Татьяна Мудрая - Девятое имя Кардинены
Людей Танеиды встретили радушно: мужчин направили в главный, мужской дом, ее саму окружили женщины и повели наряжаться.
— Здесь что, завершение посевной? — поинтересовался Хорри.
— Скорее — сбор урожая. Выполнили крупный заказ и ждут его хозяина, — пояснил Дан. Он в детстве жил в этих местах и не всё еще позабыл. — Видишь, закон рушат, вино пить будут. Пророк вообще-то не пить запретил, а напиваться, вот они и хитрят по большим праздникам.
В доме уселись за столы, уставленные буквой П с растянутой вширь верхней частью. Слева старики, за средним столом в глубине — женщины, молодые и старые, а во внешнем ряду, для охраны, — молодые мужчины. За правым столом, таким же коротким, как и левый, разместили гостей. Было им тесновато, поэтому ину Танеиду, наверное, и усадили совсем уж на угол, подумал Хорри. На ней обмятое по фигуре горское платье: коричневый суконный сарафан и разрезами по бокам, под ним просторная, немного короче его, рубаха и шаровары до пят, то и другое — из шелка цвета соломы. Наборный пояс с железными бляхами и такие же наручи широки, как у мужчин, а на голове — женское белое покрывало и на нем серебряный обруч.
— Маловато нам чести, — исподтишка сказал Хорри сидящему рядом Дану.
— Что так?
— Посадили на задворках, ину одели в поношенное.
— Сразу видно, первый раз в Лэне. (Это было преуменьшено: на самом деле, конец боевых действий Хорри захватил и в них отличился.) Запоминай. Если почетное платье не с иголочки, значит, давно пожаловано. Внешний ряд мест — для воинов, внутренний — для тех, кого оберегают и почитают. И, наконец: желая человека уважить, сажают напротив, а не рядом. Мужчин — против их милых, нас — против старейшин, а нашего командира — против пустого места во главе стола, и хотел бы я угадать, что за птица туда сядет.
Уже обнесли всех первой переменой — похлебка какая-то, вкусная, но острая. Уж и кувшины с вином покачивались, кажется, на столе от нетерпения. А гости всё не ехали.
И вдруг — цоканье копыт по плитам двора, веселые голоса наездников. Человек пятнадцать в защитного цвета комбинезонах с откинутыми и вывернутыми наизнанку капюшонами вошли в залу, их предводитель церемонно поклонился старикам и сел на то самое крайнее сиденье. Остальные уместились в мужском ряду, несильно потеснив хозяев. Дан толкнул соседа в ребро:
— Смотри, Хорри: никак сам Денгиль пожаловал. Я его раз и видел всего, да личность заметная. Так я и думал!
И сейчас же заходили по рядам кувшины и блюда с дымящимся мясом, обложенным зеленью. Как всегда во время трапезы, смолкли разговоры, только переглядывались через стол парни с девушками, мужья с женами, кавалеристы со старцами и Танеида со своим Волком.
«Что-то я слышал о них обоих выходящее из рамок, — подумал Дан. — Будто бы не только одна война у них на двоих, а и симпатия. Только никто этого всерьез не утверждал: больно не по-людски эта симпатия выражалась, одни споры и разговоры. Ну да мы бычки молодые, что с нас взять-то».
Когда все насытились, а девушки стали чистить стол, чтобы принести мед и орехи, самый старший из стариков поднялся с места:
— Прошу гостей пожаловать смотреть на заказ.
Красноплащники и это, разумеется, приняли на свой счет. Винтовая лестница, по которой первыми спустились двое молодых мужчин Денгиля, вела в подземный, цокольный зал, такой же большой, как и первый. И за стеклом шкафов, и в старомодных витринах, а то и просто вразброс по столам лежало оружие. Музейное: клинки всех форм и размеров, откованные здешними мастерами, боевой конский прибор, ружья с ложами, увитыми металлической нитью, и чеканкой на стволах. Всё было скорее для показа, чем для торговли. Длинные клинки и ножи попроще, для нынешних воинов, однако, были выполнены с той мерой красоты и изящества, которая всегда отличала изделия местных мастеров. И скромно устроились в углу странного вида, простые и как бы полупрозрачные от необычного блеска, легкие и тонкие кирасы, шлемы, поножи и наручи из металлических пластин, без украшений, только совершенная форма выявляла их творцов.
Танеида и Денгиль почти не смотрели на все это — спорили полушепотом. Наконец, он сказал, тихо посмеиваясь:
— Вот если станцуешь со мной свой любимый танец с этакими кастаньетами, — так и быть, выполню твою просьбу:
— «Пусть на свадьбе своей уделит мне онаТолько танец один, только кубок вина…»
Ну как, мадам Саломея?
— Стоит подумать, Лохинвар.
Вернулись в верхнюю залу уже охмелевшие — не столько от вина, сколько от зрелищ. Денгиль взял свою чарку, налил доверху:
— Пью за госпожу Кардинену, держательницу крепостей и водительницу красных плащей!
Танеида тоже поднялась со своего места для ответа (а ведь не пили до того оба ничего, подумалось многим):
— За Денгиля, который держит на себе и за собой горы!
— За главную королевскую лесничиху!
— За охотника на красного зверя!
Тосты следовали один за другим, все в более убыстряющемся ритме.
— За Кардинену о семи жизнях, которая уже три из них обменяла у Бога на свои заветные желания!
— За… Волчьего Пастыря!
Денгиль резко вернул свой кубок на место, стукнув донцем так, что недопитое вино пролилось. Танеида спокойно выпила чарку, опрокинула ее так, что на подставленную ладонь упала рубиновая капля. И в звонкой тишине голос ее отдался ото всех стен:
— Старшие, свидетельствуйте. Все вы слышали, что обещал мне там, внизу, Денгиль?
— Да. Но разве то была не шутка?
— Шутка и есть. Однако так смеяться хоть надо мной, хоть со мной — дело непростое. Денгиль, ты не передумал — станешь со мной в пару?
— Стану. А что идет в заклад?
— Хм! За то, что я нарочито поймала тебя на слове, — не только ты выполнишь мое желание, о котором ты знаешь, но и я — любое твое, о котором не знаю. Идет?
Оба вышли на площадку перед столами: Денгиль — на ходу стягивая с себя куртку, Танеида — снимая обруч, покрывало и тяжелые наручи с запястий. Лин-авларские юноши с заученной ловкостью повернулись на своей скамье так, чтобы загородить пирующих, а один из «горных братьев» сел рядом с опустевшим местом Танеиды.
Денгиль вытащил свой прямой клинок, отбросив ножны.
— Данчик, дай! — крикнула она.
Тот привстал и бросил ей свою шпагу рукоятью вперед. Танеида ловко перехватила ее на лету за эфес.
Ударил прежде Денгиль. Она отбила. Движения все убыстрялись, так что мечи образовали вокруг драчунов сверкающий свод. Доман стоял почти неподвижно, только рука летала в невероятном темпе, а Кардинена будто и в самом деле танцевала вокруг — без малейшей натуги. Танец нападений и защиты: что-то и от старинной пляски стерхов, священных журавлей, было в нем, и от боевой лэнской игры.
Клинок Танеиды замер над левым плечом Денгиля — и вдруг сорвался вниз, но внезапно повернулся и ударил плашмя. И в то же самое время острие его шпаги скользнуло между ее левой рукой и грудью, порвав одежду.
— Финита!
Девушки повскакали с мест, визжа от восторга.
— Хорри, ты чего это?
Тот побледнел, как известь, и Дану показалось, что его сейчас вывернет прямо в тарелку.
— Я думал, они друг друга прикончат, а мы в ответе.
— Чушь! Я, по правде, тоже вначале труса праздновал, пока не начался фейерверк. С этакой скоростью по-серьезному не бьются даже такие классные бойцы, как они оба. Сила удара не та, понимаешь? Это они играли, выставлялись. А вот задирались, похоже, и взаправду.
Танеида сидела уже рядом с доманом и, грызя орехи, рассуждала:
— Вот не давал мне пять сотен, а теперь возьму всю тысячу. Ибо сказано в Коране: не делай свою руку привязанной к шее и не расширяй ее всем расширением. По-простому — не жадничай и не хапай.
— Не расточай, — поправил он ворчливо, — что я и делаю. Тафсиры почитай, если арабской образности не понимаешь.
— Да, а с меня что причитается за порванную сорочку?
— В гости ко мне поедешь завтра. Только и всего.
Уезжая с «Братьями Волка», Танеида сказала своему Керту:
— Остаешься за меня. Будут приезжать по договору новые люди — рассовывай по гарнизонам согласно моей росписи. Особо над ними не тиранствуй: это народ такой же ученый, как и ты, если не похлеще.
На ней была уже защитно-пятнистая форма и высокие ногавки на тонкой подошве, чтобы ступня, как тут говорят, чуяла камень. Керт покосился на нее с каким-то недоверием: если бы не коса — тоже совсем бы один из денгилевых людей, а их он не слишком-то жаловал, самостоятельны больно.
…Тропа уходила высоко в горы, к альпийским лугам. Липы сменились дубовыми и буковыми рощами, затем елью и лиственницей. На второй день вышли к границе снегов.
Денгиль бросил Танеиде на седло полушубок.
