, чтобы бросить ладонь Ханя на свою грудь. Слева. Под рукой Ханя ощущались частые удары. Пара быстрых жестов — достаточно, чтобы Хань уяснил фразу, которую Чонин пока не мог произнести вслух: “Ты сам виноват”.
— Я вовсе не… — Хань умолк, поддавшись натиску чувственных губ. Кончиком языка по коже, едва ощутимый укус, языком по кромке зубов, глубже и смелее. И без спешки. До фантомного привкуса сладости во рту. Хань крепче обнял Чонина, позволяя играть со своим языком, откровенно посасывать и слегка прикусывать время от времени, чтобы придать поцелую остроту.
Пока Чонин вдруг не замер и не отстранился немного, чтобы повернуть голову. Хань сделал то же самое и громко сглотнул, уставившись на обнимавшую плюшевого медвежонка Солли. Она повела рукой плавно, потом сказала жестами то, что понял только Чонин. Прихватив с пола пару машинок, Солли с гордым видом удалилась.
— Я… — Хань неловко поёрзал у Чонина на коленях. — Прости, я не думал, что…
Чонин успокоил его уже знакомым жестом — “всё в порядке”.
— Ты уверен?
“На чём мы остановились?”
— Но Солли…
“Солли всё понимает правильно и ничего не имеет против”.
Чонин уверенно привлёк Ханя ближе к себе и провёл губами по его шее. Почти добрался до уха — сделать это ему помешал телефонный звонок.
Хань дотянулся до телефона и снял трубку, сначала хотел отдать её Чонину, но его порыв остановило соображение, что Чонин прямо сейчас совершенно не пригоден для телефонных бесед.
— Школа тэквондо мастера Кима, слушаю вас, — негромко проговорил он, поймав ладонь Чонина на собственной пояснице. Потом пришлось прикрыть трубку ладонью, чтобы тихо сообщить Чонину на ухо: — Какая-то госпожа Сун из школы на Зелёном острове, спрашивает тебя.
Чонин неохотно отпустил его, достал из кармана брюк блокнот и написал, что это по поводу Солли.
— Мы уже собрали группу, — вещала тем временем госпожа Сун на ухо Ханю. — Господин Ким может привести девочку на следующей неделе. Занятия начинаются через два дня. Насколько я помню, господину Киму подходило время. Планы не изменились?
Хань вопросительно посмотрел на Чонина и шёпотом повторил вопрос госпожи Сун, полюбовался на ответ, написанный на листке блокнота, и подтвердил, что планы не изменились. Вернув трубку на место, он сел рядом с Чонином, немного поразмыслил и уточнил:
— Солли идёт в школу?
“Это просто специальная группа. Чтобы она немного привыкла. Я договорился о месте для неё ещё год назад. Она не говорит и не слышит, отпускать её в школу так просто мне кажется глупым. Госпожа Сун обещала, что эти занятия помогут ей привыкнуть к школе и лучше там адаптироваться. Надеюсь, так и будет”.
— Но Солли не любит оставаться с кем-то другим и не выдерживает долго без тебя.
“Знаю. Занятия сначала будут короткими, постепенно их время будет увеличиваться. Мы это предусмотрели. Я буду отвозить её на занятия, а потом забирать сам. Тоже уже договорился на работе”.
Чонин хотел ещё что-то написать, но телефон снова ожил. Ханю пришлось ещё раз отыграть роль личного секретаря Чонина.
— Это твой отец, — немного ошарашенно сообщил он Чонину через минуту. — Говорит о какой-то назначенной встрече… О, положил трубку.
“Он в курсе, что я сейчас не говорю. Мне надо уехать. Останешься с Солли?”
Хань растерянно смотрел, как Чонин уходил к себе в комнату, чтобы выйти уже в привычном потёртом военном комбинезоне. Чонин вопросительно вскинул брови, поймав его осуждающий взгляд.
— Отличный костюм для визита в государственные учреждения высшего уровня. Тебя с порога не погонят, любовь моя?
Чонин жестом фокусника выудил из кармана серебристый галстук и приложил к комбинезону.
— Вижу, понятие “дресс-код” тебе знакомо, — уныло подытожил Хань. — Хотя я не поручусь, что у охраны есть чувство юмора. Разве что они к тебе привыкли и уже ничему не удивляются.
К Чонину в самом деле давно привыкли. Гораздо больше все удивились бы, если бы он заявился не в комбинезоне или форме, а в чём-нибудь ином.
— Проходите в кабинет, пожалуйста, господин Ким. — Старшая помощница отца распахнула перед ним дверь. В кабинете уже торчал ассистент и раскладывал на столе бумаги в определённой последовательности. Он искоса глянул на Чонина и небрежно кивнул.
Чонин привычно опустился в кресло перед столом, дождался, пока секретарь поставит перед ним чашку с горячим шоколадом, и приготовился к новому ожиданию.
Секретарь бесшумно притворила дверь, а ассистент переключился на прессу в специальной корзинке. Время от времени он поглядывал на Чонина, но Чонин привычно это игнорировал.
— Ваш отец беспокоился. После недавнего инцидента во Дворце Согласия.
Чонин слабо кивнул и занялся шоколадом. Он всегда предпочитал держаться подальше и от сотрудников отца, и от его коллег. Чтобы никто не питал ложных надежд. Потому что какими бы правильными и справедливыми ни были цели, политика навсегда останется грязным занятием. А принципиальные идеалисты в политике никогда и не задерживались. Если не сдавались сами, их просто убирали. Любыми способами. И Чонин прекрасно знал, что его отец отнюдь не принципиальный идеалист.
— Знаете, на фоне недавних событий всё это выглядит двусмысленно. А вы ничего не делаете, чтобы сгладить возникшую двусмысленность, господин Ким. Вы даже отказались давать показания, что вряд ли расположит к вам публику. Как и к вашему отцу.
Чонин не слушал, потому что слышал это уже не раз. И он устал объяснять, что его жизнь и жизнь его отца — это не одно и то же. Кроме того, он отчётливо ощущал невысказанные сожаления ассистента. Сожаления о том, что Чонин не умер четыре года назад. Эти сожаления разделяли практически все, кто находился рядом с его отцом. Они в самом деле считали, что его смерть была бы лучшим выходом.
Ассистент молча положил перед ним стопку журналов и газет и убрался наконец. Чонин не собирался читать ничего, но перед ним на развороте красовались крупные строки: “Один из ведущих деятелей Кореи одобрил эксперименты над собственным сыном”.
Чонин неохотно вытянул руку и сдвинул журнал. “Ким Чонин отказался свидетельствовать, чтобы оградить от нападок своего отца и не позволить…”
Он оттолкнул стопку газет и журналов и откинулся на спинку кресла. Пусть и предсказуемо, но всё равно неприятно. Его всегда поражала та лёгкость, с которой люди брались судить о поступках своих ближних. И ведь при этом они даже не пытались представить себя на чужом месте и попытаться примерить обстоятельства на собственные плечи. Сплошное лицемерие и жалкая недалёкость, словно люди в большинстве своём мыслили шаблонами, не выходя за узкие рамки, придуманные кем-то.
“Если бы можно было подарить всем людям одну удивительную особенность, какую бы ты выбрал?” — спросил его однажды дед.
