Артур Дойль - Затерянная земля
Несчастье произошло именно так, как я предполагал. В автомобиле был только молодой инженер с механиком, остальные шли пешком по сторонам саней. Неожиданно собака забеспокоилась. Она села и стала выть, удерживая Надежду за край одежды.
И тут же все увидели как исчезает машина, поглощаемая бездной. Тяговые веревки оборвались, и двое саней остались на краю пропасти. Оставшиеся были убеждены, что мост обрушился прежде, чем мы успели перейти на другую сторону.
В испуге они быстро отбежали на несколько шагов назад. Потом вернулись и сообща оттащили сани на безопасное расстояние. Снеедорф при этом замешательстве с энергией водворил порядок и запретил удаляться с места.
На скорую руку был разбит лагерь. Потом, оставив Надежду под охраной Фелисьена, Снеедорф отправился с Сивом к пропасти. Они долго кричали, но никто не отзывался, так как мы в это время уже пошли отыскивать переход. Ничего не увидев, они вернулись. Судьба наша казалась им поконченной. Только через два часа услышали они наши выстрелы. И теперь мы были здесь, в тумане, среди ледяной пустыни, предоставленные на волю судьбы.
Мы были уже так далеко от берега, что о возвращении нечего было и думать. Почти все наши запасы исчезли с машиной, и если бы мы перешли даже на самые скудные порции и захотели вернуться назад, то должны были бы тащить на себе сани через бесконечную пустыню. И когда я все оценил, то решил, что мы погибли. И все хорошо понимали это, но молчали до тех пор, пока Надежда не высказала свое мнение.
И мы решили идти на риск. Но чтобы мы смогли двинуться отсюда, должен рассеяться этот страшный туман. Он держит нас, в полном смысле слова, на одном месте. Я убежден, что если бы погода прояснилась, поднялось бы и наше упавшее настроение.
Но сейчас мы все улеглись — оцепенелые, почти без мысли, с безразличием отупевших, приговоренных к смерти людей.
Меня охватил тяжелый сон, во время которого я два раза просыпался с криком.
Я встал утомленный, расстроенный. Высунув голову из спального мешка, я увидел, что туман немного рассеялся и открылось углубление равнины, вокруг которой нависли угрюмые покровы тумана.
Равнина немного опускалась, и была усеяна темными трещинами различной ширины. Эти трещины во многих местах перекрещивались, и то здесь, то там над ними висели коварные снеговые мосты. Большая, до двенадцати метров шириною, трещина разверзлась перед нами, словно раскрытая пасть какого-то прожорливого чудовища, которое поглотило двух наших друзей.
Мы подошли к ее краю. Гладкий синеватый и зеленоватый лед исчезал в черной тьме. Куски льда, брошенные в глубину, пропадали в пустоте без звука. Но мы не хотели уходить отсюда, не убедившись прежде в том, что все надежды напрасны.
Мы бросили жребий. Он пал на Фелисьена. Француз молча предоставил привязать себя к длинной горной веревке. Он зажег ацетиленовую лампу и, не говоря ни слова, подал нам руку. Потом он легко скользнул через край. Мы начали осторожно опускать его в пропасть.
Он спускался вдоль гладкой стены и, медленно вращаясь, исчез во мраке, и только виден был еще слабый свет его фонаря. Когда же веревка кончилась, мы молча держали ее еще несколько минут со стиснутыми зубами.
По истечении условленных десяти минут, мы стали вытаскивать Фелисьена наверх. Наконец, француз появился. Он был очень бледен. Мы вопросительно глядели на него.
— Пустота, — сказал он. — Стены и на фут не сближаются между собою. Опустившись на сорок метров, я слышал среди мертвой тишины какой-то постоянный, едва различаемый шум. Вероятно, внизу течет вода. — Фелисьен отвязал веревку. — Я полагаю, что пропасть может быть глубиною до семи тысяч футов!..
Последняя слабая искра надежды погасла. Там, глубоко под нами, нашел покой славный Петер Гальберг. Он будет лежать там, зачарованный, в кристальном дворце, спокойный и неприкосновенный, пока здесь наверху время будет идти равнодушным непрерывным ходом.
Никогда уже старая мать не увидит родного лица, а его милая невеста в Рённе поседеет от ужасных мыслей. Есть у него, у Петера Гальберга, там и товарищ, товарищ молчаливый, дивной верности, постоянный навеки: Стеффенс не оставит его в холодном мраке! Так пусть же легко вам спится, славные, добрые друзья! А вскоре и мы будем лежать тихо на замерзшей равнине, в облаках, которые приходят из таинственных далей и уходят неизвестно куда. Тяжело разлучаться с вами, товарищи! Не хочется поворачивать назад, на запад! Мозг отупел; пламень энергии чуть тлеет, готовый каждую минуту погаснуть!
Мы долго сидели на санях с опущенными головами. Я не знаю, сколько прошло времени, когда я почувствовал дуновение на своем лице. С беспокойством я огляделся.
Холодный ветер рвал туман и клубами гнал его мимо нас к западу. Край прояснялся. Открылось небо, тихое, бледно-голубое. Снег стал блестеть сильнее. Я ощутил заметное физическое облегчение при мысли, что, наконец-то, мы будем избавлены от душившего нас туманного покрова.
И вдруг я услышал голос старого Снеедорфа. Голос спокойный, полный победной уверенности.
— Эге! Земля на востоке! Эге!
Я увидел, как он, выпрямившись, с седыми, дико развевающимися по ветру волосами и бородой, вытянутой рукой показывает на восток.
Ветер очистил пространство от последних следов тумана. Страна лежала перед нами при такой ясной атмосфере, какая только может быть в этих широтах. Бесконечная белая поверхность, пределом которой был лишь горизонт, какой мы ее видели ежедневно, — исчезла.
Перед нами были горы. Впереди вздымались разбросанные, покрытые снегом зубцы их, укрепившиеся в поверхности ледяной равнины. Темные тучи висели в расселинах, а ветер рвал эти тучи и нес их обрывки над нашими головами.
Мы смотрели, затаив дыхание и словно в страхе, на это мрачное, великолепное зрелище. Это был слишком внезапный выход из состояния полной безнадежности. Нас охватил детский восторг; мы кричали бессвязные слова, махали руками. Когда же я обернулся к Надежде, то увидел, что она закрыла лицо руками, а плечи ее сотрясаются от рыданий.
XIV
Что же там, за этими горами?
Возможно, что это только «нунатаки», верхушки гор, погребенных во льдах и образующих печальные оазисы в беспредельной ледяной Сахаре. Пояс их, насколько можно было видеть, тянулся к северу, а на юге загибался к востоку. Никогда прежде не находили «нунатаки» в такой отдаленности от берега.
Сердце билось у нас от сумасшедшей надежды. Мы должны во что бы то ни стало взойти на эти таинственные горы и увидеть, что скрывается за ними.
И, несмотря на препятствия, мы двинемся к горам!
Чтобы дойти до них, мы должны пройти ледяным склоном, изборожденным трещинами, прорезанным тысячами морщин и гребнями, острыми, как нож.
Наши сани были усовершенствованы: они имели широкие, похожие на лыжи, полозья, неутопающие в снегу. Это были основательные норвежские сани из ясеневого дерева, прочные и легкие. На постройку их не пошло ни одного гвоздика — весь остов был перетянут крепкими кожаными ремнями, так как металл, особенно сталь, становится при низкой температуре этих равнин хрупким, как стекло.
В санях, к великому нашему несчастью, было мало провизии. Дюжина коробок с консервами, несколько коробок с гороховой мукой, коробка сухарей, ящик шоколада и банка варенья. Но был также ящик пеммикана, который, в худшем случае, можно растянуть на несколько недель.
Остальной багаж состоял из двух палаток, трех спальных мешков, запасной одежды, складной лодки, футляра с флагами, трех лопат, ящика с шестью ружьями, патронов, веревок, сигнальных ракет, лыж, одного топора и одного примуса с жестяной канистрой спирта. Все остальные наши вещи — продукты, инструменты, оборудование — исчезли с автомобилем в пропасти.
Ликованию Фелисьена не было конца, когда он нашел свой альбом и карандаши. Этого было достаточно, чтобы Фелисьен глядел в будущее с настроением, полным розовых надежд.
Мы провели потом основательный учет всего, что было в наших сумках и карманах. Выяснилось, что мы имеем: два карманных компаса, две кирки для колки льда, три револьвера с небольшим запасом зарядов, четверо часов, два полевых бинокля, пять охотничьих флажков; сверх того, у нас было шесть пар лыж и мелочь вроде перочинных ножей, зеркал и спичек. Это было теперь все наше богатство.
Но мы не имели времени на печальные размышления. Мы должны добраться до гор и с их высоты оглядеть край на востоке.
Мы приладили постромки, запряглись в сани и с отвагой пустились через ближайшую трещину.
Так как ледяных трещин, через которые нам пришлось переходить, было около трех десятков, я опишу, как мы это делали.
Прежде всего, эскимос старательно осматривал мост и быстро пробегал по нему на лыжах на другую сторону. За собой он тащил длинную и крепкую веревку, к которой был привязан. Потом осторожно отправлялся по мосту один из нас, держась за эту веревку.
