Рэй Брэдбери - ...И духов зла явилась рать
Чарльз Хэлоуэй медленно глубоко вдохнул, потом выдохнул, затем заставил себя усесться обратно в кресло, приказал себе опустить глаза на пожелтевшие газеты и стал ждать, ждать, и затем опять… ждать.
41
Тень скользнула среди теней.
Чарльз Хэлоуэй почувствовал, что душа его уходит в пятки.
Бесконечно долго тень и сопровождающий ее человек шли по коридору. Тень казалась неторопливой и осторожной в своей медлительности, и все же она впилась в Чарльза Хэлоуэя, она терзала его как сыр на терке, рвала и крошила его твердое спокойствие. И когда, наконец, тень дотянулась до двери, с ней вошли не один, не сотня, а тысяча людей, и заглянули в дверь комнаты.
— Меня зовут Дак, — сказал голос.
Чарльз Хэлоуэй разжал кулаки и вздохнул.
— Я более известен как Разрисованный Человек, — пояснил голос и добавил: — Где мальчики?
— Мальчики? — Отец Уилла повернулся, наконец, чтобы рассмотреть высокого мужчину, который стоял в дверях.
Разрисованный Человек принюхивался к желтой пыльце, слетевшей с древних книг, и тут отец Уилла вдруг увидел мальчиков, вышедших из своего убежища и стоявших на свету; он даже подскочил от неожиданности, затем попытался заслонить их собой и остаться один на один с незваным гостем.
Разрисованный Человек сделал вид, что ничего не заметил.
— Мальчиков нет дома, — сказал он. — Оба дома пусты. Какая досада, они пропустят бесплатные представления.
— Мне кажется, я знаю, где они были. — Чарльз Хэлоуэй принялся расставлять книги по полкам. — Черт побери, если бы они знали, что вы здесь с бесплатными билетами, они были бы в восторге.
— Вот как? — улыбка мистера Дака растаяла, как брошенная в огонь розовая парафиновая игрушка. Затем он тихо и мягко добавил. — Я мог тебя убить.
Чарльз Хэлоуэй кивнул, медленно расставляя книги.
— Ты слышал, что я сказал? — рявкнул Разрисованный Человек.
— Да. — Чарльз Хэлоуэй взвесил на руке книги, словно они были его приговором. — Однако теперь ты не сможешь меня убить. Ты слишком приметен. Ты слишком примелькался за это время.
— Прочитал несколько газет и думаешь, что знаешь о нас все?
— Нет, не все. Но достаточно, чтобы испугаться.
— Пугайся, пугайся, — прошипела теперь уже целая толпа мрачных картинок, кишевших под его черной одеждой. — Один из моих друзей, тут неподалеку, может прикончить тебя так, что будет казаться, словно ты умер от самой обыкновенной сердечной недостаточности.
Сердце его бешено заколотилось, Чарльз Хэлоуэй почувствовал, что кровь ударила в виски и ослабели руки.
Ведьма, подумал он.
Должно быть, его губы непроизвольно дернулись, как бы произнося это слово.
Мистер Дак кивнул:
— Совершенно верно, Ведьма.
Чарльз Хэлоуэй продолжал расставлять книги по полкам, и тем сдерживал страшного гостя.
— Ну, что это там у тебя? — мистер Дак прищурился. — Библия? Очаровательно. Так по-детски и так освежающе старомодно.
— Вы читали ее когда-нибудь, мистер Дак?
— Конечно, читал! Каждая страница, каждый параграф и слово были прочитаны при мне, сэр! — Мистер Дак закурил сигарету и выпустил дым в сторону таблички «НЕ КУРИТЬ», а потом на отца Уилла. — Ты действительно воображаешь, что эта книга может повредить мне? Это твое единственное реальное оружие? Вот, гляди!
И прежде чем Чарльз Хэлоуэй сообразил, в чем дело, мистер Дак подбежал и выхватил у него Библию. Он держал ее обеими руками.
— Ты не удивлен? Смотри, я дотрагиваюсь, держу, даже читаю из нее.
Мистер Дак дохнул на страницы дымом, словно хотел пустить по ним рябь, как по воде.
— Ты надеешься победить меня этим ворохом свитков Мертвого моря? К сожалению, это всего-навсего мифы. Жизнь, а под жизнью я имею в виду множество очаровательных вещей, продолжается, она течет, постоянно меняется, выживают хищники, и я хищник не более, чем многие другие. Твой царь Давид и его литературная версия некоторых довольно скучных поэтических материй — стоящее описание такого понимания жизни, какому я посвятил много времени и трудов.
Мистер Дак швырнул Библию в мусорную корзину и больше не глядел на нее.
— Я слышу, как колотится твое сердце, — сказал мистер Дак. — У меня не столь тонкий слух, как у Цыганки, но я слышу. Ты все время поглядываешь куда-то за мое плечо. Мальчишки прячутся там, как кролики? Ладно. Мне безразлично, удерут они или нет. Ведь никто не поверит их болтовне, которая в сущности представляет неплохую рекламу для наших шоу; люди чувствуют приятное возбуждение, заранее облизываются и приходят взглянуть на нас, вкладывают деньги в наше дело. Вот ты, например, пришел к нам, посмотрел и не просто любопытства ради. Сколько тебе лет?
Чарльз Хэлоуэй поджал губы.
— Пятьдесят? — промурлыкал мистер Дак. — Пятьдесят один? — прожурчал он. — Пятьдесят два? Нам хочется быть помоложе, а?
— Нет!
— Зачем же так кричать. Пожалуйста, повежливее. — Мистер Дак прошелся по комнате, пробегая рукой по книгам, как если бы это были годы, которые надо сосчитать. — Ах, это действительно приятно — быть молодым. Разве плохо вновь стать сорокалетним? Сорок лет лучше, чем пятьдесят, а тридцать еще лучше.
— Я не буду вас слушать, — Чарльз Хэлоуэй закрыл глаза.
Мистер Дак слегка наклонил голову, затянулся сигаретой и заметил:
— Странно — чтобы не слушать, вы закрыли глаза. Было бы логичней заткнуть уши…
Отец Уилла зажал уши руками, но голос проходил и сквозь них.
— Скажу вам вот что, — промолвил мистер Дак, стряхнув пепел, — если вы поможете мне в течение пятнадцати секунд, я преподнесу вам ваш сороковой день рождения. Десять секунд, и вы празднуете тридцатипятилетие. Исключительно молодой возраст. Почти юноша, сравнительно, конечно. Я начну отсчитывать по моим часам, и если вы согласитесь, просто протяните руку, и тогда я просто отсеку тридцать лет вашей жизни! Выгодная сделка, как говорится в рекламных афишках. Подумайте об этом! Все начать сначала, все прекрасно, все свежо и великолепно, все сделать, обдумать и попробовать снова. Последний шанс! Начинаю. Раз. Два. Три. Четыре…
Чарльз Хэлоуэй сгорбился, почти пригнулся к полу, тяжело опираясь на полки, заскрежетал зубами, чтобы не слышать голоса, ведущего счет.
— Вы много теряете, старик, мой дорогой старый парнишка, — сказал мистер Дак. — Пять. Теряете. Шесть. Теряете очень много. Семь. Ведь действительно теряете. Восемь. Растрачиваете на ерунду. Девять. Десять. Боже мой, да вы дурак! Одиннадцать. Хэлоуэй! Двенадцать. Почти прошло. Тринадцать. Прошло. Четырнадцать. Потеряли! Пятнадцать! Потеряли навсегда!
Мистер Дак опустил руку с часами.
Чарльз Хэлоуэй, задыхаясь, отвернулся, чтобы спрятать лицо в запахах старых книг, ощутить у щеки потертую кожу переплетов, почувствовать вкус древней пыли и засушенных между страницами цветов.
Мистер Дак уже стоял в дверях, собираясь уходить.
— Оставайтесь там, — приказал он. — Слушайте свое сердце. Я пришлю кое-кого остановить его. Но сначала, мальчики…
Толпа вечно бодрствующих существ, населявших его длинное тело, тихо шагнула вперед в темноту, унося с собой мистера Дака. Крики этих существ, их хныканье, их невнятные, мучительные восклицания звучали в его голосе:
— Мальчики? Вы там? Где бы вы не были… ответьте.
Чарльз Хэлоуэй бросился вперед, но тут же почувствовал, как комната повернулась и закружила его, как приказал этот тихий, этот легкий, этот очень приветливый голос мистера Дака. Чарльз Хэлоуэй упал на стул, думая об одном: слушай свое сердце! Опустившись на колени, он сказал: слушай свое сердце! Оно взрывается! О Боже, оно разрывается! — и не мог сдвинуться с места.
Разрисованный Человек кошачьей походкой вступил в лабиринт книг, стоящих на полках и мрачно ждущих чего-то.
— Мальчики?.. Вы слышите меня?..
Молчание.
— Мальчики?..
42
Где-то там, за миллионами книг, одинокие, неподвижные, потерянные за двумя дюжинами поворотов направо, тремя дюжинами поворотов налево, за переходами, за коридорами, ведущими к мертвым тупикам, запертым дверям, полупустым полкам, где-то в книжной копоти диккенсовского Лондона или Петербурга Достоевского, или в степях за ним, где-то в пергаментной пыли атласа или самой Географии, с чиханьем, спрятанным в пыли как капкан, скорчившись, лежали мальчики, мокрые от холодного пота и слез.
Спрятавшийся где-то Джим думал: он подходит!
Спрятавшийся где-то Уилл думал: он близко!
— Мальчики?..
Мистер Дак подошел, облаченный в доспехи из своих друзей, неся на себе коллекцию каллиграфических рептилий, которые покрывали его тело и светились в полуночной темноте. Мистер Дак шагал как чудовищная ящерица, покрытая пышной ризой стеклянных капель росы, защищенный броней нанесенных молнией изображений отвратительных плотоядных, позволявших ему бежать, опережая бури, благодаря сокрушительной силе тела. Там был птеродактиль с зубами и крыльями, острыми, как коса, который вскидывал его руки для полета под мраморными сводами. Вместе с намеченными тушью и вспыхивающими огнями образами разящей, острой, как бритва, судьбы, явилась и обычная толпа прихлебателей, крепко прицепившихся к каждой конечности, сидящих на чуть изогнутых лезвиях плеч, глядящих с его хрипящей груди, висящих в беспорядке микроскопическими миллионами в пещерах его подмышек, вопящих, как летучие мыши, готовые к охоте и, если понадобится, к убийству. Словно черная волна, хлынувшая на пустынный берег, шумящая в темноте, наполненная фосфоресцирующими красотами и подпорченными грезами, мистер Дак продвигался вперед, шипя и свистя ступнями, ногами, телом и острым лицом.
