Алексей Герасимов - Констебль с третьего участка
— Ну-ну, не надо юродствовать, мистер Доу, — инспектор Ланиган сморщился так, словно что-то кислое ему в рот попало. — Налицо прямое соучастие в краже.
— Так ведь не случилось никакой кражи, сэр!
— Ну хорошо, хорошо. Соучастие в покушении на кражу, Вам эта казуистика вряд ли облегчит участь.
— Да что такое вы говорите, инспектор? — усмехнулся взломщик. — И что же, мистер Маккейн что-то достал из несгораемого шкафа? Нет, сэр, нет и нет! Он только заглянул внутрь, и не более того! Откуда мы с вами, господа, можем знать, что он не доверенное лицо покойной аббатисы, заблаговременно нанятое ей присматривать за вещичками, коли с ней случится что?
— Э, мистер Доу, прекратите вы балаган. Я устал, я спать хочу… Маккейна мы расколем, ему нападение на констебля, как минимум, светит. Вот и он сам, кстати, наш герой. Что у вас, Вильк?
Взломщик вздрогнул и потер здоровенную шишку на лбу.
— Рапорт о сегодняшнем задержании, сэр, — доложил я. — В дело.
— Отдайте мистеру Макензи, он подошьет, когда закончит с описью. Гм, а что это вы так покраснели, голубчик?
Дежурный инспектор, открывший один из фолиантов, сидел неподвижно, вперив взгляд в страницу, и стремительно приобретал цвет вареного рака.
— "Персиковая ветвь", — произнес доктор Уоткинс. — Я говорил вам, инспектор, что в тайнике будут и подобные произведения тоже.
— Да, хм, — мистер Ланиган подошел к Макензи, заглянул ему через плечо, и придушенно кашлянул. — Однако… А ведь я вам тогда не слишком-то поверил. Каюсь – был неправ.
Мистер Доу попытался приподняться на стуле, чтобы заглянуть в содержимое книги, но под моим строгим взглядом плюхнулся обратно и вновь потер шишку.
— Неудивительно, что эрл Фартингдейл был категорически против вскрытия тайника, — продолжил старший инспектор. — Это как же нам подобное в опись-то внести, а?
— Полагаю, если не впадать в ханжество, то можно записать как трактаты о… скажем, об обустройстве счастливого семейного быта, — невозмутимо ответил доктор.
— Хм-хм, гм, думаете? А что же, вполне и так можно трактовать. Именно с такой формулировкой и вносите в перечень, мистер Макензи. Вильк, давайте-ка свой рапорт мне, я… недооценил занятость инспектора.
Отдав документ, я уже хотел поинтересоваться, можно ли мне, наконец, направляться домой, когда в кабинете появился отчаянно зевающий О`Хара.
— Неужто это никак не могло подождать до утра, инспектор? — спросил он, и потер ладонями глаза.
— Поверьте – нет. Уведите мистера Доу, мы с ним чуть позже продолжим, — крикнул Ланиган констеблям, дожидавшимся за дверью, и повернулся ко мне. — Помогите-ка нам с доктором, Вильк. Только аккуратно.
Инспектор кивком указал мне на стоящую в углу, упакованную в оберточную бумагу, икону Святой Урсулы (ее тоже, как вещественное доказательство, забрали в участок, хотя я сам слышал обещание мистера Ланигана, которое он давал сестре Амброзии – вернуть образ не позднее завтрашнего полудня).
Освободив икону от обертки мы аккуратно, стоймя, водрузили ее на стол старшего инспектора. Наш штатный художник пригляделся, и потрясенно ахнул.
— Да это же Эндрю Флорин, лопни мои глазоньки, — пораженно воскликнул он. — Но что за негодяй покрывал изображение лаком? Это же бронирование, а не олифление… Постойте, да оно отслаивается.
Мистер О`Хара провел рукавом по поверхности, и на столешницу посыпались темные чешуйки лака, открывая нам удивительно яркие, словно только что нанесенные, краски.
— Сможете привести образ в нужное состояние, — напряженно спросил инспектор. — Это позволит нам привлечь на свою сторону Церковь, что в свете сегодняшних событий будет нелишним.
— Да, но… Нужна не простая, но именно иконная олифа, а у меня ее нет.
— Льняное масло, отбеленное под действием дневного света в продолжение двух лет и вареное затем со свинцовыми белилами или свинцовым глетом? — спросил доктор Уоткинс, и, получив утвердительный ответ, произнес: – У меня есть. Осталось от одного дела… Можете послать ко мне домой, инспектор – миссис Кристи знает, где это.
— К обеду закончите, мистер О`Хара?
— Помилуйте, сэр! Я-то, положим, и к утру закончу, но олифе полтора дня надо сохнуть!
— Ну это-то уже вопрос решаемый, — пробормотал инспектор.
В дверь постучали, и на пороге появился Стойкасл – нынче он был дежурным по участку.
— Сэр, — обратился он к мистеру Ланигану, — осмелюсь доложить, сегодняшний задержанный здоровяк пришел в себя.
— А! Прекрасно, — потер руки старший инспектор. — Давайте-ка его сюда, голубчика… Мистер О`Хара, скажите, как долго вы будете удалять старый лак?
— С четверть часа, может немного больше, — пробормотал художник не отрываясь от занятия. — Если констебль будет столь любезен, что подержит икону это время.
— Что же, мистер Вильк, не откажете в любезности, — спросил мистер Ланиган.
— Не откажу, сэр, — еще четверть часа без сна я переживу, а поглядеть, как облик святой будет выглядеть без этой, раскритикованной нашим художником лакировки, было страсть как интересно.
Да и конка еще не ходит, а тратиться на кэб (тем паче идти домой пешком) что-то не хотелось.
Вскоре Маккейна, в наручниках, доставили в кабинет.
— Лучше мне не дергаться, — хмыкнул он, покосившись на меня, и тот предмет, что я держал в руках.
— Уж будьте так любезны, — ответил мистер Ланиган, и, кивнув на стул, добавил: – Присаживайтесь.
Задержанный последовал его указанию (пара констеблей, ну просто на всякий случай, осталась стоять рядом с ним), а старший инспектор, сложив руки в замок, посмотрел на него долгим взглядом.
— Скажите, мистер Маккейн… Это, кстати, ваша настоящая фамилия?
— Да, сэр, — ответил тот.
— Так вот, скажите нам мистер, зачем вы убили мать Лукрецию?
— Что?!! Да я, — преступник хотел было в возмущении подскочить, но был остановлен тяжелой рукой Мозеса Хайтауэра. — Э, нет, сэр, вот это вам на меня повесить не удастся! Уж чего-чего, а этого-то я точно не делал!
— А что же делали, — мягко поинтересовался доктор Уоткинс. — Ну, кроме того, что проникли в женскую обитель без дозволения настоятельницы или лица ее замещающего, что действующим законодательством трактуется как святотатство, и оказали сопротивление полицейскому? Ведь это вы похитили сестру Епифанию, верно?
— Моя вина, сэр, — ответил Маккейн, тяжко вздохнув и поникнув даже как-то. — Не знаю как вы про это прознали… Но она жива и здорова! Я собирался ее отпустить когда вся эта катавасия со старинными чертежами закончится, ей-богу, сэр!
— Где вы ее держите?! — хлопнул ладонью по столу мистер Ланиган.
— В домике, который снимаю, Коннахат-лайн сорок пять, в подвале. Я оставил ей еды и воды, перед тем, как отправиться на дело, сэр, так что…
— Констебль Стойкасл, — крикнул старший инспектор.
Когда тот явился, Ланиган распорядился отправить в дом Маккейна дежурный наряд, и доставить в участок удерживаемую там монахиню.
— Ну а теперь, — сказал Уоткинс, — расскажите нам, что же вы искали в тайнике аббатисы.
— И на кого работаете, — добавил старший инспектор.
— Сэр… Я не знаю, на кого я работаю. Мне никогда не доводилось видеть этого человека.
— Так, — насупился Ланиган. — И вы полагаете, будто я в такое поверю?
— А пускай мистер Маккейн расскажет нам свою историю с самого начала, инспектор, — предложил доктор. — Ведь сотрудничество со следствием, если я верно помню, смягчает вину.
— Вплоть до перевода в разряд свидетелей – зависит от степени сотрудничества.
— Что же, — вздохнул арестованный. — Я расскажу вам, господа, историю своей жизни и падения.
Он помолчал немного, собираясь с мыслями.
— Происхожу я из небогатого дворянского рода в Дамфрисе, что в Стрэтклайде.
— Англичанин? — удивился Макензи.
— Шотландец, сэр, — с негодованием ответил Маккейн. — И именно это стало причиной моих горестей. После несчастливой битвы при Куллодене, почти полторы сотни лет назад, как все вы знаете, хайлендеры во главе с Джорджем Мюрреем запросили помощи в Эрине, и короновали вашего короля Донхада шотландской короной. Стрэтклайд же достался англичанам, и скверные оказались это хозяева для нашей земли. Нет таких притеснений, что не чинили бы они шотландцам, имевшим несчастье оказаться под управлением британской короны. Арендаторов сгоняли с земель, дворян лишали их ленов… Мы бунтовали, но бунты быстро и жестоко подавлялись, а в землях наших селилось все больше и больше англичан. Что я рассказываю, вы сами все это прекрасно знаете, господа.
Он покачал головой.
— Как и многие в юности, я мечтал о свержении ненавистного владычества, и вступил в тайное общество заговорщиков – "Круг Чертополоха", надеясь или победить, или с честью погибнуть в борьбе. Увы, прекрасному порыву моей души не суждено было сбыться. Мои соратники, смирившись с невозможностью открытого противостояния Лондону, решили действовать путем террора: убивать английских поселенцев, жечь их фермы, и чиновников англичан они тоже приговорили к смерти. — Маккейн вновь тяжело вздохнул. — Незадолго до того, как я вступил в их ряды, одно из покушений вышло удачным – был убит проезжавший через наш городок лорд-протектор Глазго. Надо ли говорить, какие силы были брошены на поиск его убийц? Я, в отличие от большинства членов "Круга Чертополоха", не обладал еще навыками уходить от слежки, путать следы и скрываться. Англичане без труда меня арестовали, хотя я-то как раз был и ни при чем, и приговором мне должна была стать виселица. Тут-то я и попался на крючок своим нынешним хозяевам. Будучи отнесен к особо опасным преступникам, злоумышлявшим против короны, я был заключен в одиночную камеру, где дожидался судилища и казни. Надо ли говорить, насколько я был угнетен? Никому не хочется умирать в семнадцать лет, и я не был исключением, однако твердо был намерен не выдать никого из своих товарищей с "Круга Чертополоха" – тем паче, что и известны мне были весьма и весьма немногие.
