Калейдоскоп - МаксВ
Дядюшка усмехнулся про себя:
«Где ему провести меня. Меня никто из них не проведет. Я их насквозь вижу, знаю, чем они дышат. Я помогал Борису Раскину переделывать самых первых из них. Слышал самое первое слово, какое было ими произнесено. Они-то, может быть, забыли, да я помню каждый взгляд, каждый жест, каждое слово.
А может быть, это естественно, что забыли. И ведь они немалого достигли. Я старался поменьше вмешиваться, так оно было лучше. Так мне велел Иван Раскин в ту далекую ночь. Потому Иван и сделал то, что ему пришлось сделать, чтобы закрыть наглухо Синеград. Конечно, это был Иван Раскин. Кто же ещё? Кроме него, некому.
Он думал, что всех людей запер там и освободил Землю для енотов. Но он забыл одну вещь. Вот именно забыл. Он забыл про своего собственного сына с его компанией лучников, которые с утра пораньше отправились в лес играть в дикарей и дикарок.
И ведь игра обратилась горькой действительностью почти на тысячу лет. Пока мы их не нашли и не доставили домой, в усадьбу Раскиных – туда, откуда все пошло».
Наклонив голову и сложив руки на коленях, Дядюшка продолжал медленно качаться. Поскрипывало кресло, и ветер гулял под сливами, и дребезжало стекло в окне. И камин с его прокопченным зевом толковал что-то про былые дни, про других людей, про давно отшумевшие западные ветры:
«Прошлое, – думал старый механор, – Вздор и безделица, когда впереди еще столько дел. Еще столько проблем ожидает енотов.
Например, перенаселение. Уж сколько мы о нём думаем, сколько говорим. Слишком много кроликов, потому что ни волкам, ни лисам не разрешается их убивать. Слишком много оленей, потому что росомахам и волкам запрещается есть оленину. Слишком много сусликов, слишком много мышей, слишком много диких кошек. Слишком много белок, медведей.
Запрети убийство, – этот могучий регулятор, – разведётся слишком много живности. Укроти болезни, обрати на борьбу с травмами медицинских механоров – еще одним регулятором меньше.
Человек заботился об этом. Уж он заботился… Люди убивали всех на своем пути, будь то животное или другие люди.
А Еноты мечтали о состоявшемся нынче мире.
И добились этого. Всё равно как в сказке про братца Кролика… Как в детских фантазиях минувших времен. Или как в библейской притче про льва и агнца, которые лежали рядом друг с другом. Или как в старинных мультфильмах с той поправкой, что картинки в них всегда отдавали фальшью, потому что воплощали человеческий образ мыслей».
В ночной тишине скрипнула дверь, и за ней кто-то переступил с ноги на ногу. Дядюшка повернулся:
– Привет, Скребун, – сказал он, – Привет, Кикс. Прошу, входите. Я тут немножко задумался.
– Мы проходили мимо и увидели свет, – объяснил Скребун.
– Я думал про свет, – Дядюшка глубокомысленно кивнул, – Думал про ту ночь пять тысяч лет назад. Когда из Синеграда прибыл Иван Раскин – первый человек, который навестил нас за много столетий. Он лежал в спальне наверху, и все еноты спали, и я стоял вон там у окна и смотрел за реку. А там – ни одного огня, ни единого. В какую сторону ни погляди — сплошной кромешный мрак. А я стоял и вспоминал то время, когда там были огни, и спрашивал себя, увижу ли я их когда-нибудь снова.
– Теперь там есть огни, – мягко произнёс Скребун, – Сегодня ночью по всему миру светят огни. Огни горят везде.
– Знаю, знаю, – сказал Дядюшка, – Сейчас стало даже лучше, чем было прежде.
Кикс протопал в угол, где стояло сверкающее туловище, поднял руку и почти нежно погладил новенький кожух.
– Я очень благодарен енотам, что они подарили мне этот корпус, – сказал механор, – Да только зачем это? Достаточно подлатать немного старый, и он еще вполне послужит.
– Просто мы тебя очень любим, – объяснил Скребун – Еноты в таком долгу перед тобой. Мы и раньше пытались что-нибудь сделать для тебя, но ведь ты нам никогда не позволял. Вот взял бы ты, и разрешил нам построить тебе новый дом, современный дом со всякими новинками. Красивый, железный. Ты подумай хорошенько, Дядюшка,
Дядюшка покачал головой:
– Это совершенно бесполезно, ведь я все равно не смогу там жить. Понимаешь, для меня дом – здесь. Эта усадьба всегда была моим домом. Только латайте ее время от времени, как мое туловище, и мне ничего другого не надо.
– Но ты совсем одинок.
– Ничего подобного, – возразил Бэмс, – Здесь полно народу.
– Полно народу? – переспросил Скребун.
– Это люди, которых я знал. Память.
Маленький механор тем временем не мог оторваться от нового корпуса:
– Ух ты, какое туловище! – восхищался Кикс, – Вот бы примерить.
– Кикс! – завопил Скребун, – Сейчас же пойди сюда. Не смей трогать…
– Оставь ты этого юнца в покое, – вмешался Дядюшка, – Пусть зайдёт, когда я буду посвободнее…
– Нет, этому не бывать, – отрезал Скребун.
Ветка поскреблась по оконной раме, тонкими пальцами постучалась в стекло. Брякнула черепица, ветер прошёлся по крыше легкой, танцующей походкой.
– Хорошо, что вы заглянули, – произнес Дядюшка, – Мне надо вам кое-что сказать.
Он покачивался в кресле взад-вперед, и один полоз поскрипывал.
– Меня не хватит навечно, – продолжал Бэмс, – Семь тысяч лет тяну, как ещё до сих пор не рассыпался.
– С новым туловищем тебя еще на трижды семь тысяч лет хватит, – возразил енот.
Старый механор покачал головой:
– Я не о туловище, а о мозге говорю. Всё-таки техника. Хорошо сработан, на совесть, но навечно его всё равно не хватит. Рано или поздно что-нибудь поломается, и тогда конец моему мозгу.
Кресло поскрипывало в притихшей комнате.
– А это значит смерть, и я умру, – продолжал Дядюшка, – просто умру. Все правильно – так положено. Так всё и устроено в мире. Все
