Доспехи бога - Вершинин Лев Рэмович
За дверью, посовещавшись, ударили – похоже, ногой.
Краем глаза я увидел, как вскинулась и замерла на кровати Олла; девочка прижалась к стенке, натянув одеяло на грудь, в округлившихся глазах ее снова были мутный ужас и тоскливая пустота.
Дверь содрогалась и трещала, щеколда прыгала в пазах, скрипела, петли заметно отходили от филенки. Нет, ребята, не знаю, кто вы и что вам нужно, но еще полдесятка ударов – и дверь слетит с петель, а Олла и так уже перепугана до крайности…
Зря вы, пацаны, лезете на рожон, Тайво ж наверняка объяснил вам, что здесь квартирует лекарь с дипломом Борсонны; вы не можете не знать, что Вечный запретил нам делать людям больно, и потому мы просто убиваем – раз и навсегда, зато абсолютно безболезненно. Похоже, хорошие мои, вы или полные, очумевшие от жадности идиоты, или думаете, что тоже что-то умеете делать руками…
…Дверь подалась еще сильнее, дерево треснуло, по доске зигзагом молнии пошла глубокая щель, а потом сзади загнанным зайчонком вскрикнула Олла, и с этого момента я перестал давить эмоции.
К сожалению.
Потому что убивать я все-таки не собирался, но сеньор лекарь, оказывается, думал иначе, и, когда все кончилось – гораздо скорее, чем я думал, – живых не осталось.
Переступив через лежащие вповалку тела, я выглянул в коридор: на полу напротив дверей дрожал Тайво, левый глаз его покраснел и слезился.
– Тс-с-с, – прошипел я, приложив палец к губам, и трактирщик торопливо закивал.
По лестнице простучали шаги – последний из ночных гостей, оставив лошадей, спешил проверить ситуацию. Ему повезло, он столкнулся уже со мной, а не с добрым, но вспыльчивым доктором Ирруахом. Коротко объяснив парню, что к чему, я усадил обвисшее тело спиной к стене и развернулся к подвывающему Тайво.
– Сеньор лекарь, сеньор лекарь… я ни при чем… меня заставили…
Он не лгал.
И, увидев, что я верю, мгновенно взбодрился и приступил к докладу.
Это не грабители, сыпалось дробной скороговоркой, все местные братки Тайво уважают, они люди солидные, серьезные, им ни к чему портить себе репутацию и ссориться с гильдией, а потом – крыша у «Тихого приюта» железная, никому не охота потом с Оррой Косым и Вупыркой Дуддо разбираться. Нет, это не наши, сеньор лекарь, это люди залетные, очень опасные… Тайво не трус, нет, но скрывать ни к чему: он струхнул, когда увидел этого, ну, который теперь лежит на пороге… разве сеньор лекарь не узнает его?.. так пусть посмотрит внимательнее!
Сеньор лекарь поглядел и узнал.
Сходство трупа с харей на розыскном листе было безусловным.
– Поверьте опытному человеку, – частил Тайво, – это люди умелые, сами видите: никого ж не разбудили!.. и не за поживой они пришли; сразу спросили: где лекарь с девчонкой?
– С девчонкой? – переспросил я.
– Да-да, с девчонкой. Уж вы не взыщите, сеньор лекарь, такое у меня в заведении, почитай, впервые. Не гневайтесь, а я вам за такое беспокойство неустойку, как положено, могу хоть сейчас сребреник ваш вернуть…
Я встряхнул его за шкирку; он умолк, преданно поглядывая снизу вверх.
– Повтори-ка еще раз, только слово в слово: как они сказали?
– Извольте, извольте, – закивал Тайво. – Что же, я вам врать стану? Как слезли с коней, так тут же: где лекарь с девчонкой?.. и кинжал к горлу…
– Хватит, – велел я.
Оглянулся и не увидел Оллы; на ее кровати громоздился большой, дрожащий и всхлипывающий комок тряпья.
Дернул веревку на костистых запястьях хозяина.
– Ну-ка, Тайво, прибери здесь, да поскорее.
– Я мигом, мигом, – всхлипнул трактирщик и заковылял к лестнице – едва ли не на цыпочках, постоянно оглядываясь и выполняя нечто, похожее на книксен.
Я вернулся к трупам.
Совесть не мучила. Нисколько. Пацаны, конечно, попали конкретно, но виноваты сами: за базар надо отвечать, что на Земле, что на Брдокве. Мучило любопытство. Если не просто богатенького путника покойнички целились пощипать, то кому ж это так запонадобился скромный лекарь Ирруах дан-Гоххо, у которого под здешним небом не то что врагов, а и знакомцев-то нет? В этом ребусе необходимо разобраться. Но пока что я, по крайней мере, выиграл время; тот, кто послал бедолаг по мою душу, будет ждать их возвращения и не скоро узнает, как повернулось дело…
На полу застонало, закопошилось; уцелевший налетчик приходил в себя.
…а может, кстати, и вообще не узнать.
Только сперва, конечно, нужно поспрашивать.
Парнишка был молод и очень боялся боли. Но отвечать отказался наотрез. Хрипел, скрипел зубами, обмочился – но молчал.
– Жить хочешь? – сказал я спустя минут пять интенсивного допроса.
Он быстро-быстро заморгал: да, хочу, хочу, хочу!
– Отвечай, и я отпущу тебя. Клянусь Первым Светлым!
Такими клятвами на Брдокве не разбрасываются, и ему неоткуда знать, что мне плевать и на Первого Светлого, и на всех Четырех.
– Ну!
По щекам паренька потекли крупные слезы.
Он явно хотел говорить.
Но – не мог.
Блок, что ли?
Не знал я, что туземцы умеют вытворять такое.
– Хорошо, – сказал я. – Расслабься и смотри мне в глаза.
Он послушно обмяк, и я, сосредоточив взгляд на точке между густых, почти сросшихся бровей, дал импульс.
– Ай! – пискнул пацан.
Челюсть его отвисла, с губы побежала слюнка.
Мыслеобразы были темны, путаны: узкая улочка, зеленый садик, квадратная темная дверь, украшенная массивным медным трезубцем; крыльцо в три ступеньки, тесный коридор, еще одна дверь, тоже с трезубцем; крохотный кабинетик – почти келья, тяжелый стол, заваленный свитками и книгами в кожаных переплетах; сидящий за столом откладывает перо, надтреснуто кашляет, поднимает голову…
Обрыв картинки.
Точно, блок.
Прорваться невозможно.
А когда я попытался вторично, усилив импульс, парнишка вдруг задрожал, отпрянул, ударившись затылком об стену, захрипел, и глаза его начали стекленеть, а из носа брызнули фонтанчики ярко-алой крови.
Перестарался.
Жаль, что я так ничего и не узнал об этом, который за столом, но, с другой стороны, хорошо, что и он теперь обо мне нескоро услышит. А бедолаге Тайво придется позаботиться о яме на пятерых. Ничего, руки не отвалятся. Между прочим, он, как представитель гильдии, теперь должен мне целых пять златников…
Экка седьмая,
из содержания которой становится совершенно ясно, что залог истинной верности – честь, а вовсе не страх или иные низменные чувства
Как основания гор, тяжелы шестигранные колонны храма Великой Вечности. Из зеленого северного камня, запятнанного темно-синими разводами, из живого камня полуночных гор, где обитают люди с собачьими головами, высечены они и доставлены на покорных рабских спинах в столицу, доставлены целиком, не распиленные для легкости, и кровь тех, кто остался на обочине пути, добавляет розоватые тона в медленное мерцание колоннады. Такой же камень, тесанный в плиты, пошел на основание алтарного зала, где над бронзовой чашей, хранящей священный огонь, тонкие цепи поддерживают великую корону Империи, которую никогда не надевают, ибо давно уже перевелись исполины, положившие начало славной, ни единожды не прерывавшейся династии. И черно-золотые шторы неподвижными, раз навсегда уложенными складками укрывают стены. Говорят знающие люди, что там, на благородном зеленом мраморе, единожды в поколение сами собою появляются письмена, прорицающие судьбы живущих, и тогда, только тогда дозволено смертным, свершив положенные обряды, на мгновение раздвинуть завесы. Но никому из не посвященных в седьмую ступень Знания, даже и самому владыке, носителю перстня шестой ступени, не дано права видеть знаки грядущего, а только лишь трем высшим из верховных служителей Вечности – но даже им, познавшим все, строжайше заповедано раскрывать смысл прорицаний мирянам, хотя бы чело их венчали короны.
Впрочем, никто из великих эрров и не стремится провидеть завтрашний день.
Великим эррам достаточно знать суть, а суть известна всем, даже простолюдинам: пока стоит Храм, Империи не суждено пасть, Храму же выситься во славе до тех пор, пока в алтарном зале не угас огонь, а посвященные блюдут обряды…
