Клод Лалюмьер - Витпанк

Стилтджек помахивает тростью с золотым набалдашником. Окидывая лучезарным одобрительным взглядом весь мир вокруг. Суетящихся трутней-бизнесменов. Потных посыльных. Скучающих тинэйджеров. Выбирая себе вишенку на зубок. Или на пинок. Буде им овладеет соответствующая порочно-державная прихоть. Droit du seigneur[72]. Мои верноподданные. Корсо молча шагает рядом. Уверенный, что если какой-нибудь голубь вздумает опорожниться. Экскременты падут на голову того из них, кто представляет собой наиболее жалкую цель.

— Ну что ж, а теперь расскажи мне о своих проблемах, парень.

Корсо повинуется. Описывает свое разочарование в работе.

Перемещение тропов в реальную жизнь. И состояния фуги. И в то самое время, когда он рассказывает о своем недуге. Корсо нервно ожидает нового приступа. Однако ничего не происходит. Но облегченный вздох замирает на его губах. При следующих словах Стилтджека.

— Так это у тебя диковы припадки! Я полагал, что они не доберутся до тебя еще несколько лет. Однако они случаются в прямой пропорции к таланту. Так что тут нечему удивляться.

Корсо одновременно польщен и испуган.

— Диковы припадки?

— Названные, разумеется, в честь сам-знаешь-кого. Нашего святого покровителя.[73]

— То есть вы что же, хотите сказать…

— Что у меня они тоже бывают. Ну как же! Любой, даже самый твердокаменный писатель-фантаст рано или поздно проходит через это. Большинство выходят с другой стороны. Но некоторые, само собой, остаются посередине. Если тебе повезет, ты не попадешь в число последних.

— То есть это профессиональная болезнь?

— О, это не болезнь! Это дарованный нам взгляд на реальность.

Корсо останавливается.

— Что вы такое говорите, Малахи…

— Ты что, не слушаешь меня? Ты удостоился видения. Пластичной, нестабильной природы реальности. Иллюзорного характера мироздания. Это взгляд в перспективе богов. Прорыв в познании.

Голос Корсо звучит насмешливо:

— И я полагаю, вы безмерно выиграли от подобных видений. Может быть, даже научились сами становиться божеством. Возможно, я просто персонаж в одном из ваших вымыслов.

— Э-э, собственно говоря, я действительно стал чем-то вроде полубога. Что же до того, кто из нас кого создал, или же мы оба являемся вымыслом какого-то существа более высокого порядка — ну, этот вопрос по-прежнему открыт.

— Я был бы благодарен, если бы получил какое-то подтверждение того, что вы попросту не сумасшедший.

— Естественно. Вот, смотри.

Поток пешеходов замирает на месте. Равно как и уличное движение. На тротуаре возникают Шэрон Уолпол, Клайв Малтрем и Роджер Ванкель. В стандартной конфигурации. Но затем каждый из них мутирует в свое паранормальное состояние. Рачья клешня-протез Уолпол. Ящероподобный облик Малтрема. Андроидная неподвижность Ванкеля. Корсо приближается к обращенным в мрамор фигурам. Тыкает их пальцем. Поворачивается к Стилтджеку.

— Ну что, ты удовлетворен? — спрашивает тот. — Или показать тебе еще и Дженни с ее новым дружком. Насколько я понимаю, в настоящий момент они находятся на автогонках в Далате. Я мог бы вывести на сцену и этого беднягу с Пеннстейшн. Кстати, его зовут Артур Пирти. Очаровательный парень, если с ним по-настоящему познакомиться.

— Нет. Это не обязательно. Только отошлите прочь этих… этих фантомов.

Редакторы и литературный агент исчезают. Жизнь возобновляется. Стилтджек весело движется вперед. Корсо оцепенело следует за ним. Лукавая непрочность мира подтверждена. Хлипкие развалины. Картина, нарисованная на рисовой бумаге. Корсо чувствует тошноту.

— Вообще-то лучше не вызывать таких широкомасштабных разрывов. Вселенная, чем бы она ни была, не наша игрушка. Мы не создавали ее. Мы не правим этим непрекращающимся театром теней. Мы не знаем конечной подоплеки его существования. Но мы позволяем себе немного отщипнуть то здесь, то там. В целях личного благополучия. Такие небольшие побочные доходы позволены тем из нас, кто вышел по другую сторону диковых припадков.

— Но, но… но если даже вы решили продолжать жить, как вы можете продолжать писать научную фантастику! Перед лицом подобного знания.

Малахи приостанавливается. Чтобы подчеркнуть важность своих слов.

— Ну, что до мотивации, то здесь, Корсо, весь вопрос в том, чье воображение главенствует, не так ли? Насколько бы странной ни показалась тебе Вселенная, когда ты окончательно познаешь ее, тренированный мозг, такой, как у тебя или у меня, провозглашает, что наше собственное воображение в своих концепциях может быть даже еще более могучим. Во всяком случае, если ты настоящий писатель-фантаст. Ну, а теперь почему бы нам не пойти насладиться хорошей трапезой? Могу гарантировать, что нам никто не помешает.

— Толстому Лошаднику, Джонатану Херовиту и, разумеется, Рыжеволосому.

Пэт Кадиган

Мамин Молок

Молок появился к завтраку, являя собой настолько неаппетитное зрелище, какое только можно увидеть летним утром в семь тридцать: длинные и прямые, как пакля, волосы того и гляди окунутся в чашку с овсянкой, старая выцветшая рубашка с откромсанными рукавами открывает жилистые руки с текущими сверху донизу реками татуировок, еще более старые джинсы выгорели до небесно-голубого цвета с коричневым отблеском.

— Скажи Молоку «привет», Линн, — сказала мне мама, ставя кварту молока на стол рядом с его разрисованным локтем. — Я вчера взяла его на поруки из тюрьмы вместо твоего отца.

— Привет, Молок, — сказала я.

Он слегка повернул голову, и я увидела водянистый орехово-карий глаз, выглядывающий на меня сквозь пряди волос. Мне показалось, что настороженные нотки в моем голосе позабавили его. Наверное, мне тоже было бы смешно, если бы я была на его месте, но я не была на его месте. Я посмотрела на маму: складки ее хрустящего белого комбинезона, как обычно, выглядели настолько острыми, что, казалось, врезались в плоть. По утрам моя мама всегда выглядела исключительно хорошо, даже если накануне оставалась на ногах допоздна.

— Вождение в пьяном виде, — объяснила она, садясь слева от Молока со своей собственной чашкой овсянки. — Мы больше не можем этого терпеть.

— Вождение в пьяном виде не шутка, мам, — сказала я.

Молок выпрямился на стуле. Он выглядел как убийца с ножом в руке.

— Я имела в виду твоего отца, а не Молока, — пояснила мама. — Молока привлекли за воровство в супермаркете.

— Я поняла, кого ты имеешь в виду.

Молок взглянул на мою маму. Она похлопала его по руке.

— Не беспокойся! Я сказала, что ты можешь остаться — значит, ты можешь остаться. Если хочешь.

— А если нет? — проговорил он, поворачивая ко мне свое сумасшедшее лицо. — Вы не боитесь раскаяться в том, что взяли меня на поруки?

— Моя мама ничего не боится, — сказала я. — Ты что, еще не понял этого?

Прежде чем уйти на работу в свои «Хлопотливые руки», мама показала Молоку полный список заданий на день и прочла его перед ним вслух — на тот случай, сели у него, как она выразилась, «трудности с грамматикой».

— Вымой посуду, приберись в гостиной, пропылесось все ковры, протри тряпкой мебель на нижнем этаже, поменяй белье на постелях наверху — там три спальни, включая ту, где ты будешь ночевать, — и вымой обе ванные комнаты. Если сделаешь все как надо, то когда я вернусь с работы, тебя будет ждать угощение.

Он взял список у нее из рук с тем выражением лица, которое я называю Стандартным Тупым Изумлением. Мама, поднявшись на цыпочки, потрепала его по голове, повернулась и ринулась к двери в гараж; он заморгал и уставился ей вслед. «Ринулась» — единственное слово для описания способа, каким передвигается моя мама; стоит один раз увидеть, как она это делает, и ты понимаешь в точности, что это значит.

Он подошел к окну над раковиной, чтобы посмотреть, как она отъезжает.

Наконец он вновь повернулся ко мне, держа список в руке — насколько я видела, так люди обычно держат счет, вновь полученный из автомастерской. Он спросил:

— Она что, шутит?

Я намазала тонкий слой сливочного сыра на вторую половинку своего ржаного рогалика.

— Разве ты все еще в тюрьме?

Он захохотал, скомкал список и через плечо швырнул его в раковину.

— Во всяком случае, здесь меня скоро уже не будет.

Я встала, подошла к ящику с инструментами и достала пистолет.

— Мне так не кажется.

Его водянисто-карие глаза вдруг стали очень большими.

— Мать-перемать! Детка, да ты что?

— А тебе как кажется? А, Молок?