Баба Люба. Вернуть СССР (СИ) - Фонд А.
Ну, не хочу я койкоместо снимать! Как вспомню, аж дурно делается. Это в конце уже со мной толковые девчата жили. А перед ними сперва алкашка одна была, вторая какая-то простигосподи, даже вспоминать неохота. Еле избавилась от них. А до них вроде и нормальные женщины были, но менялись так часто, что аж в глазах рябило. Я даже их имена не успевала запоминать. А ведь ещё с чужими людьми притереться привычками надо. Не так всё это просто.
А то, что Скороход меня вытурит, я даже и не сомневаюсь. Дети, если они даже у меня в паспорте записаны, значит, и в квартире тоже прописаны должны быть. А он их биологический отец. Останется с ними, значит уходить придётся мне. Не буду же я детей на улицу выгонять.
Кстати, как бы так аккуратно у него выяснить, как это Любаша так лоханулась, что он их своих нагулянных на стороне детей ей на шею посадил, а сам уехал? Какая нормальная жена такое стерпит?
Ладно, с работой и последующим проживанием более-менее определилась. Как запасной вариант — на первое время сойдёт. Теперь надо подумать ещё о таком: когда обманутый супруг вернётся, нужно, чтобы он улик в доме не нашел. Поэтому план такой: все письма от зэка нужно или уничтожить, или где-то припрятать. Лучше спрятать. Во всяком случае до тех пор, пока я не смогу наверняка убедиться, что зэк от Любаши отстал. От абонентского ящика на почте тоже нужно отказаться. И то срочно.
Если родная сестра Тамара (и заодно её муж) знает о наличии у Любаши воздыхателя с такой биографией, значит и нюансы переписки тоже может знать. И что сделает обманутый супруг, когда начнёт искать улики? Правильно, побежит на почту спрашивать за абонентский ящик. По фамилии они быстро найдут. Ключ не дадут, но ящик покажут. А дальше уж дело техники. Со злости он и взломать его может. И очень будет смешно, если там очередное свеженькое письмецо от Виталика Н. будет. С обратным адресом из пермского лесоповала.
Так, с этим вопросом вроде понятно. Нужно только не забыть, и прямо сегодня-завтра-послезавтра, написать этому Виталику письмо. Причем такое, чтобы он больше не писал и оставил Любашу, точнее теперь уже меня, в покое. Только что бы это написать? Ведь мужик её не один год охмурял, как я поняла. Знает её подноготную всю. По сути он подготовил себе базу для жизни после отсидки. Уютное гнёздышко. И если я напишу, мол, всё, Виталик, я тебя разлюбила — он на такое не поведётся. Ему жить где-то надо. И жить он хочет хорошо. А тут измученная одиночеством и неверностью мужа баба с такой жилплощадью.
Нет, без боя Виталик Н. не сдастся. И война тут будет похлеще, чем у Михалыча с Семёном и даже, чем у Князя с Рафиком.
Но главный вопрос. Вот прямо горящий — не дать Тамаре и Владимиру выгнать старика-отца Любаши из дома. И я теперь назло всем не допущу этого.
Я вздохнула. Незаметно, за размышлениями, я дошла до своего двора. Поднялась к себе, и сказала детям:
— Анжелика, Ричард! Собирайтесь! У меня нарисовались сегодня и завтра выходные. Едем к дедушке в деревню!
Глава 17
Автобус чихнул и остановился. Он был так набит людьми, что казалось вот-вот треснет по швам. Нас оттуда буквально вынесло и выплюнуло на улицу. Я огляделась. Это и было село Большие Дрозды Калиновского района.
А автобус умчался, напоследок обдав нас выхлопными газами и едкой пылью. Ричард расчихался, Анжелика, которая зачем-то вырядилась, как на праздник, недовольно отряхивала одежду.
Куда дальше идти, я не знала. Я же не Любаша, в смысле, я Любаша, но не та Любаша, ну, в общем, вы поняли.
Хорошо, хоть народ шел в одну сторону. Туда же пошли и мы с детьми.
Село мне понравилось. Широкая грунтовая дорога с обеих сторон окаймлялась деревянными домиками с резными ставнями. Все ворота были выкрашены зелёной или синей краской. Получалось сине-зелёное море. Периодически то там, то сям поскрипывали деревянные колодцы-журавли. Вода, наверное, в них вкуснючая и холодная, аж зубы ломит. Зелени правда ещё почти не было, но деревья уже радовали миниатюрными клейкими листочками.
И запах! Какой же тут был запах — густой, пьянящий, которых хотелось пить, пить, и пить. Пахло парным молоком, свежими опилками, дымком из печей, сдобными пирогами и жаренной картошкой с салом и луком. Надышаться было невозможно.
— Люба, ты к отцу приехала? — спросил немного сутулый мужичок в кепке. — Пошли проведу, я к куме иду, так что по пути.
— Здравствуй! — широко улыбнулась я, хоть и не представляла, кто это такой.
Мы шли по улице, здоровались с селянами, и болтали. В основном говорил мужчина, а я только в нужных местах поддакивала.
Пока шли, я узнала основные сельские сплетни. Но, в основном все разговоры мужичка сводились к тому, что они с Фёдором и Степаном собрались колоть Матвеевне порося.
— Ну вот и всё! — сказал мужичок, когда мы подошли к синим воротам у раскидистой липы. — Был раз видеть тебя, Люба. Заходи, если что, Зинаида тоже рада тебе будет.
— Спасибо, — улыбнулась я, совершенно не представляя, кто такая Зинаида. И добавила, — не забудь привет от меня ей передать!
Пока мы прощались, пока Анжелка вытирала заляпанные в грязюке кеды о траву у ворот, во двор вышел старик, худой и угловатый. Руки его были большими и нескладными, как лопаты. И он, казалось, совершенно не представлял куда девать их, эти руки. Увидев, что это мы, он аж замер:
— Любаня! — обрадовался он какой-то светлой детской радостью. — С детками приехала, да?
Он посмотрел на Анжелику и Ричарда тихими глазами и спросил.
— А как зовут вас, детки?
— Анжелика.
— Ричард.
— Вот и хорошо. Вот и славно. Познакомились, — выдохнул он и добавил, — а меня, значится, Василий Харитонович зовут. Но называйте меня деда Вася. Мне так привычнее.
Анжелика кивнула. Ричард по-взрослому пожал деду руку.
— Проходите в дом, Любаша. И деток бери. Проголодались небось. Сейчас я молочка вам свеженького налью, только-только от козы подоил. Хлеба разве что свежего нету, там кусок у меня ещё был, но зачерствел. Но я варенье открою. Его соседка, Дунька делает. Ты же помнишь Дуньку, Любаша?
Я кивнула. Дед от радости говорил мелко-мелко, торопливо, не переставая.
— Я ей огород вскопал, а она со мной вареньем рассчиталась. Ты любишь клубничное варенье? — спросил он Анжелику.
— Люблю, — покраснела та.
— И я люблю, вот и хорошо, значит будем лакомиться.
— Отец, — сказала я, — да мы привезли из города и хлеба, и пирогов. Я ещё сырников вчера наделала, так тоже захватила.
— О! Сырники — это хорошо! — обрадовался Василий Харитонович, — Я очень люблю сырники. У тебя они вкусно получаются. Не так, конечно, как покойная Валюшка моя делала, но тоже хорошо. Но какие твои годы, научишься ещё и так, как она, делать…
Так, болтая, мы вошли в дом. Наскоро переодевшись, я принялась хлопотать над завтраком. Вытащила сырники, порезала хлеб. Любашин отец внёс ещё тёплые, кое-где даже в пуху, яйца. Так что синеватую докторскую колбасу, которую удалось приобрести в магазине, я порезала и бросила на сковородку. А, когда она начала подрумяниваться, вбила туда почти десяток яиц. Ну а что, нас то много. На свежем воздухе хорошо пойдёт.
Весело зашкварчавшая яичница, пошла на ура. Как и сырники с клубничным вареньем и козьим молоком. Василий Харитонович держал в хозяйстве двух коз.
— Тяжковато бывает доить, — жаловался он мне, смачно прихлёбывая крепкий сладкий чай (чай у него давно закончился, так что то, что мы привезли две пачки заварки он воспринял с огромной радостью, и в чай добавил полторы столовые ложки сахару-песку), — но отказаться от них не могу. Привык к ним. Манька и Фроська, козы мои. Они как семья у меня. Так-то никто не приезжает. А с ними заговоришь и на душе веселее.
У меня сердце дрогнуло. Ну что за дочери! Две, простигосподи, кобылы, Любаша и Томка, живут совсем рядом. А проведать пожилого отца — даже и не собирались.
Сами же такими скоро будут.
