Ефим Сорокин - Милостыня от неправды
— Ной, я видела много раз, — прошептала Ноема.
— Может, вечером посмотрим вместе? — предложил я, не глядя на Ноему, но каким-то непостижимым образом увидел, что девушка улыбнулась. Похоже, Ноема не знала, что такое скрытность.
— Я сама хотела тебе предложить, Ной, но не решалась.
4
— Ноема сказала мне, что иногда в наших пещерных комнатах видит факельный огонь, — произнес я, скрывая за беспечностью тона дрожь в голосе.
Мать, просеивая муку, замерла с решетом в руках. Отец хлебал чечевичную похлебку.
— Я так понял, — прожевав, сказал отец, — что сегодня вечером вы пойдете смотреть на этот огонь вместе с Ноемой?
— Да, — чуть с вызовом ответил я.
— Ноема — хорошая девушка, — спокойно сказал отец и вытер хлебным мякишем нутро миски. — Таинственные огни в скальных комнатах — неплохой предлог для первого свидания. — И улыбнулся. Отец редко улыбался. Мать, увидев его улыбку, тоже улыбнулась. И снова принялась просеивать муку.
Я сел за стол напротив отца.
— Отец… Ты говорил… Или я всегда так думал, что дом, в котором мы живем, и пещерные комнаты выдолбил мой дед Мафусал, но вот я узнаю о Енохе-сифите, узнаю от чужих людей…
— Вы говорили об этом с Ноемой? — спросил отец. Он выглядел тревожно.
— Да.
— И еще с кем?
— Мы были вдвоем. — Мой ответ успокоил отца.
— Она удивилась твоему незнанию?
— Она сказала, что так, наверное, надо, что вы от чего-то оберегаете меня.
— Я тебе сейчас кое-что покажу. — Отец встал из-за стола и поднялся к себе.
Мать поставила передо мной дымящуюся миску с чечевичной похлебкой. Отец вернулся за стол с небольшим, чуть больше ладони, пергаментом и, разглаживая на нем невидимую мне складку, неуверенно посмотрел на меня.
— Что тебя смущает? — спросил я.
— Меня смущает одно: готов ли ты поверить тому, что я тебе расскажу, и о чем ты прочитаешь в пергаменте. Мы молчали о Енохе-сифите, ибо в последние времена говорить о нем было небезопасно. Ной, пока прошу только выслушать, ибо сейчас чудо, о котором я тебе расскажу, будет тесно для твоего сердца! Мой дед и твой прадед Енох угодил Господу благочестивой жизнью и был взят на небо, а спустя некоторое время вернулся на землю для проповеди. Вождь каинитов Тувалкаин уже тогда пытался объединить под каинитами, под их ритуалами, все человечество, и Енох-сифит, вернувшийся от ангелов со знанием пророческого прошлого и пророческого будущего, мешал каинитам формировать убогий мир подневольного человека. Тувалкаин не верил, что Енох был у ангелов, поэтому и просчитался… Мой отец Мафусал был неплохим охотником…
— Неплохим! — перебил я. — Он до сих пор считается лучшим стрелком из арбалета! Об этом упоминается в истории объединенного человечества!
Отец не разделил ни моего восторга, ни моей гордости.
— Тувалкаин заманил Мафусала в город и через подставных лиц продал ему один из лучших арбалетов, что запрещалось по закону старого города. Мафусала арестовали, когда он пригнал в город скот для расчета. И, спасая Мафусала, Енох согласился служить вместе с каинитами, хотя сам всегда повторял, что совместное богослужение с каинитами — грех, предательство Бога. Начало строительства нового города, который сейчас, как ты знаешь, построен и процветает, решено было отметить совместным богослужением. Но Тувалкаин был посрамлен. По молитвам Еноха идолы каинитов разлились водой. И свидетелями этого чуда были тысячи людей, тысячи каинитов, пришедших к заброшенной штольне на праздник закладки города. Тувалкаин руками своего отца, моего тезки, Ламеха, воздвиг небывалое гонение на тех, кто видел Еноха, идущим по воздуху к ангелам. Не только вера сифитов была под запретом — запретили и всех богов каинитов. Ну, а потом потребовалась дешевая рабочая сила для строительства нового города — стали отправлять на стройку за малейшую провинность. У земли как бы не стало хозяина, она стала как бы ничья, как бы объединенного человечества, но уже теперь все прибирают к рукам власть имущие каиниты. На наш дом, на скалу с пещерными комнатами, на сад, который насадил Енох, никто, конечно, не претендует, но наши высокогорные пастбища уже не наши.
— А сифиты видели богослужение у заброшенной штольни?
— Только двое: сестра Еноха — Манефа и мой отец — Мафусал.
— Но Мафусал жив!
— Это другая история! Тут много всяких нюансов… Для первого раза тебе хватит. Согласись, есть над чем подумать. — Отец снова разгладил на пергаменте невидимую мне складку. — Написанное здесь существенно отличается от того, чему вас учат в школе. Само собой разумеется, Ной, что говорить о пергаменте совсем необязательно. Времена сейчас уже не те, но те же люди у власти. А чтобы тебя, Ной, по молодости лет на подвиги не тянуло, я расскажу тебе одну быличку про женщину по имени Агада, — наставительно сказал отец.
— Она понимала, что предназначение времени — оторвать человека от Бога. И в годы тиранства решила открыто проповедовать Его перед людьми. Агада испросила благословение у одного из наших патриархов. Тот уже побывал в темничном заточении. Патриах не благословил ее на открытое исповедание. Агада не послушалась и пошла по городам и весям с проповедью против обезумевших каинитов. Год проповедует, другой, третий. Патриарха уже ругает и большим языком и маленьким. Напугала-де его неволя! А она, Агада, не страшится! А были у нее при себе четки патриарха Сифа, которые Агада, по обыкновению, носила на шее. Никто Агаду не преследовал, не понуждал к темничному заточению, слово поперек никто не молвил. Но вот приходит она в одну весь, начинает при народе обычную свою проповедь, как ее под белы рученьки и — к начальнику. Не то, чтобы арестовали, а сам начальник наслышан-де об Агаде и хочет с ней побеседовать с глазу на глаз. Как только Агаду в помещение ввели, начальник свою тростниковую трубочку с душистой травкой тут же затушил, оконный пузырь выставил и стал рукой махать: вроде как дым разгоняет. Его неспешные движения несколько успокоили Агаду. А начальник молчком тяжело ходит по комнате, будто весь грехом оброс. Сандалии поскрипывают… Сам крупный, черты лица крупные, мятежный хохолок на макушке приглаживает.
— Слышал я, что ты верующая.
— Да, — отвечает Агада. — Хожу по весям и проповедую, чтобы слово Божье не заглохло в сердцах человеческих.
— Это хорошо… Да ты садись, — что стоишь? — Начальник упрямый подбородок скосил, глаза вроде как добрые, но насмешку держат. С величайшей любезностью пододвинул ногой пальмовый пенек. Опустилась Агада на него, а сама проповеди не оставляет, продолжает просвещать невежественную власть. Начальник наклонился над проповедницей, слушает, чело бороздят пытливые мысли. Вдруг тихо прервал женщину утомленным голосом:
— Встать! — Агада немного опешила и поднялась. Начальник коротким резким движением четки у нее с шеи сорвал и бросил на пальмовый пенек. — Говоришь, четки эти праведного Сифа?
«Я никак в себя не приду от его внезапной вспыльчивости, — рассказывала потом Агада, — а начальник арбалет со стены снял, зарядил и мне острием стрелы в лоб уткнул:
— Снимай трусы, сука, и садись на четки своей голой жопой! — Выдал с чеканной суровостью. В уголках губ слюна пенится. Мне бы миг потерпеть, — каялась потом Агада, — и мученицей была бы за Господа, но на меня Бог такой страх навел! Смотрю, как злой кадык ходит по массивной красной шее, смотрю на палец, давящий на курок арбалета, а лбом чувствую острие стрелы. Кровинка скатилась к глазу, и чувствую, что ангельская крепость покидает меня. Приспустила я трусы… и села! Начальник расхохотался, арбалет на стену повесил, подобрел, в разленение впал и со светлой улыбкой махнул рукой:
— Какая ты верующая?! — И тихо: — Иди отсюда, проповедница.
Я бросилась из дома.
— Стой! — сказал начальник опять тихо. Присел на стол. Тростниковая трубочка с травкой в его зубах ходуном ходит. Искру высек, прикурил. — Ты трусы-то надень, — с лукавой простотой сказал начальник, — а то на проповедь выйдешь, а народ про нас с тобой не знай что подумает, — ласково так говорит, будто только что в блуде созорничал со мною.
Так я, человек прекословный, сделалась посмешищем врагов наших. Так Господь обличил вонь моего непокорства».
Отец еще раз разгладил на пергаменте невидимую складку и протянул его мне.
— Отец, а где сейчас Манефа? Я помню, она жила у нас, когда я был маленьким.
— Не знаю, — сказал отец уверенным тоном, но взгляд отвел. — Она хотела посетить все места, связанные так или иначе с Енохом, но из этого путешествия не вернулась.
— Отец, ты слышал что-нибудь про книгу Еноха?
— Слышал, но, по-моему, это миф, легенда. Говорят, что во времена гонений книга Еноха была спрятана в одной из пещер, где спасались сифиты. Нашел ее каинит и продал бродячим клоунессам. Несколько листов случайно остались у него и хранятся якобы в городской библиотеке. Как этому верить? Во времена Еноха книги еще не переплетали. Да и Манефа всегда говорила, что Енох призывал очищать плотяные скрижали сердца и бесплотный папирус души, чтобы Сам Господь писал на них.
