Найти себя - Елманов Валерий Иванович
– А вот и нет,– возразил я, вспомнив давно прочитанное в свое время.– Если у тебя есть желание, государь, то я прямо сейчас, не сходя с места, докажу, что у тебя в роду, который ты напрасно назвал захудалым, обязательно был кто-то из потомков Рюрика. А раз так, то прав на русский престол у тебя столько же, сколько у Шуйских, Мстиславских, Голицыных и прочих, кои себя величают князьями. Вели только принести бумагу и перо.
– А вон на поставце все лежит,– кивнул Годунов, в глазах которого вновь загорелся огонек интереса.
– Но для начала поведай мне, сколько всего людишек ныне проживает на Руси,– попросил я,– считая всех-всех, а не только податных тяглецов.
– В точности не скажу,– нахмурился царь, припоминая,– одначе где-то восемь леодров[106] наберется.
– Пишем.– И я в самом верху листа аккуратно написал первое число, названное Годуновым, после чего осведомился: – А как ты мыслишь, сколько было людишек в пору Рюрика или, к примеру, при святом равноапостольном князе Владимире Красное Солнышко?
– Мыслю, и одного леодра не насчитать,– пожал плечами Борис Федорович.– Ну пущай от силы два.
– И это пишем,– после чего я столь же крупно вывел под первым второе число. А теперь приступим к точному подсчету твоих пращуров.
– К точному? – хмыкнул Годунов.– Да яко же ты их всех-то...
– А вот сам увидишь, государь,– уверенно пообещал я.– Тем более нас ведь интересуют не их имена и кем они были, а только количество. Его же определить легко. Предположим, что каждое поколение твоих пращуров рожало своих детей примерно в двадцать пять лет,– приступил я и, припоминая русское летосчисление, написал: «Лето 7112-е». Это,– пояснил я,– нынешний год. Теперь посчитаем, сколько человек было у тебя в пращурах до, скажем, лета шесть тысяч триста девяностого[107], когда на Русь пришел Рюрик. Итак, твой батюшка родился в...– и вопросительно посмотрел на Бориса Федоровича.
Он нахмурился, не на шутку заинтригованный, но по-прежнему не понимающий моего замысла, и послушно подсказал:
– В лето семь тысяч тридцать третье[108].
– Выходит, в это лето у тебя было два родителя,– подхватил я.– Минусуем двадцать пять лет и получаем, что в лето семь тысяч восьмое у тебя их было уже четверо, ведь бабушек и дедушек у каждого человека по двое, верно?
– Верно,– подтвердил царь, по-прежнему не понимая моей затеи.
– А в лето шесть тысяч девятьсот восемьдесят третье твоих прямых пращуров вновь вдвое больше – восемь человек, так? – Я выписал новую цифру.– А в лето...
Когда через полчасика мне удалось преодолеть первый леодр, глаза Годунова были как плошки – ей-ей, не вру. До Рюрика я так и не добрался, придя к логическому выводу, что слишком большая цифирь при всей своей достоверности вызовет массу ненужных вопросов и сомнений в подлинности, а потому остановился на тысяча двадцать пятом году, то бишь лете шесть тысяч пятьсот тридцать третьем от Сотворения мира.
– В это лето,– напомнил я,– Русь уже три дюжины лет молилась Христу, а князь Владимир скончался, имея не менее полудюжины взрослых сыновей. Учитывая, что количество твоих пращуров исчисляется числом, превышающим два леодра, то есть почти равна общему количеству всех людей, проживавших на Руси, становится ясно, что кто-то из тогдашних Рюриковичей непременно был среди твоих пращуров.
– И впрямь...– растерянно, но в то же время и обрадованно протянул он.
– Более того, если оно так, то верно и обратное,– заметил я.– Ведь у тех же Шуйских и прочих князей столько же пращуров, сколько и у тебя, и получается, что и в их роду можно отыскать раба, да не одного. К тому же кое-кто из этих рабов точно известен.
– Это кто же? – удивился Годунов.
– Так ведь мать равноапостольного князя Владимира была рабыней[109] у его бабки княгини Ольги,– напомнил я.– Вот уже один человек. А если как следует покопаться в летописях, то можно найти и еще.
Борис Федорович расцвел. По моему хитрому раскладу выходило, что не только он возвысился, но вдобавок еще и прочие оказались если и не втоптанными в грязь, но основательно вымазанные ею. Хоть фотографируй его величество и вешай в качестве наглядной рекламы на дверях кабинета психотерапевта: «Возвращение пациента в прекрасное расположение духа всего за один час терапии».
Ну а коль получился такой целебный эффект, то я счел нужным максимально усилить его, добавив в конце:
– Выходит, все они вышли, согласно русской поговорке, из грязи да в князи.– И даже сам залюбовался разительными переменами в царском настроении.
Класс! Оказывается, грязи бывают лечебными еще и для души. Если ими вымазать тело соседа.
На сей раз очередного заряда бодрости ему хватило надолго. Периодически бывали заходы, но уже пустячные и не с общей критикой – все плохо, а более конкретной, направленной сугубо индивидуально.
Кстати, разок досталось и моему «отцу».
– Эвон, батюшка твой,– как-то заметил он,– cказывал мне про сына на престоле, а я, веря словесам его, яко древнему пророку, Федора Большого, первенца своего[110], лекарям не отдал. Мыслил-де, сам оздоровеет, потому будет с его и святой воды, а он в одночасье помре.
Но тут уж я выступил на защиту, не дав охаять своего родича.
– Князь Константин Юрьевич и не указывал тебе, какой по счету сын взойдет после тебя на престол. Ты, государь, сам решил, что это будет первенец.
– Но Федор взойдет? – умоляюще спросил Годунов.
– Взойдет,– скрепя сердце ответил я.
Вроде не врал, но на душе было тяжко, поскольку править Федору суждено всего полтора месяца, после чего его удавят. А уточнять о сроках нельзя – после такой новости, чего доброго, сам царь тут же скончается. Хотя вопрос этот – сколько лет царевич будет пребывать у власти – дотошный Борис Федорович не преминул мне задать, но я был начеку и без колебаний ответил:
– Мне, в отличку от батюшки, малая сила дана. Далеко вдаль не дано узреть. Но на твоем троне вижу его ясно.
– Ну и славно,– заулыбался Годунов и, будто не желая оставаться в долгу, с довольным видом посулил: – А я тута указ свой обмысливаю. Негоже первому советнику царевича без чинов хаживать. Да и вотчинок у тебя нетути, тож не дело. Худо вот – мысли путаются. Не справился. Погоди, встану на ноги, тогда уж...
– Вот и хорошо, царь-батюшка, что ты еще ничего не повелел,– торопливо произнес я.– Не надо мне ничего. Иначе завидовать станут, всякую дрянь на меня наговаривать...
– А я так им и поверил,– саркастически усмехнулся Борис Федорович, но тут же испуганно встрепенулся.– Погодь-погодь. Нешто ты про доносы холопьи слыхал, по коим я кой-кого в монастырь либо в острог упрятал? Неужто помыслил, будто я и впрямь такой дурень, что кажному смерду на слово верить стану? Там все инако. На кого из верных ложь возводили, те даже и не слыхали о наветах оных – к чему тревожить. Зато доносчикам наградой кнут да дыба были. А с Захарьиными-Юрьевыми...– Он недобро прищурился.– Ежели бы я романовское семя не упредил, они бы сами мне в глотку впились. Они уж и зубы оскалили, так что я лишь на миг краткий их волчий прыжок упредил, и за грех сие не считаю. У них и так, почитай, все готово было. Вот послухай, сколь людишек я на поимку Федора Никитича отправил.
Слово за слово Годунов посвятил меня во все перипетии произошедших четыре года назад событий. Осекся лишь раз, но после недолгого колебания, заявив, что доверяет самое сокровенное, рассказал и об угличском царевиче, слух о котором промелькнул еще тогда, осенью тысяча шестисотого года, во время заговора.
– А ныне он, сказывают, сызнова всплыл, тока теперь у соседей моих,– поделился царь новостью.– Ну да Жигмонт не дурак, выдаст мне ентого самозванца,– беззаботно добавил он.
