Гроза над крышами - Александр Александрович Бушков
Династия вроде бы пресеклась... не спешите! Бабушкой гара-льянского князя Ромерика как раз и была арелатская принцесса, выданная за его деда по каким-то высшим соображениям, простому народу и даже многим дворянам неведомым, а обсуждать таковые соображения считалось «опасным злоязычием» — преступлением чуть полегче государственной измены, но все равно сулившим близкое знакомство с Тайной Стражей, а там и Судом Королевского Скипетра, что не влекло для болтуна ничего хорошего, вовсе даже наоборот...
И очень быстро после речной трагедии и символических похорон пустых гробов королевской фамилии (лишь немногие тела выловили из реки) собрался эльтинг109 и провозгласил арелатским королем молодого князя Гаральяна, законного родича покойного короля, так что династия, собственно говоря, и не прервалась. И никто теперь из дворян не смел называть Ромерика «егерским князем», а гаральянских гербовых, в немалом количестве наехавших в Арелат, — «егерскими дворянами». Наоборот, многие, главным образом из Недавних, стали обнаруживать в своей родословной гаральянские зацепочки, о чем гордо оповещали всех и каждого. В большинстве случаев это был чистейший вымысел и пустое бахвальство...
Об этом Тарик давно узнал от навещавшей худога Гаспера компании студиозусов из трех человек. И очень скоро услышал от них на посиделках в доме Гаспера и кое-что еще, гораздо более опасное...
«Высшие государственные соображения», по которым арелат-скую принцессу выдали замуж столь убогим (но законным!) браком, заключались в том, что красивая, но изрядно беспутная принцесса не просто пустилась в постельные отношения с красавцем камергером (такое во многих королевских домах случалось), а родила от него мальчика. Роды происходили в самом отдаленном королевском поместье, ребенок родился мертвым, а камергера как-то очень уж кстати убили на лесной дороге так и не отысканные разбойники. Одна из камеристок принцессы, поверенная ее любовных дел, ушла в монастырь, другая умерла скоропостижно от какой-то заразы, третья просто исчезла, словно в небе растаяла. Но все равно эту прискорбную историю не удалось удержать в совершеннейшей тайне, о ней прознали в других королевствах, даже на всех трех материках, и надежд на равнородный брак принцессы не осталось: все предложения ближним и дальним соседям вежливо отклонялись под благовидными предлогами, в том числе королями двух других материков...
Тут и подвернулся овдовевший князь гаральянский, дедушка нынешнего. Как ближайший сосед, он не мог не знать всего, но очень соблазнительным, должно быть, показалось стать зятем арелатского короля. Князь и в самом деле получил некоторые выгоды, каких при другом раскладе судьбы ни за что не обрел бы: после того, как шалопутная доченька оказалась и в законном браке, и подальше от столицы, грозный отец Дахор Второй смягчился и помогал ей и золотом, и выгодными для князя торговыми пошлинами, и многим другим. Как добавил первый острослов и насмешник из четверки, студиозус Ягвар, такое благодушие несомненно происходило оттого, что теперь нравственный облик молодой княгини стал заботой и головной болью не отца, а законного супруга. Ягвар заметил, что в конце концов супружество получилось весьма даже благополучным и счастливым: княгиня после полудюжины коротких и пылких любовных историй остановилась на главном ловчем князя и пятнадцать лет, до своей гибели на охоте, жила с ним душа в душу. Равно и князь долгие годы прожил со своей старой любовью, простой дворянкой.
Худог Гаспер в завершение сказал, что с учетом всего этого о подлинном отце двух княжон могут быть разные мнения, но вот касаемо княжича, отца Ромерика, он непреложно уверен: его отцом был князь, и никто другой. Его дедушка и отец — не князя, а худога Гаспера — охотились много и часто, исключительно в Гаральяне, дружили с отцом и дедушкой Ромерика и всегда говорили: Роме- рик — вылитый дед и отец, полное подобие — и лицо, и стать, и походка, и всякие мелкие привычки. Так что, безусловно, Ромерик на четвертушку Дахор, а кто в этом усомнится, тот болван, никогда не бывавший при княжеском дворе. Вот княжны, те точно крайне смахивали во многом на главного ловчего, а на князя были решительно не похожи ни в большом, ни в малом...
Впервые услыхав такие речи, Тарик был ошеломлен до полной невозможности. Он уже знал, что в дворянских семействах порой случаются нс просто скандальозные, а насквозь непотребные события, ничем не уступавшие тем, что сотрясают дома иных простолюдинов. Однако так уж его воспитали и в Школариуме, и дома, что королевскую фамилию он почитал олицетворением чистоты и благородства, стоявшей неизмеримо выше неприглядных сторон жизни на грешной земле. Но и не верить дворянам он не мог — они в самом начале посиделок поклялись святым словом, что говорят правду, к тому же успели выпить лишь по чарке, так что ссылаться на свойственные пьяным фантазии, преувеличения и вымыслы никак не стоило...
С превеликим трудом он поверил услышанному, но легче от этого не стало — наоборот, напугался до ужаса. Представилось, что сейчас в дом худога Гаспера ворвется Тайная Стража, а то и Гончие Создателя — и тех и других на улице Серебряного Волка отродясь не видели, но страшных россказней о них наслушались предостаточно. И если не сегодня, то завтра в дом родителей Тарика вломятся либо те либо эти, а то и все вместе, повлекут в кандалах в неведомые подземные темницы-пытошные (о которых тоже кружат жуткие слухи), где уже висят на дыбе худог Гаспер и трое студиозусов, успевшие показать на Тарика, что он весь вечер слушал речи, как нельзя более подходящие под обвинение в «опасном злоязычии», но не донес незамедлительно, как всякому верноподданному полагается. И тогда... Страшно подумать, что будет тогда. Бессрочные рудники — это уж определенно. На кол «опасных злоязычников» перестали сажать, еще когда дедушки были Малышами, но по-прежнему рубят головы на Судной площади (втихомолку именуемой в народе Кровавой) и запирают в Бродильню, что, пожалуй, будет хуже пыток и лишения головы на плахе...
Как он ни был перепуган, поделился своими страхами. Все четверо расхохотались и объяснили Тарику: среди дворян такие разговоры — самое обычное дело. Никто за них не карает так уж ретиво, в особенности если они не выходят за пределы комнаты и к тому же касаются историй давно минувших дней.
