Варяг. Обережник - Мазин Александр Владимирович
– Нет, для того особый… инструмент нужен.
– Да брешет он всё, – не выдержал Вакула, он окончательно оправился от похмелья, внимательно разглядывал Молодцова из-под мохнатых бровей и под конец истории Данилы всё-таки перебил, – брешет. Тать это, который плетей избежал, и не холоп он вовсе, а челядин обыкновенный. В порубе ему самое место, и хозяину вернуть, пусть он нам за это подарок сделает.
– Я оправдываться не стану, – глядя не на Вакулу, а перед собой, отчеканил Молодцов. – Но знайте, на голых руках я любого из вас поборю.
– О как, – осклабился брюнет, – давай!
– Ты это, охолонь. – Но, как оказалось, староста переживал вовсе не за здоровяка. – Вакула у нас кузнец, подковы гнёт руками, зашибёт ненароком.
– Ничего, я легонько, – пообещал кузнец.
– Я тоже, – сказал Данила, вставая с завалинки.
Вакула отошёл на пару шагов, раскинул руки, будто собрался заключить оппонента в дружеские объятья. Данила не испугался ни грозного вида, ни огромной, должно быть, силы. Не всегда сила солому ломит.
Вакула ринулся на него, Молодцов сбил захват в сторону, сам оказался сбоку от противника, схватился за волосатую лапищу, дёрнул на себя и сам качнулся навстречу. Заехал лбом в висок кузнецу, длинным крюком засветил в затылок и добавил снизу, из-под руки, апперкот. Оп-па! Поднатужившись, Молодцов бросил противника через бедро. Всё, иппон. Ой… нет, не иппон.
Вакула поднялся с земли, отряхнулся и со звериным оскалом снова попёр на Данилу. Вот тут Молодцов по-настоящему испугался, и от страха тело само подсказало верное решение. Данила отступил на шаг и крутанул вертушку. Кузнец не успел закрыться или не посчитал нужным, так что удар прошёл в полный контакт. Данила ощутил острую боль, когда его пятка долбанула в голову противника. По инерции он пронёс ногу дальше, развернулся ещё на сто восемьдесят градусов и замер в боевой стойке лицом к противнику.
Кузнец простоял ещё секунду, потом глаза сошлись в кучу, и он второй раз рухнул в пыль.
– Тьфу, и-тить его! Наська, зови опять Лису, – проворчал староста.
Когда кузнеца, уже почти оклемавшегося, отвели в местную «поликлинику», староста отозвал Молодцова в сторонку.
– Парень ты, вижу, ловкий и с норовом. Нам такой может пригодиться. Ты говорил, что отдаришься за помощь, что мы тебе оказали. Ну так слушай наш с тобой ряд. На днях мы товар повезём, на торг в город. В лесах по дороге ватажки татей стали озоровать. Сопроводишь товар наш до города, считай, мы долга друг к другу не имеем. Ну как, согласен?
Данила ответил не думая:
– Конечно, а что мне ещё делать.
В путь отправились через три дня, как раз когда у Данилы поджили раны. Проводы получились колоритные – с воплями, визгами и слезами. Местные бабы провожали мужиков, как в последний путь. Что, наверное, логично. Риски не вернуться из торговой поездки здесь выше, чем не пережить год срочной службы на родине Данилы.
В поход отправились вшестером. Староста деревни, вооружившийся метательным копьём-сулицей, кузнец Вакула, Данила и ещё трое местных мужиков, одним из которых был племянник старосты со смешным прозвищем Жёлудь. Голова у него была чудно вытянута и закруглена сверху, формой и прям напоминала жёлудь, борода была светлая, а волосы на макушке русые, что только увеличивало сходство.
После того как товар распродадут, Данила не планировал возвращаться. Всё по уговору со старостой – их караван нужно было сопровождать только до торга. А уже в городе Данила был свободен, но мог обратиться к Вакуле, чтобы тот помог с работой. Как узнал Данила, Вакула был из рода Житко, но жил в городе собственным двором, а в деревню пришёл из-за каких-то своих обещаний, данных богам. Кузнец, после того как Данила вывалял его в пыли, к Молодцову ненавистью не воспылал, но и особо тёплых чувств не выказывал, относился со сдержанным уважением. Поэтому Молодцов решил отложить трудный разговор с ним на потом.
Все три дня перед отправкой каравана Данила тренировался с кистенём – местным средством самообороны для низших слоёв населения. Выходило вполне приемлемо. Молодцов умел и любил работать с нунчаками, и для кистеня подходила та же базовая техника. Но насколько этой базовой техники хватит, чтобы справиться с местным разбойником, который с младых лет бегает по лесам и машет топором, Данила не знал.
Вакула снизошёл и объяснил глупому чужаку, что кистень против доспешного противника, да ещё с мечом, бесполезен, но ни один вой не станет мараться из-за товара, который они везут. А вот против лесных татей кистень – самое то.
– А что за груз везём? – спросил Данила у старосты; он ехал с ним в одной телеге, вторую возглавлял Вакула.
– Жито, воску немного, мёд, – ответил старик. – Жито в этом году хорошее уродилось. Озимые высоко поднялись, на всё лето хватило и даже ещё осталось. А перед осенью цены на него – ох, хорошие!
Молодцов подумал немного и спросил:
– Так поэтому тебя Житко зовут, что ты хлеб хорошо растишь?
– Что ты! – Слова Данилы явно польстили старосте. – Житко ещё моего прадеда нарекли, тогда у нашей общины знаешь какие земли были, как растили хорошо! Да потом степняки наскочили, кого убили, кого в полон увели. У нас боярин земли за долг взял. Мы – те, кто жив остался, – сюда перебрались. Свободные, чай. Мне тогда осьмнадцать годков было. А хлеб наш род умеет растить, ни разу на моей памяти не было, чтобы у нас два года подряд неурожаи случались. – Сказано было с такой необычайной гордостью, что Данила понял – дела с сельским хозяйством в Киевской Руси не очень. – Тут что, главное, надо, – вещал староста, – перво-наперво всё поле как следует выкорчевать, чтоб корней не осталось. Ну а после…
Староста разразился долгой и обстоятельной речью о том, как надо растить хлеб. Путники, кроме Данилы, наверняка слышали все эти наставления не раз, но слушали не перебивая. От Молодцова же довольно многое ускользнуло, поскольку речь Житко состояла из множества специализированных терминов.
«Прямо профессор вещает», – с улыбкой подумал Данила.
И вдруг понял: да, профессор. Старик рядом с ним по уровню и глубине знаний вполне равен какому-нибудь академику из РАН. И дело вовсе не в разнице во времени. Житко ничуть не глупее профессора высшей математики, но пусть попробует этот профессор в условиях полного отсутствия механических приспособлений и удобрений вырастить урожай. Пускай не математик, а химик или ещё какой-нибудь технарь. Вряд ли у них что-то получится.
И тут же за одной мыслью последовала другая. Данила понял, почему в старину так уважали стариков. Они были единственным средством передачи знаний и накопленного опыта в отсутствие письменности. А массовая безграмотность на Руси процветала, считай, до середины двадцатого века. По крайней мере, Данила ни разу не видел, чтобы кто-то что-то записывал или просил передать записку. Все обходились своей памятью, очень хорошей, кстати.
Житко для своих односельчан был техническим пособием, базой данных на все возможные случаи в жизни и учебником истории в одном лице. Немалая ответственность.
Тем временем староста окончил свою речь, Данила понял только то, что полей под зерно должно быть три: одно под озимые, одно под яровые, одно обязательно отдыхает. А меж тем уже наступал вечер.
– Отдохнём здесь, – сказал Вакула, – я неподалёку полянку одну знаю, с ручейком, а завтра с восходом выйдем.
– Добре, – сказал староста.
– Слушай, Жёлудь, – спросил Данила, когда уже развели костёр и стали готовить ужин, – я опять никого не хочу оскорбить, но ваша деревня погост называется, а что это значит?
– Чудной ты, – ответил племянник Житки, но объяснил: – Мы – погост, значит, в нашу деревню дань свозят со всех окрестных деревень. Раньше этим старый занимался, – Жёлудь указал на старосту, – а теперь его боярский тиун заменил. Говорят, нечего смердам боярскими делами ведать.
– Погоди, и что ж, к вам сам князь приедет? – живо заинтересовался Данила.
– Эк ты куда хватил! Нет, дань всю в Вышгород свезут, а оттуда уже князю. Но это только в конце осени будет.
