Эрнст Гофман - Собрание сочинений. Том 1

Килиан. Поэт? Придворный поэт? Что он этим хочет сказать? Что это вообще такое?

Родерих.

Поэт — или «пиит» высоким штилемТо существо особого порядка!В сиянье дивном, в красоте нездешней,В таинственной потусторонней дымкеВсе сущее поэту предстает.Мирская жизнь, убога и скудна,Пресна, скучна, бескрасочна, унылаЕму явится в пестром полнозвучье.Как в серебристом ручейка зерцалеОтражены цветы, деревья, небоТак целый мир в магическом кристаллеДуши поэта дивно отраженИ в ней струится зыбкими волнами,Переливаясь тысячью огней.Вот так и мне поэзия открылась.Узрел мой взор таинственную дымкуРомантики, что мир преображает.И ты, о сир, не Килиан ты вовсе,Не грозный, всемогущий повелитель,О нет! — ты лишь поэзии виденье,Картина, что пригрезилась поэту,Ты лишь…

Килиан (в неимоверном гневе его перебивая). Как? Ах ты, бесстыжий наглец! Это я-то не Килиан? Это я-то не грозный повелитель? Виденье! Какая-то картина? Мазня? Ложь и мошенство! Ну, я тебе сейчас покажу! (Изо всех сил лупит придворного поэта скипетром, тот пускается наутек с криками: «Помогите! Пощады! Беру все свои слова обратно! Я вовсе не поэт! Не пиит!» и т. д. Килиан преследует его до края сцены, потом, отдуваясь, возвращается.) Теперь — попомнит — как — называть — меня — виденьем! Советник! Ну-ка, оботри мне пот со лба!

Советник пытается это сделать, но вынужден встать на цыпочки, дабы дотянуться до лба Килиана, спотыкается и сталкивает корону с головы короля.

Килиан. Какой же ты, советник, все-таки увалень! Сущую малость для блага государства попросишь сделать — и то оплошает!

Балтазар. В таком случае, ваше величество, можете сами потрудиться на благо государства и утереть себе пот! (Кидает Килиану платок, который только что у него взял.)

Килиан. Ну, хорошо, и так годится. (Вытирает себе лоб, мавры снова водружают корону ему на голову.) А теперь я хочу отдохнуть от царских дел и по возможности отвлечься от завтрашнего торжественного въезда в Омбромброзию. Подать мне в шатер полдюжины доброго пива и полфунта хорошо нарезанного табаку! А ты, советник, давай-ка на боковую и смотри, завтра утром будь посообразительней! Спокойной ночи, вы, головорезы! (Попыхивая трубкой, уходит в шатер, полог которого запахивается за ним.)

Балтазар. Не будь наш Килиан таким честным малым, не будь у него, как у всех грубиянов, такое золотое сердце, черта с два я бы ему служил. (Уходит вместе с остальными маврами.)

Режиссер. Господин машинист, звоните, пусть делают ночь.

Директор. Как так? Сейчас — ни с того ни с сего, — и вдруг ночь? Это нарушит сценическую иллюзию — ведь всего каких-нибудь десять минут назад поэт Родерих у нас завтракал.

Режиссер. Но в книге написано: «Ночь».

Директор. Значит, вздорная книга — пьеса написана супротив всех канонов театра. Это действие обязательно должно закончиться при свете дня, а уж следующее, с божьей помощью, может начинаться в темноте.

Режиссер. Могли бы прочесть пьесу раньше и заблаговременно внести необходимые изменения, дабы обеспечить сколько-нибудь вразумительную иллюзию. А сейчас играть надо.

Директор. Что? Мало того, что я, директор, ставлю пьесы, я еще должен их читать? Милейший! Я бы попросил впредь воздержаться от подобных вздорных советов! Хватит с меня забот с кассой и с выдачей жалованья, которое я каждую неделю аккуратненько заворачиваю в бумагу и каждый сверток надписываю. Не говоря уж о том, что я пишу программки, что, между прочим, входит в ваши обязанности, как и чтение пьес. Я-то сразу заметил, опять у нас сегодня новомодная, эстетическая пьеса, где вершки и корешки — все вперемешку, а ведь я уж сколько раз вам говорил: не надо мне ничего эстетического, никакой эстетики я на своей сцене не потерплю. И опять попадаются стихи, вы могли бы в лучшем виде переложить их в прозу, как я вам уже неоднократно приказывал. И вообще, господин режиссер, вы-то для чего здесь? Я вами крайне недоволен.

Режиссер. Но, дорогой господин директор, пьеса-то уже идет, что делать?

Директор. Ночь сейчас никак наступить не может, надо вставить еще парочку сцен, чтобы зритель успел позабыть завтрак, — пусть Килиан спокойно выкурит еще трубочку-другую.

Режиссер. Но, ради бога, какие еще сцены? Впрочем, я вот что придумал: одну мы с вами уже сами сыграли, дорогой господин директор, а теперь пусть выйдет кто-нибудь из труппы и произнесет нечто вроде пролога — ну, хоть бы и в середине пьесы, какая разница? — и принесет формальные извинения за автора, нарушившего сценическую иллюзию.

Директор. Да! Именно так! Но кого мы выпустим?

Режиссер. Лучше Адолара никого не найти.

Директор. Сейчас я его приведу.

На некоторое время возникает пауза, потом издали раздаются приближающиеся голоса.

Адолар. Не буду, ни за что я этого делать не буду!

Директор. Какой же вы, однако, упрямец! Послушайте, милейший, выручите меня из беды на этот раз — и я вас век благодарить буду. Записанный за вами штраф за самовольство в первой сцене мы зачеркнем, и вы получите талер прибавки еженедельно! Сами посудите, больше нельзя требовать от честного человека!

Адолар. Вообще-то вы грубиян похлестче мавританского короля, но, как я вижу, становитесь благородным человеком, ежели того требует выгода. Ну, ладно, будь по-вашему, сделаю что могу.

Режиссер (выталкивая его на сцену). На выход, на выход, дорогой коллега!

Адолар (выходит на сцену).

Многоуважаемые зрители,Хотите ли вы, не хотите ли,Но я умоляю вас, драгоценные,Поверить, что день прошел между сценами.Теперь у нас ночь настает понемногу,Свершеньям великим давая дорогу.Ведь автор пьесы, забыв про нас с вами,Витает где-то за облакамиИ крутит времени шестеренкиШалой рукой озорного ребенка,Определяя времени ходЭтак и так, как на ум взбредет.Захочет — минута тянется час,Захочет — столетья летят мимо нас.Вот почему вдруг полночь настала,Вражья орда уснула устало,Дрыхнет-храпит и король Килиан,Сном беспробудным в шатре обуян.Господин машинист, делайте ночь!

Машинист звонит, и в театре становится несколько темнее, чем было прежде.

Адолар.

Видите, как вдруг стало темно?Вы-то, конечно, все различаете,Но басурманам, как вы понимаете,Там, на сцене, не видно ни зги:Грянул звонок — и ослепли враги,Чтобы потом впотьмах, с перепугуШпагой махать, убивая друг друга.Ну, вот, связал я действие вроде.Теперь удаляюсь — герой на подходе.

(Уходит.)

Появляется Амандус с обнаженным мечом.

Амандус. Все вражье войско придавлено сном, как свинцовой гирей. Умолкла перекличка часовых, обхватив оружие бессильной рукой, они полегли в траве, и во сне им грезится, будто они не спят, будто они бодро держат пищали на изготовку, ходят взад-вперед и громким криком и пением не дают уснуть товарищам, — а они спят как убитые и только тяжко постанывают, с трудом шевеля непослушным языком. Бригелла со своими гвардейцами без помех проникнет в лагерь, но меня какой-то магической силой притянуло сюда. Здесь, где-то здесь должен быть шатер Килиана. Труффальдино! Зажигай факел!

Труффальдино (из-за сцены). Сей момент! Только если вы позволите, ваше геройское благородие, я вам отсюда, сверху посвечу. Такое живописное, романтическое освещение — оно, знаете ли, издали всегда гораздо лучше.

Вспыхивает далекbй отсвет факела, зажженного Труффальдино.

Амандус (узрев шатер Килиана).

 А! Вот и шатер Килиана!Злодея нужно пробудить от сна!Пусть громовым раскатом прогрохочетСквозь сон его мой голос, и шатерКак скорлупа личинки распадется,Являя миру мерзкого червя,Которому недолго жить осталось.Эй, выходи, невежа мавританский!Ты слышишь, как звенит булатный меч,Готовый надвое тебя рассечь!Вставай же! Смерть позорную своюИзволь принять живьем — в честном бою!

(Рубит мечом по шатру, шатер распахивается, Килиан спросонок приподнимается с ложа.)