Семен Кирсанов - Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

Явление четвертое

Вею и воюструей вихревою,тучи толкаюк сибирскому краю.

О, тучи России,спешите к равнине!Поля золотыемолят о ливне.

Скорее, туча,верни обратноживую воду!

Довольно пучитьтуманов пятнапо небосводу!

Идем. Наш переход огромен. Пропали степи. Встали ели.Уральские под нами горы. Багровы зарева плавилен.Насыщенные гарью горя, мы тяжело переболели,сливаясь с жарким дымом домен, мы за Урал перевалили.

Дождевой суровый слойнебо полностью закрыл.Ветер выбился из сил.

Фронт оставив за собой,многокапельной толпоймы пришли в глубокий тыл.

Вот группы женщин смотрят в небо, земля, растрескавшись, нагрелась.Исшептаны шуршаньем хлеба волнистые поля Сибири.И тяжесть капель, скорби опыт — вот наша грозовая зрелость.Мы в каплях накопили копоть, мы к жизни причастились в мире.

Я зимой была кристаллом —шестигранник кружевной!В марте чистой каплей стала,подружилась с вышиной.В яркой радуге стояла,уходила в океан,изменялась год из года, —вдруг трубой водопроводав медный выскользнула кран.И росой в цветок ложилась,испарялась и кружиласьнад травой, пока туман.Лишь с Землею попрощаюсь,та зовет меня: «Вернись!»Я в дождинку превращаюсьи соскальзываю вниз.

Не медли, капля,вернись на землю,тянись по стеблю!

Цветы свои раскрыли рыльца, шипы пшеницы молят — влаги!Брюхатым тыквам ливень снится, и яблоням необходимо.О грозовом прохладном благе зеленые вздыхают злаки,от зноя пыльные станицы нас просят не промчаться мимо.

В быстроте полета наземьвся моя душа и суть.Смело, капли, рухнем разом!Мне знаком на землю путь.Там — за глыбами Уралая дорогу проверяла.Я узнала речь мотораи, плеснув на плексиглас,в громе пушечного хоравместе с летчиком неслась.В бурю взрыва, в лаву жаравместе с летчиком вошлаи с кипящим клубом парак облакам Земного Шарас точкой угольной ушла…

Во мне живут пылинки угля. Я их несла по всей России.Водою радужной набухла. Иду на хлебные массивы.Во мне плывут мильоны точек, поднявшихся в секунду взрыва.Моей души коснулся летчик, и я, счастливая, дождлива.

Сюда, на землю,дождинка жизни,скорее брызни!

— Мы видели на танках звезды. — За Одер тянутся обозы.— Дивизии подходят к Вене. — Над миром — мира дуновенье.— Все реже в тучах бомбы воют. — В Берлине грянули раскаты.— Взлетают над ночной Москвою красно-зеленые каскады.

Цветок на острие штыка.Бойца обнявшая рука.Победы первая строка.

Она, как небо, глубока,ее страницы — облака,героя ждавшие века…

Героя имя,его зовут как,я не забыла.

Вся в незабудках,всеми любимаего могила.

Я проплывала над могилой. Вокруг лежат поля пшеницы.День долгожданной жатвы начат. Гудит машина полевая.В холме зеленом спрятан милый. Его письма держа страницы,там девушка сидит и плачет, своей любви не забывая.

Смелый летчик жил на свете.Путь-дорога далека.Им гордился быстрый ветер,любовались облака.И садились дождевыечасто капли на крылои смотрели, как живые,в очи карие его.

Июльский воздух так чудесен! Лучи от солнца — шире, шире!Звенят часы на башне Спасской. Мы только что прошли над ней.До нас донесся отзвук песен, что правда побеждает в мире.А девушка с печальной лаской глядит на праздничных людей.

В облаках дождя и градапуть-дорога далека.Ради нас и Сталинградав бой вела его рука.Он пожертвовал собою,и не выдернул кольца,и погиб, своей судьбоюуправляя до конца.

Мы видели Дворец Советов. Он только что в Москве построен.Там Ленин в зареве рассвета указывает людям путь.Внизу из бронзы облик отлит — открыты в жизнь глаза героя.И он в глаза любимой смотрит и молча просит: «Не забудь!..»

Над широким полем хлебапуть-дорога далека.Здесь его большое небо,путевые облака,неуслышанное слово,неувиденный полет.Только с неба грозовоговот-вот капля упадет.

Я все запомнила, как было. И мне по силам жизнь живая.Поэт мне дал понятный голос и наделил душою в небе.Я человека полюбила. И я, как он, упасть желаю,разбиться каплями об колос и возродиться в новом хлебе.

С неба рухнул крупный дождь,         крупный дождь.Косо режет, влагой нежит         созревающую рожь.Это капли, капли, капли         мчатся в жаждущую сушь,листьям ляпнули на лапы,и развернутые хляби         отразились в блеске луж.Это плеск, плеск, плеск         щедро льющихся небес,это капли поскакали         пузырьками в гущу рощ.Это дождь, дождь, дождь,         дождь, дождь, дождь —серебристый и лучистый         летний дождь!

Белый блеск!С нами бой!Меч небес,я с тобой!

Свет       призм,               вслед                        брызнь,дождь,         вниз,                в рожь,                             в жизнь!

Вбираю, славлюпростую каплю,что век от века

несется с небавниз — радихлеба для человека.

ВЕСТЬ О МИРЕ (1945)

Венок сонетов

Еще нет вести о начале мира.В госпиталях — карболовая мгла.Нетерпеливо ждут ориентираприборы орудийного ствола.

Невидимое облако эфиравитает у стерильного стола,кипит пила, и к телу командиразеркальная протянута игла.

И пальцы долго моются у крана,и клочья пены корчатся на дне,и боль прикрыта марлею экрана.

Кричит сирена в солнечном окне.Идет бомбежка, лихорадит рана.Но раненый лежит спиной к войне.

Да, раненый лежит спиной к войне,затылком к аду и глазами к раю,а мозг уже искрит: «Не разбираюсигналов, поступающих извне…»

С метеоритом в ноющей спине,с мелькающею мыслью «умираю»вчера он полз по кратерному краюбеспомощно, как люди на Луне.

И от потери крови видит оннеобычайный, разноцветный сон:весенний парк, ракеты, праздник мира,

себя с любимой в глубине аллей,и между сине-красных тополейшумит фонтан, цветной, как птица лира.

Шумит фонтан, цветной, как птица лира,плеща, подходит пристань к кораблю.Входной билет получен у кассира,все хорошо — я к веслам, ты к рулю.

Нас веселит эстрадная сатира.Я через фразу думаю: «Люблю».Потом стрельба по пехотинцам тира,потом я мяч из рук твоих ловлю.

Рука обвила нежную одежду,в ней тело, предназначенное мне.Но это было прежде — где-то между

реальностью и видимым во сне.— Ты не умрешь… — еще твердит надежда,а смерть уже дежурит в стороне.

А смерть уже дежурит в стороне.Но меж лепных и карнавальных зданиймир полон новых радужных созданий,недавно зародившихся на дне.

Мир полон новых радостных сознанийс прозрачными крылами на спине,свиданий утренних и досвиданий,встреч и разлук ночных наедине.

И циркуль чертит стадиона круг,и глаз следит за каплей нивелира,и над плитою — голубятня рук,

там кренделя готовятся для пира.Картинки клеят школьники.И вдруг сирена воет в синеве эфира!

Сирена воет в синеве эфира.И в миг, когда накладывают шов,меня несет над пиками Памирак кораллам Каролинских островов.

И рыбы меч зеленая рапиранасквозь пронизывает свой улов,и смотрит на меня из-за стволоврезиновая мордочка тапира.

Линкоры собираются в проливе,где мины пульс считают в глубине,киль судна ощущая в перспективе.

Так сделали наркозы: в этом снеколеблются дома, как на обрыве,и стекол нет в расстрелянном окне.

И стекол нет в расстрелянном окне,и много звезд — бризантных и падучих.Кресты ежей и ржавчина колючекна обожженной взрывами стерне.

И появленье призраков ползучихи шарящих руками по стене,озноб падучей, будто ног паучьихкасанье на холодной простыне.

Слепящий свет сдирает кожу с век,взрыв заглушает возглас командира,и в душу гул вселяется навек!

Короткой мордой дергает мортира,и падает на землю человек…Кричит земля: «Немедленного мира!»

Кричит земля: «Немедленного мира!»А женщина тоскует у окна.Печалью запечатана квартираи черной тишиной окаймлена.

В чернильнице кристаллики сапфира,и скатерть ожиданием полна.На ней коробка черствого зефира,торт и бутылка пыльного вина.

Все ждет меня. Чертежный стол на месте.Все родственники в рамах на стене.А от меня ни отклика, ни вести.

Ждут циркуля в иссохшей тишинебумаги белой ватманские дести.Но враг и мертвый бредит обо мне.

О, враг и мертвый бредит обо мне!Убийцы с жертвой состоялась встреча:он хочет поболтать наедине,культю протягивает из предплечья,

показывает раны и увечья,мной нанесенные ему в войне,и шепотом неясного наречьядает понять, что истина в вине,

что он знакомства этого искал,и черен рта смеющийся оскал,а под столом нет-нет и звякнет шпора.

Но не мундир, а курточка на неми шапочка баварская с пером…Он говорит: «Нет повода для спора!»

Он говорит: «Нет повода для спора!»Но, черт возьми, мне дьявольски знакомзачес на лоб по линии пробора,болтающийся пояс с тесаком.

И синева приятельского взорапотрескивает странным огоньком,все вкось да вбок от темы разговора —мол, пуля у него за позвонком.

Показывает дыры на шинели:— Давай за дружбу выпьем, старина! —Припоминаю гётевские трели

и те зрачки лжеца и хвастуна,которые на Фауста смотрели.И кровь сочится с бульканьем вина.

И кровь сочится с бульканьем вина.По скальным грудам хлещут мониторы,и вот руда в песок раскрошена,и тускл уран, и серебрится торий.

Рожденный в тишине лабораторий,встает вулкан, и слепнет вышина,второе солнце закипает в море,и участь Хиросимы решена.

А сестры наклонились надо мнойи держат пульс — он оборвется скоро.И лоб томит неумолимый: зной.

В бреду идет развитье разговора:— Забыта ссора… Кончено с войной… —Проели черви яблоко раздора.

Проели черви яблоко раздора,шумят хвосты зелено-красных лир,трехцветное трехглазье семафоравстречает приближающийся мир.

К мозаикам старинного соборавсе голуби слетаются на пир.И простыни, развернутые скоро,из безобразных высунутся дыр.

Затянет кожей красноту пореза,забудется причина и вина.И свалкой беспризорного, железа

покажется далекая война.Заменит ногу дерево протеза,утихнет боль, утешится жена.

Утихнет боль, утешится жена.Смерть прекращает странные виденья,смерть выключает внутреннее зреньеи фильмы неоконченного сна.

Разъединяет чувства и сцепленьяи гасит свет на дне глазного дна,сжимает сердце, вводит затемненьеи лоб желтит умершему она.

Лежит на койке павший командир,прикрытый флагом с золотом узора.Проносится по госпиталю: «Мир!»

Луч солнца побежал вдоль коридора,и, заглушая выстрелы мортир,эфир дрожит от радостного хора.

Эфир дрожит от радостного хора,раздергивает занавес рассвет,рубильники включают полный свет,лучи во всю арену кругозора.

Тройной зрачок циклопа-светофорамашины красит в изумрудный цвет,голубизной младенческого взораобводят новорожденные свет.

Вновь девушка идет к своей надежде,законам лета яблоня верна,и облака несут дожди, как прежде.

И в бочках бродят гении вина.Весь мир очнулся в розовой одежде.Но — грохотом чревата тишина.

Но — грохотом чревата тишина.Костыль отброшен, вылечена рана.Стучит, пищит короткая волнав магнитной атмосфере океана.

Пищит волна, и вдалеке виднасиреневая дымка урагана.Тяжелая вода освященадля верной службы атому урана.

И как ни пахнут новые духи,из розового созданные мирра,как ни звонки вокальные верхи,

как ни сияют Орион и Лира,как ни звучат великие стихи —еще нет вести о начале мира!

Еще нет вести о начале мира,и раненый лежит спиной к войне.Шумит фонтан, цветной, как птица лира,а смерть уже дежурит в стороне.

Сирена воет в синеве эфира,и стекол нет в расстрелянном окне.Кричит земля: «Немедленного мира!»Но враг и мертвый бредит обо мне.

Он говорит: «Нет повода для спора!»(А кровь сочится с бульканьем вина.)Проели черви яблоко раздора,

утихла боль, утешилась жена,эфир дрожит от радостного хора,но — грохотом чревата тишина!

СКАЗАНИЕ (1962–1964)