История «Солнечного Ветра» - Александр Владиславович Михайловский
Вот так, с подкованным сапогом, поставленным на стол, я закрыл вопрос американской гегемонии раз и навсегда. Мир с позиции превосходящей силы, он такой — не предусматривающий никаких компромиссов, тем более что за все надо платить, и за план «Дропшот» с маккартистской антикоммунистической истерикой тоже. Страшнее был бы только вариант с оккупацией американской территории советскими войсками, но я на него не пошёл, по крайней мере, пока. Когда американские конгрессмены со всеми их прихвостнями и блюдолизами были переправлены на ещё один необитаемый остров в том мире, куда я когда-то сослал крымских татар, у меня с президентом Эйзенхауэром состоялся серьёзный разговор.
— Послушай, Айк, — сказал я, — мне известно, что ты не хотел этой президентской работы и что тебя уговорили. Это правильно, потому что человека, который сам изо всех сил рвется к власти, подпускать к ней нельзя и на пушечный выстрел. Окажись на твоем месте кто-то другой, и дело с планом «Дропшот» могло закончиться для Америки гораздо хуже, потому что с тобой я договориться могу, а вот Макартура или Тафта мне пришлось бы смещать точно так же, как и Конгресс, оставляя Америку вообще без легитимной власти.
— Дуглас (Макартур), — угрюмо произнёс Эйзенхауэр, — не хотел этой работы ещё сильнее меня, а потому увертывался от неё как намыленный. Что касается мистера Тафта, то о нём в республиканской партии сложилось мнение как о вечно проигрывающем президентские выборы, а таких у нас в Америке не любят. Одно дело — уступить тому, кто превосходит тебя на две головы, и совсем другое — потерпеть поражение от равного или нижестоящего. И к тому же разве вы, мистер Сергий, не могли бы в таком случае назначить кого-нибудь на президентскую должность своей властью агента самого Творца Всего Сущего?
— Последний вопрос просто глупейший, — вздохнул я. — Есть такое понятие — «легитимность», и оно требует, чтобы американского президента назначал американский же народ. Иначе это будет уже оккупация, или, того хлеще, завоевание, но, как мне кажется, в данном случае такие методы станут излишними и для американского народа, и для моей молодой ещё империи. У вас пока сволочи, мерзавцы и человеконенавистники сосредоточены в верхнем околовластном слое элиты, а основная масса вашего народа и в самом деле верит в незыблемость американской мечты, свободы и демократии, воспринимая все гримасы маккартизма как временное досадное исключение на пути к идеалу. Госпитализация, то есть оккупация, с целью изменить сознание вашего народа, в данном случае избыточна, да и у меня нет ни одного лишнего солдата под эту задачу, поэтому предписано амбулаторное лечение, под руководством такого хорошего парня, как ты. Жить вам теперь какое-то время придётся без Конгресса, и любую оппозиционную деятельность давить без всякой пощады — ну ничего, я думаю, что вы справитесь. Жило человечество с начала цивилизации несколько тысяч лет без моральной распущенности и плюрализма безумных мнений — если надо, проживет и ещё столько же.
— И что, — продолжал упорствовать президент Эйзенхауэр, — вы не могли бы привлечь для оккупации Америки солдат мистера Сталина? После нашего поражения и оккупации Европы свободных войск у Советов будет более чем достаточно.
— Во-первых, — вздохнул я, — Европа с прилегающим Ближним Востоком — это весьма жилистый и жесткий кусок. Во-вторых, Советы тоже нужно лечить от самоуверенности и марксистского догматизма. По счастью, фракцию догматиков в большевистском ЦК совсем недавно получилось истребить под корень, а товарища Сталина мне удалось убедить, что так дальше жить нельзя. Да и он сам уже понимал, что красный паровоз заехал куда-то не туда. Однако как раз за это направление я не беспокоюсь, ибо любая почва для разворота на прежний путь там уничтожена необратимо. Ещё лет двадцать-тридцать — и все в Союзе будет хорошо. Ваша Америка — совсем другое дело. Не только вас могут попытаться подвинуть с должности, но и вы сами можете взбрыкнуть, решив сделать Америку снова великой. Не думайте, что такая попытка может пройти у вас незаметно. На орбите вокруг планеты вращается несколько десятков малозаметных сканирующих сателлитов военной модели, которым просто начхать на любые средства вашей маскировки. Любой позыв к ремилитаризации Соединенных Штатов — и я возвращаюсь, чтобы проделать работу над ошибками. И тогда не обижайтесь ни на оккупацию, ни на сортировку вашего населения, с депортацией непримиримых в такие дали, откуда иди хоть сто лет, все равно никуда не придёшь. Есть у меня и такие возможности. И вообще, если хватит терпения просидеть на попе ровно год-два, пока я добираюсь до двадцатых годов двадцать первого века, я возьму вас за руку и натыкаю носом в то, от чего сейчас с таким усилием отвращаю, и тогда вы сами станете моим самым искренним союзником и сторонником. А пока терпите и ждите, ибо быстро такие дела, боюсь, не делаются.
— А на словах рассказать нельзя? — с интересом спросил старина Айк.
— На словах нельзя, — ответил я, — так вы мне поверите только разумом, но не сердцем. Но одного разума в этом деле будет недостаточно. Я, например, могу почувствовать, если человек рассказывает о событиях, свидетелем которых был он сам, а вам такая способность не дана. К тому же это времена, будущие даже для меня, и знаю я о них с чужих слов, хотя и полностью уверен в их истинности. Есть у меня и такое свойство. Я всегда знаю, когда человек мне врет, когда честно пересказывает то, что слышал от других, и когда излагает историю, в которой он сам принимал непосредственное участие. Но слышать истину и щупать её своими руками — это совсем не одно и тоже. Одно могу обещать лично вам — приятного в той Америке вы для себя найдёте совсем немного, а все остальное будет такого свойства, что только проблеваться. Одним словом, этот разговор лучше прекращать и браться за работу. Её у вас столько, что позавидует любой уборщик авгиевых конюшен.
Словом, на этом рубеже все прошло хорошо. После нашего разговора старина Айк выступил
