Варяг. Обережник - Мазин Александр Владимирович
– Нурманов под нож, варягам, кто жив, помочь, а с лесовиками, – Добрыня вдруг нахмурился, – я потом поговорю. А ты, Завид и… Воислав, что ж, наниматели твои все погибли.
– Путята живой, может, выберется из-за Кромки, а Черняту с приказчиками викинги обманом к себе заманили и угробили.
– Хм… А откуда тот нурман, Гуннар, вообще взялся, да ещё с варягами из Киева и лесовиками?
– У меня с ним суд божий был, в Смоленске. Я победил. Тогда Гуннар себя торговым гостем называл.
– Даже так? – Добрыня изрядно повеселел. – Тогда клянусь вам, что сотня купеческая вам виру за всё сполна отдаст – и за имущество, и за людей побитых. Ну и доля в добыче вам тоже полагается: такого волчару в ловушку загнали. Мои гридни тоже не внакладе: панцири, я смотрю, у убитых добротные.
Добрыня внимательно рассматривал побитых стрелами викингов, броня у них и впрямь была что надо.
– Что творишь, посадник?! – хриплый от боли и отчаяния крик разнёсся над заимкой. – Хулу на богов наводишь, всю землю и людей наших позоришь перед ними.
Кричал варяг, совсем молодой парень (Данила дал бы ему лет двадцать, то есть на самом деле ему вряд ли стукнуло больше семнадцати), но уже с длинными усами, в кольчуге, усиленной на груди стальными пластинами.
Его осторожно тащили двое гридней. Из бедра и бока у него торчали обломки стрел, варягу наверняка было больно, и он потерял много крови, но это не сказывалось на его поведении – двоим гридням с трудом приходилось удерживать раненого воина. Варяг всё время вырывался из захвата и вырвался бы, если б не подводила нога. С другой стороны, если б не раны, гридни тоже не деликатничали бы с ним.
– Ты что ж такое говоришь? – тихим, не сулящим ничего доброго голосом спросил Добрыня. – Или жизнь тебе не дорога, благодарности не имеешь за то, что тебе её оставили пока?
– Это ты не понимаешь, не знаешь, кому помогаешь. Этот, – гневный взгляд на Воислава, – чужеземца без роду и племени приютил, невесть из каких земель, который зло нам принесёт неизвестное. Опозорил он всё наше варяжское братство.
– Не тебе, отрок, о позоре говорить, – отчеканил Добрыня. – Я здесь посадник. Посажен князем Владимиром, верховным жрецом Перуна, за все земли, что под его рукой лежат. И я здесь решаю, что позор, а что нет. И я виру назначаю. Ты Правду нарушил, кровь пролил на моей земле. Как спросить с тебя, потом решу, может, скажу серебром долг отдавать, а может, кровью.
Отрок-варяг подавленно замолчал.
– Уведите его, а будет норов показывать – укоротите, – и, обращаясь уже к Воиславу: – Ну, хватит языками молоть, вижу, у вас раненых много, помощь нужна. Чем сможем, пособим, а об остальном поговорим после.
Добрыня бросил ещё один оценивающий взгляд на Воислава. Тот в ответ лишь кивнул.
Новгородцы собрались в поход в полном боевом, то есть, кроме оружия и припасов, взяли с собой несколько лекарей. Точнее, гридней, что лучше других понимали во врачевании, имели при себе запас разных полезных травок и могли применить их по назначению. Каждому раненому оказали грамотную помощь, напоили целебными отварами, дальше всё зависело от самих пострадавших, их иммунитета и силы воли.
Даниле тоже прижгли раны на груди и руке (он чуть палку зубами не сломал, которую в рот сунули, чтобы язык не откусил), напоили хвойным отваром, после чего оставили в холодном поту набираться сил.
С теми, кто погиб, тоже поступили уважительно. Сообща порешили на месте их огню не предавать, а отвезти в Новгород и там, на большом капище, провести церемонию, как и положено.
Добрыня дал спасённым как следует выспаться и уже днём призвал к себе Воислава. Батька в это время руководил сборами. Санный поезд получался большой: новгородская дружина, выжившие обережники, купцы, раненые, которых следовало довезти в целостности, добыча (её решили поделить в Новгороде), а также шкуры, купленные Путятой и добытые Завидом. Чтобы всё это перевезти, понадобилось сладить ещё несколько саней. Хорошо хоть, у нурманов в обозе нашлись лошадки с упряжью. А вот сами нурманы ушли к своему Одину – те, кого не убили гридни, перерезали себе горло. Знали, что ничего хорошего их не ждёт, а со стрелами в ногах и ягодицах хорошую смерть в бою трудно принять. Всего в хирде Гуннара и его брата Олли оказалось двадцать пять настоящих матёрых викингов, все они отправились в Вальхаллу, пускай там остаются до самого Рагнарёка. И ещё столько же проверенных бойцов со всех берегов Балтийского моря привёл с собой Гуннар. Чуди так и вовсе набежало больше семи десятков. Кроме них, в разбойном войске оказался десяток варягов, трое из них были ещё живы, когда пришёл Добрыня, но следующую ночь пережил только один, тот самый смелый на язык молодой варяг по имени Евсклик. Согласно приказу посадника, из него вынули стрелы, перевязали и уложили к остальным раненым. Вместе со всеми он должен был отправиться в Новгород на княжий суд. Защитники заимки тоже должны были присутствовать, а из-за того, что из их лидеров целым и невредимым остался только Воислав, на него легла вся тяжесть сборов. Ему было не привыкать, в общем-то. Но от этого его отвлекла более тяжёлая ноша – разговор с Добрыней.
Дядька киевского князя расположился в бывшей комнате Завида, самой большой и дорого обставленной, Добрыня в ней себя чувствовал по-хозяйски. Он везде себя хозяином чувствовал – натура такая.
– Здравствуй, Воислав, как люди твои, раненные? Никого Морена не прибрала? – любезно поинтересовался посадник.
– Они не все мои люди, так вышло, что я старшим стал. Трое этой ночью ушли за Кромку, может, ещё кто-нибудь за ними последует. А вот Путята, как твой лекарь сказал, на поправку идёт.
– Это хорошо, нам смерть купца ни к чему. Эх… как нехорошо вышло, Воислав, викинги и варяги на Новгородской земле купцов чуть не убили. Нехорошо. Князь наш, Владимир, тоже варяг, но не одни варяги ему присягу принесли, и другие словене вместе со своими богами. Богов на нашей земле много, ты вот тоже, Воислав, хоть варяг, но христианин. Но Перун выше их всех.
Добрыня испытующе посмотрел на Воислава, тот стоял с застывшим лицом, ничем не выражая свои мысли.
– Да, христиан на нашей земле хватает, некоторые из них богатые, очень богатые… Кто-то скажет: не по чину им такие богатства иметь, но князь для того и землёй владеет, чтобы Правду блюсти. Я за князя в этих землях, а тут варяги со словенами перегрызлись.
– Со словенами? С каких это пор нурманские псы словенами стали?
– А в твоей дружине разве не было словен, или все они усы синили? Один из твоих первых воинов, который погиб, из полян, кажется. А с Гуннаром варяги пришли, разве нет?
– Ах, вот ты про что. Да, не понял я тебя.
– Вот именно, не понял, много людей Владимира Сварога первым богом почитают или Волоха. А варяги вот думают, что раз князь тоже варяг и за ним Перун, то им можно вытворять что угодно. И смотри, до чего дело дошло – до какой беды.
– Я не такой, Добрыня Малкович, я Правду чту, и мои люди тоже.
– Чтишь, но принимаешь ли? Готов ли ты смирить свою гордость, как это у вас, христиан, принято, чтобы Правда и обычаи предков на землях чтились, чтобы такого непотребства, как с тобой было, более не случалось?
– Ты никак меня к себе в дружину зовёшь? – напрямик спросил Воислав.
– Угадал. Как, пойдёшь?
– Стар я уже дружины менять, мне бы серебра набрать да осесть где-нибудь на земле.
– Старый дуб крепче молодого. На меня глянь, – Добрыня повёл широкими плечами, – тоже не молод. А такому, как ты, место за столом найдётся достойное.
– Прости, Добрыня Малкович. Обещал я Путяте, что сопровожу караван его гостевой по весне в Киев. Вот вернусь через год, тогда и скажу тебе своё слово.
– Путяту твоего Морена за бороду держит, не хочешь – так и скажи, – вроде бы и недовольно, но по-доброму сказал Добрыня.
– Не то чтобы не хотел. Сказал же: я слово дал купцу. Тем более пораненный, куда он поплывёт? А зачем тебе гридень, который слово не держит?
