Никита Велиханов - Рандеву с йети
— Мне, честно говоря, и двухсот не досталось.
— Своя рука — владыка.
— И левая не ведает, что правая уже наливала.
— Так я не понял, ты — за?
— За.
— Тогда воспользуюсь любезным приглашением хозяйки и сбегаю в огород за зеленью.
— Слушай, неудобно. В первый же вечер, да еще после ужина.
— А разрешения спрошу и прощения попрошу заранее.
— Ну, ты нахал.
— Не нахал, а фуражир-общественник.
Ларькин загромыхал вниз по лесенке. Через минуту снизу донесся его голос — на басах, но слов не разобрать. И хозяйкино негромкое, но ясное контральто: «Ну, конечно. Чего спрашивать. Берите, сколько нужно».
Ирина вздохнула и принялась резать сыр. Через пять минут, когда вернулся Виталий, стол был уже накрыт. И первый же глоток терпковатого вина вслед за пережеванным с укропом, кресс-салатом и прочей зеленью кусочком сыра был как откровение Господне. Честно говоря, обсуждать программу боевых действий Ирине сегодня не хотелось. Устала. Просто устала с дороги. Но посидеть вот так, за бутылкой вина в приятной компании — а Ларькина она уже окончательно провела по разряду приятной компании — вот именно этого и хотелось. И еще — искупаться завтра. С самого утра.
Запивать сыр вином ее научил именно Ларькин. Еще в поезде. Совершенно не по-русски. Не пить сначала, а потом закусывать. А именно так — глоток вина после того, как вкус зелени и вкус сыра смешаются во рту в одно целое. В поезде ей это показалось — ничего. А сегодня ей уже хотелось пить именно так, и только так.
По первой выпили без тостов, просто отсалютовав друг другу стаканами. Второй тост, как выяснилось, в ГРАСе был традиционный. Ларькин поднял стакан и провозгласил:
— Ну, за успех безнадежного дела.
— За успех безнадежного дела, — подтвердила Ирина и глотнула от души. Внутри стало тепло, и комната, чужая поначалу, выглядела теперь куда уютней и какой-то — на дачный манер — одновременно жилой и нежилой, чтобы пожить две недели в удовольствие и уехать, и забыть.
— А знаете, коллега, — Ларькин отправил в рот веточку петрушки и взялся разливать по третьей, — знаете, на что я обратил внимание, когда скакал между грядками и драл хозяйскую зелень?
— На что? — спросила Ирина, внутренне готовясь к тому, что это начало очередной ларькинской провокации, и даже радуясь возможности поиграть в эту успевшую за последние несколько суток войти едва ли не в привычку игру. Будь готов! Всегда готов! И не к труду, а к обороне.
— На то, — сказал, ставя на столик бутылку, Виталий и поднял глаза, — что у нашей милейшей во всех отношениях хозяйки очень странно распланирован участок. Зелень — да. Малинник — да. За малинником картошка — в лучших традициях. Но вот с картошкой рядом, за тем же самым малинником, немалая такая делянка. Кстати, с дороги ее, должно быть, не видно совершенно. Тем более что дом крайний.
— И что она там выращивает? — Ирина никак не могла понять, серьезно он говорит или это все-таки начало очередного прикола. — Справа мак, а слева конопля? Она глава местной наркомафии? Крупнейший производитель чернушки и травы от Тянь-Шаня до самых Карпат?
— Нет, Ириша, там не мак с коноплей. — Глаза у Ларькина были серьезные. — Там все гораздо интересней. Там целая делянка — и немалая, заметь, делянка — паслена. Повсеместного здешнего сорняка, который ни один крестьянин, будучи в здравом уме и трезвой памяти, не станет не то что выращивать, но и полоть побрезгует. К чему бы это, а, Ир?
За окошком было черным-черно. И Ирине как-то вдруг расхотелось идти одной в свою — темную — комнату.
* * *2 июля 1999 года. Сеславино.
Все утро первого дня Виталий занимался наладкой и подгонкой многочисленного снаряжения. Ирине — скорее всего, по одной простой причине, чтобы не путалась под ногами, — было дано задание привязаться к местности. Картами, хорошими, подробными картами всего саратовского левобережья, они были обеспечены в избытке. То есть в двух экземплярах. На картах значился год последней съемки и, следовательно, внесения самых свежих корректив. 1992-й. Ирине не пришлось углубляться в самые дебри, чтобы убедиться, что с этого года здесь не изменились разве что основные пропорции самых крупных островов, проток и озер.
Виталий вооружил ее резиновой лодкой, двумя камерами, фото- и видео- непромокаемыми и снабженными целым арсеналом различных объективов, так что снимать можно было хоть в воде, хоть под водой — ламинированной, то есть непромокаемой картой, компасом, ножом в ножнах, рацией типа уоки-токи, биноклем и репелентом и отправил восвояси, наказав вернуться не позже трех часов пополудни, а пока присмотреть места потенциального скопления снежных людей. А если станут попадаться группами — кольцевать только самых наглых. А с прочих брать подписку о невыезде.
Ирина так это задание и поняла — не путаться в первый день под ногами. А потому, поболтавшись для порядка пару часов по протокам, нашла песчаный бережок — на ветерке, чтобы не лезла из камышей всяческая насекомая пакость, поскольку мазаться среди бела дня, по самой жаре, пакостью химической ей совершенно не хотелось, — и предалась душевному распутству и разврату. Водичка была — мечта. Немного мутноватая после паводка, но только немного, и плавать в свое удовольствие это Ирине не мешало. Солнце, горячий песок, по-июньски прохладная вода, да разве могла она мечтать, что ее настоящая работа начнется вот с такого импровизированного отпуска! Да еще в таком месте, где, казалось, каждая травинка, каждый всплеск волны был свой в доску, и места эти радовались ей так же, как она им. И пусть ее убрали из Москвы по той же причине, по которой Ларькин убрал теперь из дома: чтобы не путалась под ногами. Пусть большие дядьки из больших контор разбираются в своих БОЛЬШИХ делах. Она пока человек маленький. Она может и на солнышке полежать.
За первые два часа ближайшие окрестности она оглядела. Прямо от дома Вдовы — она поймала себя на том, что вслед за Колей Мордовченко называет ее про себя Вдовой, и даже с Колиной жеманной интонацией. Что поделать, легко поддаюсь дурным влияниям. Так вот, прямо от дома Вдовы в обе стороны — на юг и на северо-восток — уходила не слишком широкая, но достаточно глубокая протока. Вдоль нее прямо за домом начинался лес, настоящий, не пойменный: дуб, липа, береза. Немного осины. Достаточно густой подлесок. Вдоль по краю протоки лес кое-где был слегка заболочен. Но только слегка. У противоположного конца села, там, где шла дорога к трассе, эта протока, на карте так и названная — Сеславской, — впадала в другую, более крупную. Та, под странным названием Немка, уходила на юго-восток, и ее Ирина обследовать не стала. Как-нибудь в следующий раз. Сеславская протока дальше к северо-востоку впадала или, вернее, вытекала из Сорочьего озера, того самого Плётцензее, из кашинской сказки. Сорочье озеро Ирине не понравилось. Да это, по сути дела, было даже и не озеро, а так, заросшие тростником пространства с пробивающимися кое-где окнами зеленоватой воды. Хотя где-то там, внутри, озеро, наверное, все же существовало, потому что оттуда через камыш выходило несколько рукавов с довольно сильным течением. Судя по карте, с севера в озеро теперь тоже втекали две протоки, разбегавшиеся потом целым веером таких же вот рукавов и рукавчиков.
А вот на запад отходила всего одна, но зато она вела в самый что ни на есть лабиринт, и Ирина отправилась было ее искать, ориентируясь по карте, но вскоре эту затею бросила. Если уж в Сеславской и в Немке карта отнюдь не дословно повторяла линию берегов, то здесь, где берегов вообще не существовало, о карте можно было забыть. Она так и сделала, ориентируясь больше по солнцу, по общему направлению и по маячившим кое-где над высокими стенами камыша верхушками деревьев. И была вознаграждена, выйдя примерно минут через сорок скитаний по тростниковым лабиринтам в узкую протоку с прозрачной водой и сильным течением, и протока эта шла прямо на запад. Очень быстро у протоки появились берега, причем довольно крутые, поросшие поверху все тем же дубово-липово-березовым лесом. Ирина прошла километра полтора на запад, подгоняемая течением, любуясь живописными берегами и старательно запоминая мельчайшие подробности, — это часть протоки, как ни странно, довольно точно соответствовала изображенной на карте голубой ленточке. Что-то подсказывало Ирине, что она здесь не в последний раз. Протока называлась Гнилая, хотя почему она так называлась, Ирина понять не могла. Вода здесь из всех виденных ею до сей поры местных водоемов была самая чистая. Но, опять же, в этимологии лучше не вдаваться.
Лес постепенно стал меняться. Появились осокори и ветлы, подлесок стал гуще, берега — ниже. От протоки в разные стороны уходили небольшие ответвления, и все чаще и чаще, и за ними угадывались, да и на карте значились, довольно крупные внутренние озера: Щучье, Похмелкино, Силиверстово. В последнее Ирина и свернула, и здесь обрела свою мечту последних двух-трех часов, если даже не считать вчерашней тоски по волжской воде. Пляж — именно такой, какой должен быть — песчаная коса у входа в озеро, длиной метров, наверное, в сто. Пара больших ветел на песке, у самой воды. За спиной — лес, и краешек озера виден, если смотреть вдоль этого леса дальше на север. На противоположном берегу — тоже лес, густой, дремучий, непролазный. В такой попадешь, не выберешься: сплошной шиповник с диким терном и еще какой-то порослью, наполовину сухой, но удивительно плотно сплетенной и сплошь увешенной вдоль берега длинными пегими бородами засохших водорослей — остались с половодья.
