Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены
— В детстве могла немного. Теперь боюсь.
— А ты не бойся, госпожа старший лейтенант. Мы и о тебе наслышаны, и свое дело понимаем. Сумеешь уберечь нас от дурости своих высших начальников — всё пойдет как надо тебе. Тебе, ина Та-Эль, запомни.
И он протянул ей свою короткую руку, которую она пожала чуть ли не с благоговением.
Так она получила свое новое прозвище — пока просто как сокращение имени, чересчур длинного для боевой переклички.
Первая стычка с кэлангами (то были регулярные войска, а не более цепкие в сражениях банды того же имени, которым тоже было несть числа) вышла еще на подступах к горам и так внезапно, что их капитан не успел скомандовать.
— Играй центра, Та-Эль! — крикнул Нойи. — И держи его крепче — твой бойцовые псы как раз этому и обучены!
Страха не было — только холодная и веселая ярость, когда ее эросцы с гиком пошли в карьер.
Когда всё кончилось, Нойи забинтовал ей плечо.
— Левое. Чуть шейную вену не зацепило. На том вы, новички, и просекаетесь — себя защищать забываете. Оно не дуэль, однако: со всех сторон достают. Ладно, за храбрость тебе «отлично», а мало-помалу и мозги начнешь в дело пускать.
— Мне говорили, что у меня на плечах прямая Сорбонна.
— Любопытно, кто у вас, сударыня, был из преступного мира?
— Друг, упокой Бог его душу.
Керг подошел в тот день тоже, но совсем с другим.
— Учись работать саблей, госпожа командир. Сабля, если ее прислонить к предплечью — лучший щит. И не дай Всевышний тебе думать посреди боя — разве сталь думает, когда убивает? А истинный воин — одно со своим клинком.
Постепенно она училась командирствовать. Голос изначально был у нее подходящий: без особой натуги перекрывал и лязг боевых схваток, и звероподобный уран — боевой клич — ее всадников: будто по некоему звуководу шел. Цель их была вначале простая — замирять банды, которые облепляют всякое легальное военное противостояние, расщелкивать поодиночке этих мстителей, зелотов, партизан и мелкие отряды пока еще подчиняющихся своему центру кэлангов, которые изрядно докучали мирному жителю этих мест. Вот только война поневоле приобрела тут сложные и необычные формы: рейды по тылам, внезапные переходы, ночные атаки малым числом людей. В училище такому не учили. Скоро она поняла, что никого над собой иметь почти и не будет. Давалась вводная, а там изворачивайся, как знаешь. Людей — и ее, и побратима — выбивали, но их становилось все больше числом. К уцелевшему ядру, состоявшему теперь почти из одних воинов Керта, то и дело прибивались проводники или вольные охотники, потом уходили, по их выражению, к семье. Позже ей придали две сотни всадников-эдинцев и повысили в звании. Нойи тоже.
Лошади гибли еще скорее людей. Вначале у них были в ходу эдинские офицерские кони золотисто-гнедой масти, высокие в холке, резвые, приученные к степям, но и в горах умевшие ходить. Всем были хороши, но прихотливы в еде: овес приходилось возить во вьюках на степных лошаденках Керта. Сами эти степняки, большеголовые, крепконогие, с широкой грудью и мощными легкими, почти не уступали высококровным лошадям на равнине, но в самом Лэне решительно не годились.
Тогда ремонтеры пригнали ей табун местных полукровок, не таких уж казистых, но созданных для этих мест. Глаз у Танеиды был наметанный, и она сразу заметила длинный порез на плече одного из жеребцов.
— Сколько чужого народу попортили? — спросила у старшего. Тот замялся.
— Двоих слегка подранили, а одного товарищи во вьюках увезли.
К тому времени она уже почувствовала в себе силу.
— Тогда вот что. Гоните лошадей обратно. Раненым обещай нашего врача. Вдове — или там вдовам — отдашь свой продуктовый аттестат. Скажешь мои слова: «Я Та-Эль, командир красных конников. Нам стало не хватать лошадей, чтобы охранять ваши семьи. Мой приказ был — раздобыть замену и пополнение. Грабить и убивать моего слова не было. Какую цену вы мне назначите, такую и заплачу». Да, белую тряпку не забудь на рукав навязать, чтобы не пристрелили, пока всего не выскажешь!
Несмотря на ее угрозы, он вернулся вполне целым — правда, какой-то помятый и очень тихий. А коней стали они получать с той поры вместе с наездниками, парнями и девушками. Каждый приходил по крайней мере одвуконь и оставался навсегда. Бойцы из них были отменные: стреляли с обеих рук, лэнским «прямым жальцем» работали как швея иглой, падали не с лошади, а вместе с нею. Говорили о себе, что учились в народных бригадах.
К этому времени и оказался приурочен некий знаменательный разговор.
Их базовый лагерь, куда возвращались из длительных рейдов, тогда был в восточных, эдинских предгорьях Лэна. Еще на расстоянии чувствовали они дом по сложному и густому букету запахов: людского и конского пота и навоза, дыма и кулеша, железа и кожаной сбруи. И шум слышали — конники расседлывали лошадей, чавкая сапогами и копытами по грязи, цокали карабинами о сабли и бляхи нагрудных ремней, поругивались. А надо всем этим мирком нависали далекие горы: казалось, что все они пришли сюда сразу, вместе с теми людьми, что спустились отсюда вниз. Покрытый хвойными лесами Сэтон, каменноликая Шерра, голая и суровая; хребет Луч, разорвавший одеяло снегов. И вдали еле заметной точкой — грозный пик Сентегир, который каждую весну отпускал от себя глыбы, отколовшиеся от ледников, насылал лавины на жителей окрестных мест.
— Вот это и есть место, где мир говорит с Богом, — заметил однажды Армор. Он уже давно не выдержал преподавательского прозябания и напросился в дело. — Лэн — крепость, и каждое селение — малая крепостца, а столица его почти что открыта. Город Лэн, по-старинному — Лэн-Дархан, место вольного проживания. Вы смотрите, как с базой подгадали: если провести от нее линию через две вершины, окажется… Да, можно сказать, прямо против Вечного Города стоим!
— Вечного города — как Рим? Это какой же будет — четвертый? — засмеялась Танеида. — А говорили, такому не бывать…
— Ну да, три уже было. Первый — Рома, мать италийцев. Потом — Безант, Константинополь. Столица Эфиопии наряду с ним претендовала на первенство в христианском мире, но это уж без счета. Потом был Мушкаф, город на семи холмах, этим подобный первому Риму, — ввернул Стейн.
Любопытный субъект был этот Стейн, капитан лэнских ополченцев, неплохой вояка, но явно из тех, кто в этом звезд с неба не хватает. Зато нередко удивлял Танеиду неуместной в его положении начитанностью: само прозвище свое, Стейнвейн, получил из-за того, что во время «культурных стоянок» в заброшенных, полуразрушившихся домах нюхом находил уцелевшие музыкальные инструменты, держал в руках, трогал струны или клавиши, извлекая тихое, дрожащее звучание.
— Вот сейчас бы туда и наскочить, а? Прямо через горы, — вмешался побратим. — Лишь бы кэланги на пути не задержали или еще хуже — «черные». А то и «серые», так сказать, союзники.
— Черные и серые, — повторила за ним Танеида. — И медвежий мех. Как в романсе, право. Ребята, я который раз уже слышу, как вы бандитов делите на простых и «этих самых — черненьких», а народные бригады у вас — то белые, то серые. Может быть, вы меня просветите окончательно, что за масти такие?
«Ребята» хитро переглянулись. Стейн предложил:
— Инэни Та-Эль, отойдем к речке, курить охота.
Здесь было две явных накладки. Во-первых, при всей свободе здешних нравов она была старше по званию и уж подчиняться ему никак не обязана. А во-вторых, сама не курила и к табашникам относилась с легким презрением. Значит, сигнал: на необычный ее вопрос (какие они ей ребята) последует еще более необычный ответ, который ни для кого, кроме Танеиды, не предназначен.
Они со Стейном уселись на береговых камнях, подстелив под себя накидки.
— Ина майор, почему вы делаете вид, что не знаете того, о чем даже малые дети здесь догадываются?
— Потому что и сама не столько знаю, сколько догадываюсь. Мое детство напоминало эстафету: только и делают, что передают из рук в руки. В делах религии ела изо всех кормушек. А сокровенное знание и древняя вера…
Стейн глянул на нее с лукавством.
— Вы явно не такой профан, каким себя выставляете. Нашли ключевые слова.
— Мне удалось связать многие нити. Люди с закрытыми лицами, которым все помогают. Ваши коллеги с такой выучкой, какую и спецслужбы не дают, по крайней мере, наши новые, слегка недоношенные. Ваша клятва обоими Тергами, и расколотым зеркалом. Обращает на себя внимание код: не разбитым, не треснутым, а именно расколотым. Я однажды не к месту помянула…
— Давайте вот что, — заговорил он деловито. — Коль скоро я не знаю, о чем вы догадываетесь а о чем нет, я буду говорить как с человеком, полностью некомпетентным в Знании, а вы сами заполняйте свои лакуны.
— Эта история, заговорил он, — началась в веке примерно одиннадцатом-двенадцатом, когда островное государство Динан распалось на три части, каждая со своей особой культурой, мировоззрением и экономикой, а те — на мелкие и мельчайшие княжества. Строго говоря, и раньше все эти ячейки объединяло лишь кровное родство их правителей и единое вероучение о Боге — идее Великого Андрогина без зримого и ощутимого облика, мужское и женское начала которого, Терг и Терга, воплощаются в образы и порождают из себя всё сущее. Это религиозное учение было слишком заумным для простого народа, всё более утопавшего в родственных смутах и междоусобной грызне. К коренному населению пришли христианские миссионеры, католические и протестантские. Английское переселение, вы же читали. Францисканцы, доминиканцы, Орден Иисусов и прочее. Ну, я вам богословскую лекцию читать не намерен. Главное, в нашу жизнь вошел чужой закон, до которого люди не умели еще подняться. И вот наиболее дальновидные умы того времени соединились в попытке обуздать хаос, силу низведения. «Наша земля — расколотое зеркало», — это идет именно с той поры. Однако исходная цель — объединить Динан древней верой — быстро оказалась несостоятельной. Нельзя сплавить осколки стекла без швов. Различие вер и обычаев вытекает уже из неодинаковости культур и психологии. История идет своими путями, помимо добра и зла, их надо постичь, если желаешь воплотить добро.
