Татьяна Мудрая - Костры Сентегира
— Ты не представляешь, малый, насколько ты прав, — хихикнуло оттуда нечто вроде эха. — Вот и вообрази себя ею. Или диггером: не развлекался этак до того сакраментального обращения?
— Нет, только спелеологом немного.
— Отлично! Вот вернись мыслью в свое грешное и разнообразное прошлое — и валяй.
Как ни странно, кожу он с себя не содрал; даже одежда осталась почти невредимой. Пара-другая царапин на рукавах куртки, каменное крошево на ткани свёрнутого и протянутого перед собой ягмурлука — и всё.
Внутри оказалось просторно: ход не тянулся коридором, как в прошлой пещере, а обрывался в довольно глубокую впадину с гладкой, как бы даже отполированной стенкой, по которой подошвы скользили с опасной прыткостью. Зато искать или зажигать свет не понадобилось: здесь слегка фосфоресцировал сам воздух, вернее — некая взвесь парящих в нём частиц. А внизу мертво стояло круглое озерцо с тёмной, тяжёлой на взгляд водой и широкими песчаными берегами.
— Споры, — отрывисто сказала Карди, опуская ношу на влажный песок. — Светящиеся споры. Это от растений здешних — вон какие бороды на дальнем склоне. Снова мох или, верней сказать, водоросль. Вообще-то не опаснее болотной гнилушки, но зрелище имеем недурное.
В самом деле — стоило глазам чуть отойти от вечернего солнца, как замерцали уже стены грота, песок и даже вода.
— Можно пить с берега внаклонку или прямо из горсти, если ты хочешь, — продолжила Карди. — Но не очень рекомендуется. Лучше подожди, пока устроимся в задних помещениях.
Они обошли озеро по краю, поднялись по противоположной стороне чаши — растения не скользили, а лишь слегка пружинили — и увидели низкую арку хода. Идти по ней можно было лишь пригнувшись, а позже — и вообще ползком.
Когда запыхавшийся и вконец истомлённый Сорди сумел, наконец, подняться на ноги, его старшая уже била кремнем о кремень, зажигая огонь в светильнике чугунного литья.
— Хорошо быть запасливой, что скажешь?
— Хорошо весьма. Это всё ты с собой принесла?
— Только камушки. Ты примечай — металл тяжёлый, работа местная. Богатая.
Узор вокруг глубокой плошки был неожиданно изысканный — крылатая змейка с раскрытой пастью. Жало в виде языка пламени перевешивалось внутрь сосуда — оттого казалось, что огонь в нём есть продолжение самого гада.
— Затейливо, — ответил Сорди. — Да, прости, я могу отпускать по делу какие-никакие замечания?
— Конечно, юноша. Запрет на слова и даже на вопросы — вовсе не самодурство: ты должен учиться слышать те тихие ответы, что звучат здесь со всех сторон.
Когда они поели — нечто вроде толокна, заболтанного водицей, которая была запасена у них во флягах с прошлого раза, — Сорди высказался вторично:
— Карди, это я по твоему примеру стал вегетарианцем или окрестная натура подсказывает?
— Говоришь в том смысле, что ты моей затирухой не наелся?
— Ну… не знаю. Живот вроде набил, а морального удовлетворения как не было, так и нет.
— Знаешь, тут место особое. Впрочем, во всем Динане места особенные, а в горном Лэне — тем паче. Вот как было, или не было, или в какой-то мере всё-таки существовало царство пресвитера Иоанна.
— Умберто Эко, «Баудолино». Да, я читал.
— И только-то? Маловато. В таких книгах поселяться внутри надо, чтоб их суть познать. Знаешь, как твои православцы здесь оказались? Динан по своей природе точно книга, страницы которой перелистывает нездешний ветер. И оттого как бы мерцает. То встраивает себя в человеческое бытие вплоть до заметок в прессе и дружественных визитов глав государства, то стирает следы подчистую. Обыкновенная жизнь ведь тоже с двойным дном, только вы того не замечаете. То есть, то нет, то горит, то тухнет и протухает. Одна сторона — свет, другая — тьма, одна — плюс, другая минус. Двоичный код. А твои приятели свет не по чести воруют. Берут то, что им пока не предназначено от Бога. Заповеди блаженства соблюдают, а внутренний смысл для них закрыт. Получили чаемое — а потом стоп машина.
— Погоди, прошу тебя. И прости, что внедрился в паузу. Это ведь… Синдром Мерфи. Каждый застревает на уровне своей некомпетентности.
— Ха! Лихо. Так вот они внедрились со своим заёмным светом в Динан, когда он проявился, и позже засели в нём инородным телом. Бревном в глазу. Вляпались или влопались. Ни туда, ни оттуда, ни вверх, как Иштен, ни вниз. Хотя в одну сторону могут, пожалуй… Да, тебе понятно или не очень?
— Не очень. Это не мозгом, наверное, а всем телом надо постигать, как танец. Сердцем. Они нам опасны?
— Нам ничто не опасно.
— Ну, могут навредить из-за меня?
— Как сказать. Они — не те, кто тебя с горки спустил. Как и ты не совсем тот.
— А Тэйн нас здесь в узком месте не подстережёт?
— И не помыслит. Подождёт чистого поля. Я ему, видишь ли, прилюдную схватку задолжала, перед лицом ваших и наших. Прошлый раз верх-то мой вышел.
Сунула ему большую миску и две малые чашки с ложками — вытереть расхожей тряпицей и выполоскать. Сняла плащ и положила на пол, бросила в изголовье оба заплечных мешка. Сказала с холодноватой интонацией:
— Теперь ложись отдыхай. Я тут кое с кем из местных поговорю, но тебе не надо при этом присутствовать. И на берег озерца не выходи тем паче.
Сорди упал на постель как был — в одежде и обуви. И снова заснул, как умер. Но уйти далеко не успел. Ибо его позвали.
В узком проходе встала луна — или нет, он сам сделался луной, круглым осколком зеркала, похожим на то, что дала ему Карди для бритья, но девственным и не тронутым никакими изъянами, как сама античная богиня.
Нечто свыше подняло Сорди с ложа и окунуло в Луну. По лунной дорожке он не двигался подобно прочим смертным — плыл, купаясь в молочном, серебряном волшебстве. И сам не понял, как очутился в месте, что было ему запретно…
Нет, не так. Смотреть издали — не находиться, подумал он. И берега нет: озеро встало вровень с краями своей чаши, это его вода сияла живым фосфором. А у самой воды, в одной светлой рубахе и шароварах, — увидел он — лежала Карди. Запрокинутое так, что коса полощется в лунной воде, лицо казалось высеченным из здешнего мрамора: не подрагивают веки, не трепещут круглые ноздри. А вокруг всего тела…. Чёрное, лоснящееся, со сложным рисунком более светлых ромбовидных пятен и зигзагов…
Огромная змея, что обвила человека кольцами, подняла изящную стреловидную голову и уставилась немигающими глазами в полупрозрачной плёнке — в другие глаза, плотно закрытые веками. Спящие. Зачарованные.
Видимо, Сорди непроизвольно подался назад, вообще шевельнулся. Ибо змей рывком повернул голову — отверстая пасть, кинжальные клыки — и с почти беззвучным шелестом ринулся навстречу святотатцу.
Но наперерез ему уже летел, поворачиваясь вокруг оси, уже раскрытый «Белый Волчонок», неведомо как вышедший из-за пазухи и возникший в руке Сорди.
Клинок ножа ударил точно поперек шеи, звякнув о камни. Голова отлетела к ногам убийцы — челюсти судорожно раскрывались и открывались, язык трепетал обоими концами, как алая лента на ветру.
Кольца раскрутились, соскользнули вниз. Кровь пролилась в воду и пригасила своим пурпурным цветом фосфорное сияние.
— Недоумок, — Кардинена, полуобнаженная и злая, подобрала нож и держала его, по-прежнему раскрытый, на отставленной в сторону руке. — Это ведь с ним я говорила. Хорошо, что беседа наша уже шла к концу, а то бы тебя не так еще приласкало.
Теперь Сорди почувствовал немоту во всём теле и понял, что его парализовало. Как жену Лота. Откуда повылезли некстати эти библейские реминисценции…
— Это как раз ерунда, — она плеснула ему в лицо тепловатой водой из озерца, и он вмиг очнулся. — Ты нарушил запрет. Ты убил вместо того, чтобы самому стать на пороге гибели. Здесь за такое полагается вира.
— Я заплачу.
— Сказано смело. Откуда ты знаешь, как и чем? При всём том ученик не платит и ничем не платится — за него отвечает учитель, — Кардинена подобрала змеиную голову, приложила к извивающемуся в последних судорогах узкому телу. Теперь, в более естественном свете небольшой лампадки на стене, который проявился, когда озеро помутнело, стало видно, что змей скорее атласно-коричневый, чем чёрный, а узоры на нём — золотистые и алые, как пламя.
— Я виноват… Но мне было страшно за тебя, и я разозлился.
— Убить со страху презренней, чем от злости. Что ты выбираешь?
— Второе, Карди.
— Хорошо. Учту, когда придётся тебя наказывать. Не сей же час, разумеется, а когда у меня будет пояс с тяжелым набором вместо этого шарфика или хотя бы жеребец в полной боевой сбруе. Кстати, можешь меня спросить, пока я не занята тем или иным: верный вопрос — зачёт в твою пользу.
— Я убил разумного?
— Да, но, по счастью, не высокоразумного. Главу Подземного Народа. Единая мысль природы — вот это Высокий Ум, Вселенская Связь Разумов. Капли, что сливаются в реку, не теряя своего вкуса и запаха.
