Поднимите мне веки - Елманов Валерий Иванович
– Зато через час у тебя насморк пройдет... совсем. – И прибавил скорость, уже на бегу прикидывая, где именно встать, чтоб помочь ребятам удержать тоненькую цепочку строя.
Однако сразу присоединиться к своим гвардейцам у меня не получилось. Словно из-под земли вырос Никитка Голицын, про которого я совсем забыл. Зато он про меня помнил хорошо.
Рубанул он от души – если б я не увернулся, то, как знать, мой юшман мог и не выдержать, но я, выбросив обе руки вперед, кубарем прокатился под конским брюхом и несколько опешил – лошадь тут же, жалобно всхрапнув, осела на задние ноги.
Скорее всего, я в полете, сам о том не думая, достал одну из них или обе своей саблей, которую, чтобы не пораниться при прыжке, выставил в сторону.
Обалдевший Никитка, вместо того чтоб быстро соскочить, изо всех сил пытался удержаться в седле, туго натягивая поводья и от этого еще сильнее заваливаясь вместе с конем набок.
Не воспользоваться таким удобным случаем – дураком надо быть, и я постарался выжать из него по максимуму, подскочив к мальчишке и что есть мочи звезданув его по затылку.
Ага, так и есть, потерял сознание.
Ах ты моя спящая красавица!
Теперь осталось бесцеремонно вытащить обмякшее тело из седла и, ухватив за шиворот, быстренько взвалить себе на плечо.
Расчет был простой, как и на царском дворе. Если один сопляк возглавлял свору своих холопов, то и второй тоже должен быть командиром у своих.
Оружие они, конечно, не сложат – Русь не голливудское кино. Но хоть отойдут подальше из страха, что я перережу глотку сыну боярина, а то как бы и не первенцу, жизнь которого дороже вдвойне.
– Не замай, – рявкнул я на подлетевшего ко мне всадника, – а то убьешь княжича! – И, видя, что тот продолжает гарцевать подле, пригрозил, размахивая засапожником: – Только замахнись, и я его сам прирежу.
Кое-как перекинув тело в струг – борта-то из-за царевны специально наращивали, я залез следом и, прижав его к нашей куцей мачте, которой мы так и не воспользовались из-за отсутствия попутного ветра, заорал во всю глотку:
– Я убью его!
Теперь выдержать паузу и вновь повторить, но уже с добавкой:
– Назад, или я убью его!
Так, вроде бы утихомириваются. И сразу отлегло от сердца, потому что по логике, если бы и третий мой вопль не возымел должного эффекта, мне и впрямь надлежало его...
Конечно, как человек он дрянь – порядочный не станет подкрадываться из-за угла и стрелять в спину. Да и сейчас он спутал мне все карты, но...
И все же, и все же...
Кое-что за время пребывания здесь мною уже усвоено, и довольно-таки неплохо, так что убивать я научился и испытывать при этом угрызения совести давно перестал. Но вот искусством полоснуть по беззащитной глотке, да еще вдобавок пацана – ну пускай юношу, который по годам даже старше Федора Годунова, хотя и ненамного, – я пока не овладел.
Увы мне.
Однако получилось только перевести дух, да и то ненадолго, потому что там сбоку, откуда я прибежал, сейчас спешилось не меньше двух десятков всадников и эхом донеслось протяжно-унылое: «Уби-или-и!»
Получается, я поставил Ивану Петровичу точный диагноз – насморк у него прошел даже раньше указанного мною времени.
Совсем прошел.
Окончательно.
Вот только лучше бы мой прогноз оказался неправильным, потому что один из стоящих близ усопшего боярского сына уже взобрался в седло и повелительно указал всем прочим на струг.
Что ж, и тут все правильно – око за око, кровь за кровь... Хотя, блин, а почему мы, собственно говоря, еще здесь?
Я подскочил к Травню, которого, как наиболее опытного в речном судоходстве, еще до переговоров приказал в бой не пускать, а держать в последней линии, то есть на самом струге.
– Этого, – я небрежно ткнул носком сапога в валявшегося Никитку, – привязать к мачте и неотлучно стоять подле него с ножом. Если все-таки налетят – убивай. – И сразу же к остальным, что на берегу: – На первый-второй рассчитайсь!
А как иначе аккуратно, строго через одного проредить строй, чтоб сохранить тоненький ободок, готовый вот-вот порваться?
Мои гвардейцы обалдело переглянулись, но привычка – вещь великая, а потому выполнили хорошо знакомую им по учебе команду. Едва они закончили, как я скомандовал:
– Первые номера остаются, вторым выйти из строя и спустить струг на воду! – И поспешил к тем, кто остался держать оборону.
Вообще-то рыцарю полагается неотступно находиться возле дамы, но в такой заварушке не до галантерейного, черт возьми, обхождения, тем более что все женщины вместе с Архипушкой были уже далеко, чуть ли не на середине реки и как бы не ближе к противоположному берегу, изначально находясь под защитой двоих ратников.
– Огонь гаснет! – напомнил я, занимая место в строю и с досадой глядя на прогорающие дрова. – Надо бы подкинуть, Самоха!
– Кончились, – бросил он, даже не поворачиваясь и продолжая сноровисто орудовать бердышом, тыча острием древка в конские морды и не давая до себя дотянуться.
Та-ак, получается, придется забираться на струг, потому что весь полукруг нам не удержать. Самые бедовые и без того пытались его преодолеть уже сейчас, ухитряясь заставить лошадь прыгнуть через огонь, а что будет через несколько минут?
– Пошло! – радостно закричали сзади, и тут же раздался истошный мальчишеский крик.
У меня екнуло сердце. Вопль-то исходил от альбиноса, а он должен сидеть в лодке, значит...
Обернулся – так и есть, беда, но не в лодке.
Позже узнал, что, оказывается, Архипушка в самый последний момент при загрузке выскользнул из рук Акульки и пулей рванул к ратникам. Пробовали поймать, но куда там – проворен, бесенок. Пришлось махнуть рукой и отчаливать вшестером.
Кричал же он потому, что Травень не успел связать Голицына – княжич очнулся раньше и первым делом кинулся на ратника.
Высокий борт мешал разглядеть, что там происходит, поскольку они, сцепившись, тут же повалились на палубу, и сейчас, судя по тяжелым, глухим ударам, кто-то явно вколачивал чью-то голову в доски палубы, вот только кто и чью?
– Дубец! – рявкнул я и кивнул на струг, корма которого уже колыхалась, но нос так и не удавалось стащить с мягкого речного песка.
Тот неохотно кивнул, выскользнув из строя по направлению к стругу, и почти сразу же раздался новый истошный вопль:
– Убили! Отца Антония убили!
И новый рев, на сей раз со стороны отступившей в сторону ватаги:
– Убили!
– Бей!
– А-а-а!
– Всем в струг! – скомандовал я, уже представляя, что в нем увижу, и ожидания сбылись точь-в-точь, включая самые тягостные.
На палубе лежал мертвый Травень, рядом священник с окровавленной головой, которому прямо на живот, словно вымаливая прощение, преклонил голову Никитка Голицын с болтом в груди, и чуть поодаль бледный Архипушка с разряженным арбалетом.
Дубец виновато смотрел на меня, разводя руками, – мол, не успел я.
Жаль, конечно, что все так вышло, – этот боярский сынок куда ценнее был бы для нас в качестве заложника, ну да теперь ничего не попишешь, и я досадливо отмахнулся, одобрительно хлопнув по плечу альбиноса, выводя из оцепенения:
– Молодчина, парень, а собаке собачья смерть. – Предупредив: – Гляди не высовывайся.
Оборону на струге мы заняли по всем правилам, но пришлось тяжко, хотя нет – это слово тут мелковато, а вот каким заменить – не знаю.
Зато точно знаю другое – без гитары мы бы не выстояли. Это железно.
Нет, речь идет не том, что я ринулся в каюту, схватил ее, и вдохновленные моим пением ратники принялись крушить всех и вся.
Еще раз повторюсь, дело происходит на Руси, а не в Голливуде.
Однако гитара действительно помогла, только раньше, потому что сейчас, хоть она и продолжала лежать в футляре, а тот в каюте, но парни пели сами – каждый свое, что ему больше всего запомнилось, понравилось, полюбилось, забралось в душу.
Мотив не соблюдался, да, собственно говоря, и пением это назвать можно было лишь условно. Скорее они просто произносили строки, правда, с душой. Не знаю, стали бы они петь сами по своей инициативе, но раз так распорядился воевода, который зря не прикажет, – надо выполнять.
