История «Солнечного Ветра» - Александр Владиславович Михайловский
Тут голос её дрогнул, и глаза стали влажными. Она замолчала.
Столь длинная, эмоциональная и цветистая тирада буквально ошеломила госпожу Хорват и её дочерей, и они молча стояли, глядя на женщину, которая поначалу показалась им такой сухой. И проникались симпатией… Что было взаимно.
— Нина Максимовна, — проникновенно произнесла Камилла Альбертовна, — вы заходите к нам вечером на чай… Милости просим. Поговорим… Я рада с вами познакомиться. Уверена, мы сработаемся.
Большакова тепло посмотрела на неё.
— Большое спасибо, Камилла Альбертовна. Непременно приду. Я решила, что проживу по-новому эту новую жизнь… И я счастлива познакомиться с вами, и надеюсь, что, помимо деловых, мы с вами и вашими чудесными девочками обретем теплые дружеские отношения.
И все женщины обменялись душевными улыбками.
— Вы уже общались с нашими пташками? — спросила Камилла Альбертовна.
— Да, — кивнула та, и тень озабоченности легла на её ясный высокий лоб. — Мне так жаль бедняжек… И, по правде говоря, я не знаю, как буду с ними взаимодействовать. Они немного диковатые, что ли… Я только час назад здесь очутилась, и сразу пошла к своим будущим ученицам… Но мне пока не удалось найти с ними контакт. Мне кажется, что они всерьез опасаются незнакомых людей. К тому же я плохо разбираю их речь, хоть мне и поставили латынь при помощи удивительных технологий… Я, по правде говоря, немного робею, такое со мной впервые… Но ведь вы поможете мне, Камилла Альбертовна и юные леди, не правда ли?
— Да-да, конечно! — подтвердили женщины в один голос.
— Да вы пока не спешите приступать к делу, Нина Максимовна, — сказала Камилла Альбертовна. — Вы пока освойтесь, попривыкните. Давайте мы проведем вам экскурсию по лагерю, расскажем, что к чему… Вас где поселили?
— Вон там, — махнула та рукой в сторону бывшей «больнички».
Две женщины сдружились практически сразу. Камилла Альбертовна была счастлива, что у неё появилась настоящая подруга. Она прежде не имела столь душевных дружеских связей, будучи окружена в своей прошлой жизни лишь многочисленными приятельницами — в основном чопорными кумушками, любительницами посплетничать. И теперь отношения с Ниной Максимовной восполнили всю её подспудную потребность в искренних и теплых отношениях.
Эти женщины выглядели ровесницами. Одна — темноволосая, невысокая, крепко сбитая, с мягкими очертаниями лица; другая — среднего роста, худощавая, с заостренными скулами и выразительным подбородком, с пепельно-русыми волосами, собранными в неизменную шишку на макушке.
Камилла Альбертовна по привычке носила длинные платья (правда, без всяких кринолинов и множества юбок), а Нина Максимовна во время совместных прогулок предпочитала облачаться в брючный костюм, вызывавший большой интерес у мадам Хорват.
— Ах, какая у меня была замечательная портниха! — мечтательно говорила Большакова. — Кудесница, талантище! А теперь даже и не знаю, кто будет мне шить… Я не смогла взять с собой много одежды… У меня были такие платья! Такие костюмы! А шубы! Правда, я почти не выходила из дома в последние годы, но, знаешь, часто открывала шифоньер и перебирала это все… И вспоминала былое… — И она ностальгически вздыхала.
— Не беспокойся, дорогая, — отвечала ей Камилла Альбертовна, — тут есть девочки из семьдесят шестого года, многие из которых отлично шьют! Я слышала, что им недавно доставили партию швейных машинок, так что мы можем обратиться к ним по этому вопросу…
— Правда? Ах, как замечательно! — радовалась Нина Максимовна. — Я гляжу, не такой уж этот край и дикий…
Прошло два дня, и наконец пришла пора заниматься «пташками», которые уже привыкли каждое своё утро начинать с произвольных синхронных танцев. После этого они становились радостные и общались гораздо охотнее. За это время Нина Максимовна привыкала к их обществу, к особенностям их речи, и все больше понимала их. Словарный запас девушек был невелик, они пользовались простыми короткими предложениями. Что же касается их танцевального искусства, то Большакова, понаблюдав за ними во время звучания музыки, слегка хмурилась и качала головой, чем вызвала недоумение у женщин генеральского семейства, неизменно восхищавшихся искусством своих подопечных.
— Что-то не так? — спросила у неё Камилла Альбертовна. — Я, конечно, не специалист, но мне кажется, девочки двигаются великолепно…
— Да, двигаются великолепно, — кивнула Большакова. — Но в их танце нет главного — души. Для варьете, чем они прежде и занимались, душа не требуется, знай дрыгай ногами, а для балета душа — это первое и главное. Полет души — именно это должны мы видеть, глядя на танцовщиц. Эмоции, переживания, опыт — вот духовная составляющая танца. Как раз это так привлекает нас в балете, а не идеальные движения. Энергия должна струиться и проникать в сердце зрителя… Вам скажет любой хороший хореограф: тот, кому не дано было узнать, пережить и прочувствовать ИСТИННО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ, не поднимется выше уровня механизма. Такой танец никогда не даст ощутить полной гаммы того, к чему он, собственно, и призван. Видишь ли, даже некоторым птицам и животным свойственно откликаться на музыку телодвижениями, как выяснила наука. Но это не танец. Рассказывать историю, вызывать переживания, а не просто восхищение — вот назначение танца. Танец — это откровение. Это священнодействие, когда душа сплетается с музыкой, являя божественное совершенство.
Камилла Альбертовна согласно кивала в такт этим словам, а затем произнесла:
— Знаешь, а я ведь думала то же самое. Что это больше механические движения, чем полет души. Душа у этих бедняжек неразвита… Как и ум.
— Да, похоже на то, — вздохнула Большакова и несколько мгновений помолчала, в задумчивости покусывая губы.
Затем она решительно вскинула голову и твёрдо произнесла:
— Но мы решим эту проблему. Я так сказала — и я своего добьюсь. Я много лет преподавала в балетной школе, и не может быть, чтобы я не научила способных девочек искусству танца! Но, дорогая Камилла, нам придётся постараться…
— О да, — согласилась та, — я даже знаю, что для этого нужно. Поскольку вместе с умом неизменно развивается и душа, то мы будем развивать этих девушек… Им нужна
