Пятнадцать жизней Гарри Огаста - Норт Клэр
А затем наступает момент шока. Это происходит, когда погибает ваш сосед, который отправился починить велосипед и оказался в неудачном месте в неудачное время. Или когда после бомбежки пожар уничтожает ваше место работы, и вы, стоя на улице, не понимаете, куда вам теперь идти и что делать. После войны я слышал много рассказов про военное время – про то, как люди не падали духом, как пели в туннелях метро во время бомбежек… Однако те, кто рассказывал подобные истории, не говорили о том, что людям просто ничего другого не оставалось. Что, впрочем, нисколько не умаляло заслуг тех, кто сумел все это пережить.
Было что-то странное, неестественное в том, что 1 июля 1940 года выдался такой погожий день. Солнце заливало все вокруг, в ярко-голубом небе не видно было ни облачка, веял легкий ветерок, не давая сгуститься зною. Однако люди, спешащие по своим делам и торопливо пересекавшие открытое пространство площади, поглядывая вверх, ругались себе под нос, призывая дождь и туман. Я сидел на скамейке с северной стороны площади, рядом со ступеньками, ведущими вниз, к фонтану, и ждал. Было еще слишком рано – я пришел почти за час до назначенных двух пополудни, чтобы осмотреться и понять, не грозит ли мне какая-нибудь опасность. Дело в том, что я был дезертиром. Меня призвали в армию в 1939 году, и я, помня о том, что у меня назначена встреча с Вирджинией, к стыду Патрика и, вероятно, моего отца, сбежал из части. Как и многие подобные мне, в моей четвертой жизни я позаботился о том, чтобы зафиксировать пару полезных для меня событий, в том числе запомнить, кто именно одержал победу в некоторых заездах на скачках и в кое-каких других спортивных соревнованиях, на результаты которых делались ставки. Нельзя сказать, что благодаря этой информации, которую я почерпнул из спортивного альманаха 1957 года, мне удалось чудовищно и незаконно разбогатеть. Однако она позволила мне заложить основы комфортного в материальном смысле существования, что исключительно важно для человека, претендующего на хорошую и стабильную работу.
Говорить я стал подчеркнуто правильно, примерно так, как говорил Фирсон, сразу же давая почувствовать собеседникам, в том числе потенциальным работодателям, свой высокий социальный статус. Вообще же мое произношение из-за многочисленных путешествий и изучения иностранных языков стало легко и быстро меняться в зависимости от обстоятельств. Так, с Патриком я говорил как уроженец севера страны, с бакалейщиком общался на кокни, а с коллегами разговаривал как человек, мечтающий работать на Би-би-си.
Вирджиния, как оказалось, не обращала на подобные вещи никакого внимания.
– Привет, мой мальчик! – воскликнула она, и я сразу же узнал ее, хотя с того момента, когда в предыдущей жизни она сунула мне в руку небольшой перочинный ножик в доме, расположенном где-то на севере Англии, прошло двадцать два года. Разумеется, она выглядела значительно моложе, чем тогда – на вид ей было лет сорок. Тем не менее она и на этот раз была одета так, словно собралась на какую-нибудь джазовую вечеринку.
При виде ее я довольно неуклюже поднялся со скамьи. Вирджиния, однако, сразу же развеяла возникшее у меня ощущение некоторой неловкости, обняв меня за плечи и смачно чмокнув в щеку, что стало привычной формальностью в обществе гораздо позже.
– Боже, Гарри! – проворковала она. – Вы ведь сейчас совсем молодой, верно?
Мне было двадцать два года, а одет я был таким образом, чтобы меня принимали за молодо выглядящего мужчину лет под тридцать, достойного во всех отношениях, так, во всяком случае, мне казалось. На самом деле я скорее был похож на подростка, вырядившегося в отцовские вещи.
Взяв меня под руку, Вирджиния повлекла меня по направлению к Букингемскому дворцу – еще целехонькому, так как до того момента, когда он будет поврежден бомбами немецкого пикировщика «Дорнье», атаковавшего затем вокзал «Виктория», оставалось еще несколько месяцев.
– Ну, как все прошло? – поинтересовалась, сияя глазами, Вирджиния, волоча меня за собой, словно провинциальная кузина, приехавшая на праздник к столичным родственникам. – Обычно кровь из бедренной артерии бьет просто фонтаном, а нервных окончаний там почти нет. Я, конечно, хотела принести вам какой-нибудь яд, чтобы вам было полегче, но все происходило в такой спешке!
– Смерть была единственным выходом? – едва слышно спросил я.
– Дорогой мой! – воскликнула Вирджиния. – Вас бы допрашивали бесконечно. Кроме того, – добавила моя собеседница и толкнула меня локтем в бок с такой силой, что я едва удержался на ногах, – мы же должны были убедиться, что вы действительно один из нас. Вот я и назначила вам эту встречу.
Я сделал глубокий вдох, а затем медленный выдох. Эта странное рандеву стоило мне моей четвертой жизни и двадцати двух лет ожидания в пятой.
– Позвольте спросить, вы не уйдете в течение ближайших пятнадцати минут? Я интересуюсь только потому, что у меня накопилось огромное количество вопросов, и мне нужно решить, в какой очередности их задавать, – съязвил я.
Вирджиния игриво шлепнула меня по руке.
– Мой дорогой мальчик, – сказала она с улыбкой, – на то, чтобы задать интересующие вас вопросы, в вашем распоряжении еще много веков.
Глава 24
Клуб «Хронос».
Мы с тобой так много спорили на эту тему, ты и я.
Никто не знает, кто его основал.
Обычно он возникает в древнем Вавилоне примерно в 3000 году до нашей эры. Мы знаем это, поскольку основатели клуба в память об этом событии уже на протяжении многих веков строят обелиск в пустыне, в месте, рельефом напоминающем долину и не имеющем определенного названия. На обелиске они пишут свои имена и часто оставляют послание следующим поколениям членов клуба. Иногда это послание имеет вид совета. Например:
ОСТЕРЕГАЙСЯ ОДИНОЧЕСТВА
ИЩИ УЕДИНЕНИЯ
НЕ ТЕРЯЙ ВЕРЫ
В других случаях, когда основатели клуба не испытывают благоговения по отношению к своим последователям, в качестве послания они оставляют какую-нибудь непристойную шутку. Сам обелиск стал предметом шуток и розыгрышей. Скажем, одно из поколений членов клуба «Хронос» вполне может спрятать его, приглашая другие поколения поискать. Таким образом, обелиск может несколько веков стоять или лежать где-нибудь в полном забвении, после чего кто-то совершенно случайно его обнаруживает и оставляет на нем свое послание, которое тоже может быть каким угодно – от глубокомысленных изречений вроде «со временем все тайное становится явным» до прозаического и безграмотного «сдесь был Гарри».
Сам обелиск время от времени меняет свой вид. Как-то в начале XIX века он был уничтожен ревностными викторианцами по причине его чересчур фаллических, с их точки зрения, очертаний. В другой раз он утонул в морской пучине, когда его перевозили через океан в Америку. Так или иначе, он остается для клуба «Хронос» чем-то вроде реликвии, посланием из прошлого будущим членам сообщества, свидетельством того, что калачакра, существовавшие в 3000 году до нашей эры, были и останутся первыми в этом мире, пока существует Земля.
Впрочем, ходят слухи, что настоящий основатель клуба появился на свет отнюдь не в древние времена. Те, кто склоняется к такой версии, утверждают, что это женщина по имени Сара Сиобан Грей, родившаяся приблизительно в 1740 году. Сара якобы первой начала активно разыскивать других таких же необычных представителей рода человеческого, как она сама, и устанавливать с ними контакты. Прожив сотни лет и десятки жизней, она составила список тех, кто мог иметь аналогичную природу в ее родном Бостоне. В среднем на полмиллиона населения приходится один калачакра. Саре Сиобан Грей удалось найти несколько дюжин, и это достижение нельзя недооценивать.
В какой-то момент Сара Сиобан Грей догадалась, что люди особой породы, к которой принадлежала и она, образуют некое братство, существующее не только в настоящем, но также в прошлом и будущем. Она поняла, что в силу своего возраста не сможет узнать, какой была жизнь на рубеже XVII и XVIII веков, и не в состоянии увидеть своими глазами важнейшие события XIX века, например Гражданскую войну в США, равно как и познакомиться с кем-нибудь из ее непосредственных участников. С другой стороны, старику-калачакра, большая и лучшая часть жизни которого пришлась на годы, предшествовавшие ее рождению, Сара могла сказать следующее: «Мне известны события будущего. Воспользуйся этим и сделай на этом деньги!» Предположим, что собеседник ее послушался. Лет через пятнадцать после ее рождения в 1740 году он в один прекрасный день стучится в дверь ее дома и говорит: «Здравствуйте, юная Сара Сиобан Грей. Я послушался вашего совета и в самом деле разбогател. Теперь вам больше никогда в жизни не придется работать». Потом она могла бы заключить сделку с ребенком или подростком-калачакра, который наверняка должен был дожить до Гражданской войны. Ему она могла бы сказать такие слова: «Вот золото, которое я хочу положить в банк на твое имя. К тому времени, когда ты станешь взрослым, у тебя будет целое состояние. Все, о чем я прошу тебя взамен, – это чтобы ты сделал то же самое по отношению к другим подросткам, таким же необычным, как ты, когда они встретятся на твоем жизненном пути. Пусть их существование в этом сложном и неспокойном мире будет комфортным». Сторонники теории, согласно которой основы клуба «Хронос» заложила именно Сара Сиобан Грей, считают, что все было именно так. Волна пошла в обе стороны – в прошлое и будущее. Одни стали инвестировать в благополучие других, и это привело клуб «Хронос» к процветанию. Более того, он стал расти, поскольку теперь члены клуба, уже осознавшие особый характер своей природы, активно разыскивали других, тех, кто еще ничего про себя не понял. За несколько циклов рождений и смертей клуб не только увеличился в численном отношении, но и разросся во времени, поскольку его члены обнаружились и в двадцатом столетии, и в Средневековье, и в гораздо более глубоком прошлом.
