Семен Кирсанов - Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

НЕРАЗМЕННЫЙ РУБЛЬ (1939)

Был         такой рубльнеразменный                      у мальчика:купил он         четыре мячика,гармошку         для губ,себе ружье,         сестре куклу,полдюжины         звонких труб,сунул         в карман руку,а там         опять рубль.

Зашел в магазин,                            истратилна карандаши                            и тетради,пошел            на картину в клуб,наелся конфет                          (полтинник за штук;сунул         в карман руку,а там         опять рубль.

Со мной              такая ж история:я      счастья набрал                                до губ,мне          ничего не стоилоловить его                на бегу,брать его               с плеч,снимать                 с глаз,перебирать                   русыми прядями,обнимать             любое множество раз,разговаривать с ним                                      по радио!

Была елка,         снег,         хаживали         гости.Был пляж.         Шел дождь.         На ней был плащ,и как мы         за ней ухаживали!Утром,         часов в девять,гордый —         ее одевать! —я не знал,         что со счастьем делатькуда его девать?И были         губы — губы!Глаза — глаза!И вот я,         мальчик глупый,любви         сказал!— Не иди         на убыль,не кончайся,         не мельчай,будь нескончаемойу плеча моего         и ее плеча.

Плечо умерло.                      Губы у́мерли.Похоронили глаза.Погоревали,                     подумали,вспомнили         два раза́.И сорвано         много дней,с листвой,         в расчет,в итог         всех трауров по ней,а я еще…

Я выдумал            кучу игр,раскрасил дверь                            под дуб,заболел              для забавы гриппом,лечил            здоровый зуб.Уже вокруг                другиеи дела            и лица.Другие бы мне                в дорогие,—а та —         еще длится.

Наплачешься,                  навспоминаешься,набродишься,                  находишьсяпо городу                вдоль и наискось,не знаешь,                где находишься!

Дома          на улице Горькогопереместились.                       Мостыраспластались                       над Москвой-рекой,места,            где ходила ты,другие совсем!                         Их нету!Вернись ты                        на землю вновь —нашла бы               не ту планету,но ту,          что была,                          любовь…

Ровно такая,                  полностью та,не утончилась,                             не окончилась!И лучше б сердцу                            пустота,покой,          устойчивость!Нет — есть!                  Всегда при мне.                                          Со мной.В душе              несмытым почерком,как неотступно —                         с летчикомопасный              шар земной.

Я сижу           перед коньякомугрюм,             как ворон в парке.Полная рюмка.                         Календарь.Часы           и «паркер».

Срываю             в январе ялисток стенной тоски,а снизу ему                    времяподкладывает листки.

Часы стучат,                      что делатьминутам утрат?Целый год                    девятьутра.

Рюмку пью                  коньячную,сколько ни пью,                         онакажется              бесконечною —опять полна.

Опрокинул зубами,                              днане вижу,                понял я —опять онаполная.

А «паркер»,                  каким пишу —чернил внутри                      с наперсток.Пишу —            дописать спешу,чернил не хватает                                  просто!

Перу б иссякнуть                            пораот стольких                  строк отчаяния,а всё        бегут                   с перачернила            нескончаемые.

Я курю,           в доме                        дым,не видно             мебели.Я уже          по колено                        в пепле.Дом        стал седым.Потолок           седым затянулся.А папироса —                   как была,затянулся —                  опять цела.

Свет погашу —                      не гаснет!Сломал часы —                      стучат!Кричу: —             Кончайтесь насмерть!Уйди,               табачный чад!

Закрыл глаза —                           мерцаетсквозь веки                в жизнь                                 дыра!Весь год сорвал! —                            Конца нетлисткам календаря.

Так к мальчику                         рубль пригрелся —вот же он!                    Не кончается!Покупок гора                      качается:трубы,                 гармошки,                                   рельсы.

Вещей уже                    больше нету,охоты нет                к вещам.А надо —                 монетув кармане                      таща,думать о ней,                    жить для нее:это ж рубль,                    это ж мое!

По сказке —                мальчик юркнулв соседний доми скинул курткус карманом                    и рублем.Руки сжал,домой побежал,остановился,                      пятится:к мальчику —                         рубль,серебрян и кругл,катится,             катится,                               катится…

НОЧЬ ПОД НОВЫЙ ВЕК (1940)

               Добрый вечер!                     Добрый век!Время — снова стихами чудесить,         распахнуть молодые года!               Заходите сюда                  ровно в десять.Собираемся точно, — сегодня,                      здесь,        у елки моей новогодней.

Тридцать первое декабря —        бал Земли и Зимы,      вечер в играх и вихрях.    Ветки — зеленый дикообраз    с множеством глаз на иглах.Этот вечер повсюду и здесь —             сне́га, сме́ха           несметная смесь,      это — встреча Нового года,        но особого, нового рода!На розах с лавровыми листьями —            в календарной картонке —                покоится тонкий                    декабрьский            единственный листикс еще не оконченной датой —      только час проколышется                      год,           называемый                «Тысячадевятьсот девяносто девятый».

         Около сияющей елки                  в светелке,        не похожей на наши,     где воздух не домашний,             а горный,    около иголковой елки,     где зеленые ежики, —  долго собираются люди,удивительно на нас похожие.

          Добрый вечер!            Добрый век!До бровей — поседелая шапка.     Снега — охапка до век.Щеки с холода — ну и алы же        Лыжи поставьте,        пьексы снимитеи подымайтесь греться наверх.                  Тут       растрещался камин   в искрах искусственных дров.Живые деревья лет сорок не рубят!          Любят, что просто растут.              Воздух здоров,и исчезло древнее прозвище «дровосек».             Заходите сюда,                 Добрый век!

                        Дед        примчался на авиасанках!             Новогоднее наше —                      хозяину!          Молодая осанка                у старика.       Дать нельзя ему               и сорока.Над бровями одна вековая морщина.                Звездою      украшена елки вершина.               Это дед —    заслуженный деятель неба,сиятельный труженик звезд —      первый подвесил на эту          зеленую гостью тайгиновооткрытую золотую планету.

     Помните старый обычай:         вешать на ель       нити медной фольги,      клочья ватного снега,       конфетные банты,            шары из стекла,пустые и ломкие комнатки смеха?            Все это есть.   Но выпала елке особая честь:       ее украшают вещамине покупными, не взятыми в долг.     (Никому, ничего, ни за что            не продается,         а просто дается.)    И гости на елку вешают то,       что особенно людям          в году удается.

       Здесь и в будень —            душевная ширь:              целый год     люди делают людям,              от души,массу разнообразных подарков!      то — одежда и обувь,             дома и тома,то — мосты с полукружьями арок,        то — байдарки под ними,   корабли с парусами цветными.         Каждый — каждому            строит подарки,     не думая, кто их получит.Просто ставят на видное место                   чудесаиз железа, из шерсти, из теста,            из чисел, из мыслей…               Люди мыслят:          «Какой бы получше,         прочнее, душистейвыдумать, выковать, вышить              в коммуне             кому-нибудьсвой ежедневный подарок?»

                  То,                что тут       называется «труд», —    как цветы подбирают любимым,как поэт — потрясающий сердце повтор,               Тут монтер         собирает мотор,            как впервыечеловек создавал чудеса паровые.              Хлеб пекут,        будто скрипку свою      мастерит Страдиварий.  И с волнением лаборантка   открывает формулу клетки,как Эйнштейн уравненье миров.            И зеленой богине         на хвойные ветки —              образцы           ежедневных даров.

               А дом,      где небом заведует дед,              надет        на наклонную мачту.Дом похож на планету Сатурн.               Ось            в высоту.       Кольцо для прогулок       осыпано снежной пыльцой,и рефлектор смотрится небу в лицо.               Сотни         новых домов       выше облак высотных,              и горы,              и звезды,              и сосны.

     Но это не город,        скорее село           на Оке.         Хвойные чащи,      лед, как стекло, на реке.И хотя январь жесточайший, —               невдалеке    построено жаркое лето.          Водная станция,в полночь дневная от света.      Жара из мороза устроена.               Вот      на скользких коньках      веселая гонка несется     в тридцать градусов стужи.              И тут жевыходит пловчиха из летней воды             загорать       на кварцевом солнце.

      А рядом — океанский аквариум.(Дети его называют «Кваквариум».)          Там рыбы в юбочках балерин            проявляют рыбьи талантики.      И как избяные коньки                или гриф       отдельно от скрипки,     колебля тюль перепончатых грив,        стоя плывут морские коньки.И лежат, как блины, плоскоспинные рыбки,          присланные из Атлантики.

              И дальше —         большой зоосад.     Степные заросли для страусят,               рыжая гну      живет в своей собственной гриве.Песчаная львица возится, рыская,        но как-то добрей и игривей.      Носится с кистью хвоста             барсук-брадобрей.И тут полуптица живет австралийская              киви-киви,     держа дождевого червя            в полуклюве.Подумайте — в де-ка-бре! —             устроено этовеликолепное высокогорное лето.

         За лесом стоят мастерские.                     Внутри         они не похожи на мастерские.             И рябит из витринмиллион непонятных для нас мелочей.         Темнота исчерченагеометрией миллиметровых лучей,         и головастые черные вещи      поворачиваются и качаются,           как негативные снимки.И работа вещей никогда не кончается.      То ли трудятся тут невидимки,               или люди оставили                      копии глаз,                     копии рук,            чтобы сами доставили              глубокие копи              и уголь и газ?      И пока за столами звучит     у рабочих неозабоченных           новогодний рассказ,         выполняют машины                   заочно                и точно             человечий заказ.

Просто здесь для будущих нас             лист за листом      печатаются календари.Каждый день — толстый том,              полный сведений.Каждый месяц — Энциклопедия,         где описаны все Январифинских, волжских и прочих сражений;             все Сентябри       удивительных освобождений       западных, южных, полярных,     тропических и заокеанских          Белоруссии и Украин;                все Октябри   созидательных революций  и всех молодых Конституций        советские Декабри —    золотыми словами поэтов     напечатали календари.      Гости к елке подходят:            — Дари.          В руки веток,  в серебряный иней — жертвуй зеленой богине.

            Шар о шар    зазвеневшее «динь»!..Ледоколы свободно идут между льдин,        отражается в линзах            звезд позолота.     Всюду день земных именин.     Вот товарищ знакомый один          подвесил на ель                 модель       своего звездолета.          Видите ли —        каучуковое чудо      летит на урановом двигателе!Другой подарил пузатую ампулу            с каплей   последней, вчера побежденной           болезни.           Кончено  с криками, с кашлями, с корчами.       Шарик стеклянный                широк —где, бессильный разбрызгать простуду,      чертиком вертится стрептококк.

                  А вот —     отяжелили плодами посуду.Из зимнего сада принес садовод      свои небылицы-гибриды:           арбуз зебролицый, —          крыжовник небритый,       ягодояблоко, финикофигу,душистопушистую малиноклубнику…                 А некий  товарищ принес новую книгу           «Поэму Поэм»              о XX        героическом веке.

            Стих мой!     Как бы тебе дорасти  до такой озаренности слов  неожиданности и новизны?         О, души ремесло!          Как тебя донестидо такой откровенности и прямизны?        Как слова довести?до звучаний «Поэмы Поэм»?          В ней поэт           наконец     «Развязался с рифмой           и по строчке           вбежал    в удивительную жизнь»,    как мечтал его предок          (Маяковский).

         Хоть строка —           покажись!Он раскрыл молодой коммунизм пятилеток,        воскресил наши мысли живые,           облик вставших впервые              по эту             сторону      человечьей истории.            В ней поэту         удалось заглянуть    в Душу душ Народа народов.             Новый Век он считает с Октябрьского года,         с первого возгласа              большевика      на железной трибуне броневика.                   Да,        «Поэма Поэм» —    это больше венка, —             на века!

Один человек ничего не подвесил.              И, невесел,   сидит безутешно в столовой.                  Он —человек, осужденный за грубое слово            на неделю          безделья.       Жестокая кара!    По суровой традиции         судьи решают   и за проступок лишают         права трудиться             от суток           до месяца.

     Вот образец:  понимаете муку          Фидия,     если отнят резец     и к паросскому мраморуприкасать запрещается руку?       Или ноты, перо и рояль                отнять у Шопена?Или сердцу стучать запретить?        Или птице — любимое пенье?                Без труда           страшно жить.     И неделя штрафного безделиячеловеку — как прежде Бастилия.        А на праздник пустили,                 простили,       но просили прийти без изделия.

             Елка елок горит,              и на ней —            Шар шаров.          Дом домов,            Книга книг!                   Все,        какие в семействе профессии —       принесли, подарили, подвесили     на чудесную Выставку выставок —Песню песней и Вышивку вышивок.             Винт винтов,             Плод плодов,               Ленту лент,           Брюкву брюкв,              Букву букв,             Булку булок —      провозвестнице будущих лет.             Линзу линз,                 Вазу ваз,   снеговую Вершину вершин,   скоростную Машину машин,Склянку склянок с Духами духов,Лист листов со Стихами стихов…          Елка елок цветет,окруженная тесной Семьею семей           и Любовью любовей, —Сыновей сыновей, Дочерей дочерей,И живой на рогатке поет Соловей —             Птица птиц        общей Родины родин.

              Ровно 11.            Начинается      новогоднее дальневидение.          Посветлела ночная стена,        стала выпуклой,           будто выпекла    светобуквы и звуки гулкие.И по знаку какому-то             в комнату      вставились другие комнаты.            Понимаете?           Плывут столы       за столами, оттуда видят             этот стол,     из стены высовываются,    чокаются и здороваются          из прозрачной стены,за ними — еще вырисовываются…

              И за лесом            у дома около —всплыло облако над Окой,и окна прожекторное окопосмотрело далеко-далеко              и увидело:             около Сенытакже излучаются стены.      И с огромным лучом               у Ориноковстретилось оконное                окское                   око.        И из Белостока      тянулся чокаться     с окским товарищем      бокал белостоковца.

            За океан          лучи доползали.  («Это — Нью-Елка!» —        дети сказали.)

       Гости — вокруг стола.       Глазами — к хозяину.              Замерли.Дед-звездочет (голова не стара)         рассказывает,      время развязывает,        годы раскладывает,глазами орлиными годы разглядывает,          и по гостиной проносится вихрь               давних           тридцатых          и сороковых.

                   Дед      посмотрел на часы:   на циферблате ночном      половина двенадцатого.            — Внуки!        Бокалы в руки!             Начнем.  Первый тост за Двадцатый,          за наши бои и осады,за простого штыка граненую сталь!             Наполняйте            граненый хрусталь.

              Теперьникто не нуждается в термине, —          «жизнь»       у нас называется         жизнью,          «время»      у нас называется          временем.      А то, что оно            давно —      коммунизм,это само собой разумеется,            это имеется.

       Почему же влажнеют глаза,как от гари на дымном пожарище?          Товарищи!Вспомним окопное «За!..» —          крик атак,    восклицанье бойцов,       бежавших на танк.             Это            «За        коммунизм!»     в сорок давнем году      обучало ребят,      добывало руду,      приводило к присяге,       учило труду и в солдатском рядубагровело на фланге.            Боевое,         огромное,        громкое  «За коммунизм!» —     чтобы наши глаза      не слезились от горя,не слепли в чаду мастерских,     не выцветали от газа,     не опухали от голода,            чтобы вовеки              ни глазане было болью исколото.

            В годахсороковых и пятидесятых        были не все чудеса, что на елке сегодня висят.Полстолетья и больше назад         мы смотрели на вещи              другие —        защитные, серые.Мы гордились изделиями     тяжелой металлургии          и артиллерии.И тогда б я повесил на ель        не планету,  а вещь вороненую эту.

        Незнакома?     Не знаете, что?      Нет, не флейта.          Она не поет.     Это просто ручной пулемет.Тот, с которым я шел по дороге        в дни тревоги,за кустом устанавливал на треноге.         Если были стихи —         мы любили      не трельные хоры лесные,а скорострельные и скоростные.       Я повесил на ель бы            наши мишени,    пробитые в стрельбы.

      Я украсил бы ветки          пробами сталей           не шведских,       а чисто советских     для важных деталей —для ствола, для замка, для бойка.        И тетрадки ребят        оружейных училищ,      ставших впервые      к жужжанью станка.

          Я украсил бы веткисумками военных врачейс их ланцетами, шилами, пилами,          что над нами,    под гул орудийных ночей,наклонялись и оперировалив надетых на шубы халатах.          В тех палатахлежал гигроскопический снег,        жег стерильный морози ветер — отточенно-острый.         И спокойные сестры              зимних берез…

           Я принес бы —        верните на фронт! —        раненых просьбы.        Я б на елку принес      комсомольский билетбойца наших пасмурных лет,    его гимнастерку и лыжи.        А в билете записка.        Взгляните поближе,    прочтите, не скомкав:

«Если буду убит — записку моюпрошу сохранить для потомков &nbs