Гроза над крышами - Александр Александрович Бушков
— Ты теперь Школяр, тебе можно. Посмотришь, как оно бывает. Редкостное зрелище, я тебе скажу. Последний раз мы с маманей такое дюжину лет назад зрели. Мало их теперь попадается, черных. Мне твой дедушка рассказывал, что в ранешние годы ловили их не в пример чаще. А теперь, хвала Создателю, почти что и перевелись — то ли подались куда подальше, то ли почти вымерло это поганое ремесло.
Пришли они за три часа до начала, но все равно на пологах зеленых склонов, широкой низкой воронкой окруживших Лощину, теснилось несказанно много народа. В первый раз — да и последний пока что — Тарик видел разом столько людей. Казалось, вся столица сошлась, от мала до велика. Скучать, правда, не пришлось — меж людьми ходили разносчики с прохладительным питьем, пирогами и сладостями. Тарику достался большущий леденцовый зверь на неоструганной палочке, и его хватило чуть ли не до самого начала. А потом скучать стало и вовсе некогда: заревели трубы, показалась волокуша — лошадь тащила две длиннющих жерди, к которым был привязан человек. Стоявшие ближе потом рассказывали, что был он в черном балахоне, изукрашенном желтыми языками пламени, в страшной лубяной харе (под которой, говорили потом старики, в рот ему был забит кляп, чтобы, упаси Создатель, не крикнул что-то душевредное, не напустил голосом порчу). И по обеим сторонам волокуши шла дюжина людей в красных балахонах до пят, с опущенными на лица капюшонами, — это и были таинственные Гончие
Создателя. Очень сноровисто они все проделали: затащили приговоренного на вершину высокой поленницы, примотали к столбу, зачитали его вины, спустились вниз и подожгли дрова. Разгорались они недолго, вскоре повалил дым, скрывший столб, забушевал огонь. Пламя в конце концов унялось, как и бывает с не получающим пищи костром, а дым еще долго тянулся в лазурное небо. Люди не разошлись, пока дым не превратился в несколько жидких струек над громадным кострищем, хотя Гончих уже не было.
Они стояли слишком далеко, чтобы расслышать вины, хоть Гончий и говорил в большой раструб-голосник. «Ничего, — утешил папаня, — скоро узнаем». И точно: на всех четырех ведущих в город дорогах стояли люди и раздавали всем подряд печатные листки, за которые не брали денег. Тарик тогда еще не знал грамоту, но старший брат прочел ему дома вслух вины черного колдуна, насылавшего град на поля и огороды, подославшего к трем людям бешеную собаку, испортившего воду в двух колодцах... да много там было всякого. Неделю Тарик и его друзья были знаменитостями: со всей улицы сбегались те, кто годочками не вышел, и слушали не в первый раз, разинув рты. Потом наслушались, и интерес пропал. Но его с друзьями еще долго сопровождал почтительный шепоток: они видели, как жгли черного колдуна, и Гончих видели...
Потом на памяти Тарика еще четырежды били кнутьями на Печальной площади изобличенных кощунников, но после первого раза это было уже неинтересно, хотя и там всякий раз были Гончие в красных балахонах с опущенными на лица капюшонами.
И вот теперь Тарику предстояло попасть к Гончим в качестве вовсе не предосудительном: наоборот, ушеслышцем. Слушать его будут дотемна, и взрослые тоже. Никто не знает, где канцелярия Гончих и есть ли вообще такая. Вот грозная Тайная Стража ничуть не прячется — даже Школяры знают, что это за здание из серого камня в четыре этажа у моста Драконов (так и называют в обиходе эту канцелярию и вообще Тайную Стражу: Мост Драконов). Говорят, что для вящего сохранения тайны ушеслышцев туда и обратно
то ли возят в каретах без окон, то ли на голову мешки надевают, то ли глаза завязывают, чтобы не запомнили дороги и не видели здания. Но тут можно придумать то и это — все равно проверить некому...
Ежели рассудить, то, что задумал Долговяз, пожалуй что, было не вполне и честно — уцепиться за неосторожные слова и вывернуть их так хитро, что получится пища для Гончих. Однако есть чем успокоить ворохнувшуюся совесть: не тянет то, что Долговяз задумал, на серьезное наказание для Брюзги — им месяц назад в Школариуме неделю рассказывали про Эдикт о наказаниях, учить давали, испытания устраивали. Нарочно приходил Чиновный-судейский и занудно, но толково вдалбливал в головы параграфы. Понизят Брюзгу низенько-низенько — так, что дальше некуда: скажем, определят в схоларию, где месяц учат деревенских грамо-теев17. Не кнутья и не тюрьма, так-то. Очень уж Брюзга противный, такого и не жалко, пусть учит землеройных пентюхов начаткам грамотности...
Одним словом, перетерпит Брюзга. Титоры дерутся — Школяры тешатся. Интереснее о Гончих гадать: как у них там, где они? Должны же быть комнаты, где они сидят, допрашивают преступных и выслушивают очесвидетелей, бумаги пишут. Не держат же они все время и ушеслышцев с мешком на голове? Здорово было бы мимолетно обронить: столы у них с медными углами, а чернильницы красного стекла — под цвет мантий, я так думаю...
Всякое болтают о Гончих. Говорят даже с оглядочкой, что они, будто оборотни, умеют перекидываться самыми натуральными гончими и в песьем четвероногом образе выслеживают дичь. Только оборотни свое умение получают от Врага Человеческого18, а Гончие такие от Создателя, дабы усерднее топить черных...
Это он посторонними мыслями уводил себя от серьезных размышлений, к которым все же следовало вернуться: как быть с хитроумными замыслами Долговяза, вознамерившегося окрутить Тарика со своей Альфией-Припевочкой? Ведь Титор, выходит, построил себе план на грядущее и Тарику в нем главное местечко отвел...
Никаких сомнений нет: если уж он обещал Тарика вписать на Градские испытания — впишет. И с Коллегиумом уладит, у него там то ли родственник, то ли свойственник. Конечно, Долговяз — придира, зануда и первый наушник главы Школариума, но надо признать:
