Саша Камских - Институт экстремальных проблем
Вадим несколько минут раздумывал над этими словами и разглядывал получившийся рисунок.
— Хорошо, — согласился он, — давай по-другому. Ты купишь или сошьешь себе домашнее платье, темное, из плотного шелка, длинное, с длинными рукавами, с высоким воротником. Будешь ходить в нем. Но никакого белья! Я буду это знать и все время находиться в тонусе.
— Димка, — смеялась Света, — что ты еще придумаешь?!
— Можно инвалиду помечтать? — с коротким вздохом спросил Медведев. Он взял чистый лист бумаги и попросил: — Светлашенька, ты сидишь совсем неинтересно, я домысливаю то, чего не вижу, вот и лезет мне в голову всякая ерунда вместо творческого вдохновения. Солнышко, сядь как-нибудь не столь, как бы это сказать, целомудренно!
Светлана лукаво улыбнулась в ответ. Она почти не изменила позу, только чуть развернулась, наклонила голову, слегка согнула в колене ногу. Произошло чудо – холодность античной статуи исчезла, все тело наполнилось негой и страстью. Вадим лихорадочно схватился за карандаш. Полчаса прошли в полном молчании. Только когда рисунок был готов, Медведев очнулся.
— Светлашенька, ты не замерзла? Не устала?
— Нет, Дим, все в порядке. Ты закончил? Можно посмотреть?
— Конечно.
Света встала, набросив на плечи кимоно, подошла к Вадиму и присела на край дивана.
— Я еще не закончил, только сделал два наброска, потом продолжу. Тебе не надоело так сидеть? Включи музыку или телевизор, если скучно.
— Дим, как здорово! — восхитилась Света, когда увидела рисунки. — Ты настоящий художник!
— Ты преувеличиваешь, — покачал головой Вадим. — Вот ты настоящая красавица!
Он притронулся рукой к светлым волосам, ласково провел пальцами по щеке и тонкой шее, сбросил с плеча тонкий шелк. Света не стала поправлять его, а так и осталась полуобнаженной. Едва касаясь пальцами нежной кожи, Медведев скользнул рукой по груди, подушечкой среднего пальца тронув сосок, провел ладонью по бедру, убирая мешавшую ему паутинку ткани, и, обхватив за талию, притянул девушку поближе к себе.
— Ты божественно хороша! У тебя восхитительное тело! — Вадим не мог отвести глаз от любимой. — Тебе кто-нибудь говорил об этом?
— Никто, ты первый, — улыбнулась Света.
— Тебе попадались или идиоты, или слепые. Как можно не сказать ни слова, когда перед тобой такая прелесть?!
— А ты думаешь, кто-нибудь меня видел? — ответила Светлана вопросом на вопрос. — Ни один врач не просил раздеваться до такой степени – или сверху, или снизу, — усмехнулась она.
У Вадима пересохло в горле, у него опять пропал голос, а сердце пропустило несколько ударов.
— Ты хочешь сказать, что… — он не смог договорить.
— Что у меня никого не было.
— Ты же говорила, что чуть не вышла замуж за аспиранта твоего отца, неужели…
— Между нами ничего не было, — перебила Медведева Светлана.
— А Рябов? И с ним у тебя ничего не было?
— Ты мне не веришь…
Вадим ощутил, как она сжалась под его рукой; сильнейший стыд и раскаяние охватили его.
— Светочка, прости меня, я мерзкая скотина! Я верю тебе! Прости меня, милая, прости, пожалуйста, за мои грязные подозрения, грубые вопросы, нелепую ревность! Я столько раз обижал тебя, клялся, что этого больше никогда не будет, и опять не сдержал слово. — Он хотел поцеловать ее, лаской вымолить себе прощение, но боялся сделать это. — Я несу что попало, заставляю раздеваться, бесцеремонно разглядываю тебя, лапаю, а ты из-за своей деликатности не решаешься поставить меня на место! — Он отдернул руку, которой обнимал Светлану, и закрыл в отчаянии глаза.
— Димка, — прошептала Света и коснулась губами опущенных век, — это последнее недоразумение между нами.
— Правда?! — Вадим робко посмотрел на девушку. — Ты простила меня? Не сердишься? Тебе не противно быть рядом с калекой?
— Димка, у тебя такие ласковые руки, и, наверное, я давно хотела остаться наедине с тобой вот так, как сейчас. Мне нравится, как ты на меня смотришь, в твоих взглядах нет ничего оскорбительного, только любовь, а от твоих прикосновений замирает сердце. После всего, что произошло, между нами не может быть никаких барьеров. Я только твоя, ничьей я никогда не была и не буду.
Медведев, отвернувшись, застонал:
— Господи! Есть все-таки над нами высшая сила! Как я проучен за свой кобеляж! Рядом со мной любимая девушка, которая говорит, что любит, что она моя, а я – полный ноль… Как перенести это?
— Все будет в порядке, любимый, обещаю тебе. Веришь?
— Да, милая, да! — Вадим крепко обнял девушку. — Я верю тебе, только говори мне это почаще, потому что временами я теряю надежду, и только твои слова возвращают ее, я слаб, я не могу жить без тебя. За что я наказан, я знаю, но за что мне послано спасение в твоем лице, остается только гадать. Наверное, это всего лишь аванс, который я не заслужил и должен буду расплатиться за него в будущем.
— Не придумывай ничего. Авансы какие-то, расплаты, — Светлана прижала его голову к своей груди и провела рукой по волосам, шее, спине. Вадим замер, боясь шевельнуться и пропустить хоть одно прикосновение обожаемых пальцев, и только чуть прихватил губами нежную кожу. — Давай продолжим.
Пастель всегда привлекала Медведева благородством, чистотой и свежестью цвета, бархатистой поверхностью фактуры. Но эта техника требовала точности штриха, чутья избираемого цвета, потому что изменить его практически невозможно: чистый мерцающий пастельный тон таков лишь при изначальном нанесении. И в то же время пастель позволяла удивительным образом смешивать и накладывать цвета, что давало бархатистость и глубину рисунку.
Никогда у Вадима не было такого роскошного выбора – не шесть или двенадцать, а сорок восемь разноцветных палочек пастели лежало перед ним в жестяной коробке. Он долго не решался выбрать оттенок, задумчиво смотрел на Светлану, брал в руки то один мелок, то другой и, наконец, остановился для начала на нежнейшем розовато-бежевом. Медведев передавал форму легким контуром, тонкой линией, а все цветовое решение задумал сделать несколькими тонами, нанося разноцветные мелкие штрихи, которые можно было оставить и в чистом виде, подобно мозаике, но можно было и смешать. Кончиками пальцев он растушевывал пигмент, вбивая его в специальную шероховатую бумагу, так, чтобы несколько нанесенных рядом штрихов, не смешиваясь полностью, соединились и заиграли цветом. Вадим настолько отдался процессу, что временами ему казалось, будто под рукой у него не рисунок, а бархатистая кожа, и это ее он ласкает легкими прикосновениями. Все происходило в полной тишине, только с улицы иногда доносился шум транспорта.
Медведев пришел в себя, когда неяркое зимнее солнце перестало заглядывать в комнату, свет ослабел, и краски потеряли свою яркость. Прошло почти три часа, от напряжения у него затекла шея, а Светлана сидела, не шелохнувшись, все в той же позе.
— Светочка! — позвал он ее.
Девушка отозвалась не сразу. Прошло несколько секунд, прежде чем она глубоко вздохнула, будто просыпаясь, и, не меняя позы, повернула голову.
— Девочка моя, я тебя совсем замучил. Все, хватит на сегодня, одевайся и посмотри, что у меня получилось.
Но только Светлана встала и потянулась, как Вадим вскрикнул:
— Замри на пять секунд, умоляю!
Он схватил чистый лист бумаги и всего несколькими линиями перенес на него образ исчезающей на глазах сонной неги и немного ленивой грации, олицетворением которых сейчас была Света.
— Спасибо, радость моя! — Медведев был преисполнен благодарности.
— Дим, у тебя же талант! — восхитилась Светлана, когда увидела его работу.
Она не могла решить, какой рисунок лучше. Рисунок пастелью изумлял продуманной цветовой гаммой: общий тон Вадим сделал достаточно темным, он был намечен широкими штрихами, сгущавшимися к центру, песочный цвет драпировки стал насыщенным, в складках ткани превращаясь в кофейный, и на его фоне казалось, что хрупкое тело мерцает перламутром редкостной раковины. Последний набросок был наполнен жизнью, он запечатлел таинственный миг перехода от полусна к бодрствованию, когда тело и разум просыпаются в предчувствии радости бытия.
— С такой моделью и с такими средствами, каждый так сможет, — Вадим смущенно улыбнулся, услышав Светину похвалу. — Однако я устал с непривычки – лежа, много не порисуешь. И тебя, наверное, уморил. Как ты смогла столько времени просидеть неподвижно?
— Для меня это несложно.
Светлана, пока Вадим рисовал ее, почти полностью отключилась от реальности, погрузившись в подобие дремоты. Это позволило телу надолго застыть в одном положении, а сознанию дало возможность работать с невиданной интенсивностью. Разум перебирал разрозненные сведения, полученные во время поездки, будто лежащие россыпью разноцветные кусочки смальты, укладывая их в единую мозаику, основание для которой было создано давно. Теперь она точно знала, что и как должна сделать, что может помочь, что помешать, оставался один вопрос – где. Ответ на него пока не нашелся, но было ощущение, что в этом каким-то образом должна помочь Ирина.
