Галина Тер-Микаэлян - Face-to-face
Вероятно, Таня проснулась, спустилась к матери, и они немного поговорили, а потом Наталья ушла. Вряд ли, конечно, она рассказала девочке о случившемся, но вела себя и разговаривала странно. Таню это встревожило, поэтому она решила проследить за матерью и пошла за ней следом.
Последняя часть стройной версии следствия была шаткой, поскольку Таня Муромцева не подтвердила ее, хотя и не стала отрицать. Следователь дважды пытался поговорить с ней в присутствии педагога, но она на все вопросы тихо отвечала «не знаю», и неподвижно смотрела в сторону. Решив, что девочка еще не вышла из шокового состояния, ее оставили в покое, хотя до конца и неясно было, почему она среди ночи оказалась на кладбище, став свидетельницей самоубийства матери. В целом уже через два дня картина убийства Ильдерима Гаджиева была ясна, самоубийство Натальи Муромцевой доказано, и после выполнения некоторых формальностей дело подлежало закрытию в связи со смертью лица, совершившего преступление.
Через два дня следователь сообщил, что назавтра оба тела можно будет забрать из морга для погребения. Поздно вечером, когда Рустэм Гаджиев и его жена Сабина уже легли спать, в дверь их дома тихо постучали. Встревоженная Сабина, изнервничавшаяся за последние дни, поспешно спустилась вниз, чтобы открыть — в селе их не принято было ходить в гости в такое время, и человек, пришедший в столь поздний час, вряд ли мог принести добрую весть. Таня, стоявшая на пороге, исподлобья смотрела на ошеломленную женщину и переминалась с ноги на ногу.
— Здравствую, детка, — мягко сказала Сабина, — что же ты стоишь? Заходи.
— Извините, я вас разбудила, да? Просто, мне очень надо было… Надо было поговорить с вашим мужем. Понимаете, я… Ну, мне очень надо, понимаете?
— Зайди, Таня, — уже успокоившись, произнесла жена Рустэма Гаджиева. — Зайди и сядь, а я сейчас разбужу мужа.
Тане никогда прежде не приходилось разговаривать с этим человеком, хотя ей столько рассказывали о нем, что он стал для нее чуть ли не живой легендой. Видела она его прежде лишь мельком издали и только теперь, сидя напротив Рустэма, поняла, как схожи они с Халидой тонкими чертами лица.
— Следователь сказал, что завтра можно будет, — в горле ее встал ком, — можно… ну, забрать мою маму. Тетя Халида сказала правду — моя мама… Она и вправду иногда говорила, что хочет, чтобы ее похоронили рядом тетей Лизой. Конечно, она просто так говорила, она не думала… Я знаю, о чем вы сейчас подумали, — в голосе девочки неожиданно зазвенел отчаяньем, — вы подумали, что ваши односельчане никогда не согласятся похоронить убийцу на своем кладбище, но моя мама не убийца! Это не она, это я убила вашего сына!
Слегка качнувшись от неожиданности и пронзившей душу боли, Рустэм на миг прикрыл глаза, потом вновь посмотрел на съежившуюся девочку.
— Не надо так говорить, Таня, — глухо сказал он. — Следователь уже установил правду, так что тебе никто не поверит. Я понимаю, ты хочешь, чтобы желание твоей мамы было выполнено, но…
— Мама стерла отпечатки моих пальцев с ножа, она хотела, чтобы подумали на нее, а не на меня. Она сказала, что из-за этого вся моя жизнь будет загублена. Она просила меня молчать, идти домой и никому ничего не говорить, и она не хотела… Она не хотела убивать себя. Мама… пошла на могилу тети Лизы, потому что думала, что потом ее посадят в тюрьму, и тогда она уже не сможет… А когда вдруг стали кричать, она испугалась, что я не выдержу и все расскажу, и потому… И еще ей было стыдно перед папой, перед тетей Халидой — за все. Она подумала, что не сможет теперь смотреть им в глаза, она вправду так подумала! И тогда… Я бежала, чтобы ее удержать, но не успела.
Тяжело вздохнув, Рустэм устало покачал головой.
— Ты не можешь знать, что думала твоя мама перед смертью, и никто уже этого не узнает.
— Я всегда знаю, что думают люди. Я знала, что думала моя мама, я знаю, что сейчас думаете вы: вы хотели бы мне помочь, вам меня жалко, и вы не знаете, что делать. Но не надо меня жалеть, я убила, понимаете?
— Подожди, не кричи так, — попросил ошеломленный Рустэм, касаясь рукой виска, — я видел много непонятного в своей жизни, много такого, что ученые не всегда могут объяснить, но сейчас я хочу, чтобы ты не волновалась, а спокойно мне все рассказала.
И Таня начала рассказывать. Обо всем — о своих бабках и прабабках с отцовской стороны, об их способностях, которые проявлялись в минуту сильного волнения. И о том, что у нее самой эти способности оказались во много раз сильнее — настолько, что ей бывает страшно. О том, как она мучилась, узнав, что мать изменяет отцу. О том, как бросила свою угрозу в лицо Ильдериму, и после этого прочитала в его мыслях свой приговор.
— Он хотел нас убить, понимаете? — плача, говорила она. — Убить меня и маму. Потому что раньше у него была одна нехорошая женщина, болевшая сифилисом, и дядя его жены очень сердился. Он не дал бы вашему сыну вступить в партию и поехать заграницу, если б узнал. Но я никогда в жизни никому бы не сказала, никогда! Я просто очень рассердилась, потому что ваш сын плохо подумал о моей маме, и я сказала ему… Я пригрозила, а он решил нас убить. Я это ясно видела, я даже знала как — он разобьет мне голову, задушит маму, а потом сбросит нас обеих в пропасть и уедет из села на грузовике своего друга. Я не знаю, как я смогла его ударить ножом, но я защищалась! А мама просто хотела меня спасти.
Рустэм поднял руку, веля ей замолчать, потом встал, подошел к окну и долго стоял, глядя в ночную черноту, а лицо его казалось высеченным из камня. Наконец он повернулся к Тане и медленно произнес:
— Ты говорила сейчас о таких вещах, о которых не могла знать, поэтому я готов тебе поверить. Если так, то ты все сделала правильно, но никому и никогда не рассказывай того, что сейчас рассказала мне. Пусть все будет так, как пожелала твоя мама: ее похоронят на нашем кладбище рядом с сестрой, я так решил. Тело своего мужа пусть Айгуль увезет в Тбилиси, как хотела прежде.
Взгляд его потемнел, и лицо стало мрачным.
«Сто лет назад мой дед мальчиком убивал русских, мой отец сложил голову на последней войне с немцами, и я тоже там был, я тоже убивал. Тот немец, который чистил винтовку — он не ждал нападения, мы подкрались незаметно, чтобы снять их посты. Немец что-то насвистывал, повернулся, я видел его глаза — светлые, прозрачные, как стеклышко, я до сих пор их помню. Врагу нельзя смотреть в глаза, когда должен его убить, иначе потом всю жизнь будет сниться этот взгляд. Потому что человек не рожден для того, чтобы убивать человека. Но ради чего один из моих сыновей готов был стать убийцей? Убийцей женщин! Ради партбилета и жизни за границей? Интересно, видела ли девочка его глаза, когда…Нет, это должна была сделать не она — я сам должен был стереть его с лица земли!».
Глаза Тани широко раскрылись, в них мелькнул ужас.
— Не надо! — коротко вскрикнула она, поднеся руку к горлу. — Не надо так думать, пожалуйста! Я не видела его глаз, нет!
— Замолчи! — жестко приказал Рустэм. — Я обещал сделать так, как ты просила, а теперь уйди. Уйди, пожалуйста!
Впервые в жизни бесстрашный Рустэм Гаджиев почувствовал, что внутри у него все холодеет от страха. И уже Тани давно не было в его доме, а он все никак не мог прийти в себя — ему казалось, что где-то в углу комнаты прячется призрак, читающий его мысли.
Под вечер следующего дня Наталью Муромцеву опустили в землю рядом с ее сестрой Лизой. Накануне Фируза, испросив у мужа позволения, уехала в Тбилиси на похороны Ильдерима и сказала, что останется у невестки Айгуль до той поры, пока со дня смерти сына не минет год. Своей приятельнице Асият она по секрету сообщила, что, скорей всего, вообще не вернется туда, где похоронена женщина, лишившая жизни ее мальчика. Мудрая Асият в ответ лишь покачала головой и, вздохнув, ответила:
— Многие люди нашего села тоже не хотели этого, но твой муж Рустэм так решил, а раз он считает, что так надо, то и остальные будут так думать. Люди ведь только думают, что у них есть свои желания и мысли, а в действительности за них всегда желает и мыслит кто-то один. Уже сейчас многие начали говорить, что Рустэм сделал правильно, а через год все начнут осуждать тебя, если ты не вернешься к мужу.
— Халида тоже против меня, — горько сказала Фируза. — Ведь это по ее просьбе мой муж Рустэм согласился похоронить в нашей земле убийцу ее брата. Что ж, я покорно снесу то, что уготовила мне воля аллаха, но она пусть родит своего ребенка без меня, и пусть встретит горестную весть, которая ее после этого ожидает, тоже без меня.
— Горе замутило твой разум, — с укором возразила ее подруга, одна в селе знавшая о смерти Юрия. — Разве можно желать печали родной дочери? Я еще не сказала тебе, что твой муж Рустэм просил меня завтра перейти жить в дом Халиды, чтобы не оставлять ее одну — ведь ты надолго уезжаешь.
