Надя Яр - Червь
— Пятьдесят на пятьдесят? — В Ка закипела злость. — Четыре к одному? И оперировать нельзя? Очумели они, или как?
— Не знаю, — сказал врач. — Может быть. Да, скорее всего. Между нами — я голосовал за правую оппозицию. Крайне правую, хочу сказать…
Он стал смотреть в окно, уйдя в себя.
— И что теперь? — спросил Ка. — Он что, так и будет во мне расти?
Врачи печально кивнул.
— Да? И вылупится?
Врач снова кивнул.
— И что будет со мной?!
Врач вынырнул из медитативного состояния.
— Ну, начнём с того, что я не знаю, сколько времени будет расти Ваш червь. Их развитие продолжается от двух недель до нескольких месяцев. В отдельных случаях червям требуется не меньше года внутри носителя, чтобы дозреть. На первой стадии — у Вас как раз сейчас первая — devoramus vulgari кормятся питательными веществами, которые носитель принимает с пищей, и растут. В это время носитель, как правило, почти не испытывает неудобств… кроме проблем психического толка. Как раз на первой стадии носители и отторгают червя, если это происходит — потом это уже невозможно… Наступает вторая стадия. Достигнув определённых размеров, devoramus начинает пожирать либо втягивать в себя клетки окружающих тканей и перестраивать их, буквально присваивая себе органы носителя. При этом освоенные гостем клетки продолжают выполнять свои первоначальные функции, так что носитель не погибает. С началом этой стадии носитель иногда впадает в кому… Кстати, у Вас же нет родственников?.. Обязательно пойдите к адвокату и составьте заявление о том, что хотите быть прооперированным, если наступит кома. Иначе червя не вырежут и тогда… Через некоторое… обычно короткое время — день, два — этот процесс освоения тканей лавинообразно нарастает, пока…
— Пока что?
Врач вздохнул.
— Прошедший вторую стадию червь переходит в третью и становится полноценным индивидуумом. Вот, смотрите… — и он протянул Ка глянцевый медицинский журнал.
В журнале были фотографии.
— Вот, — в мёртвой тишине сказал врач. — Понимаете теперь, почему его запрещено удалять?
* * *— «Каждый имеет право на жизнь и физическую неприкосновенность», — громко читал адвокат. — И ещё: «Никто не может быть дискриминирован из-за своего пола, своей расы, своего языка, своей родины и происхождения, своей веры, своих религиозных или политических воззрений. Никто не может быть дискриминирован из-за своей инвалидности.»
Адвокат закрыл тонкую белую брошюрку Конституции и сочувственно посмотрел на Ка. Ка никогда не думал, что этот полезный документ может обернуться к нему такой стороной.
— Это не просто очередной европейский закон. Он построен на основных статьях конституций. Так что всё ещё хуже… «Удалить!» — в таком случае первая реакция носителя. Но если бы все так делали… Не знаю. Это попахивает фашизмом. Конечно, это очень неприятная ситуация — и для него самого, и для его носителя. А что делать, если он до такой степени беспомощен, что закон обязан обеспечить его выживание? Он имеет право на жизнь, как всякий другой человек.
— Он не человек, — сказал Ка. — Это червь, жрущий меня изнутри.
— Таких слов лучше не употреблять, — поморщился адвокат. Симпатичное молодое лицо со слегка смазанными чертами выражало брезгливость, как будто бы в бюро донеслась вонь из уборной.
— Каких?
— Червь. За это могут и в суд подать…
— Кто? — Ка ухмыльнулся. — Черви?
— Люди, — неопределённо сказал адвокат. — Организации по защите гражданских прав. «Червь» — дискриминационное выражение…
— Дискриминационное?! Эта тварь меня жрёт, а закон запрещает мне защищаться?
Адвокат вздохнул.
— В такой форме — да. Я даже могу Вам сказать, с каким обоснованием судья отклонит запрос. Вы требуете дать Вам право на убийство, причём на убийство по подозрению. А человеческий опыт говорит совершенно однозначно — право на жизнь должно быть у всех. Иначе его не будет ни у кого. И он же говорит однозначно — человеку можно ставить в вину то, что он сам сделал и под чем сам подписался. Закон не может убить Вашего… гостя только потому, что Вы уверены, что он обязательно Вам повредит.
— Не повредит, — сказал Ка, — а убьёт. Почему Вы не слушаете, что я говорю?! Эти черви сьедают своих носителей…
— Вы хотите сказать, что он Вас уже ест? — адвокат оживился. — Вторая стадия уже настала?
— Ещё нет. Он растёт…
— Ну вот видите. Всё ведь может ещё обойтись.
— Вижу. Он быстро растёт и скоро начнёт меня жрать. И Вы говорите, что не можете выбить ордер на операцию? Не верю. Я гражданин, и у меня есть права. За что я Вам плачу, в конце концов? Или вам нужно побольше денег? Не стесняйтесь! Я сейчас всё отдам…
— Понимаю, — сказал адвокат. — Это Вы почему-то не понимаете. Может быть, в другой стране, в России или там в Китае, всё это так и есть, и Вы могли бы просто заплатить… и избавиться от него. Но ведь фактически это было бы убийство, причём без оснований. Вы сами съели его яйцо, он Вам не вредит, не покушается на Ваши клетки, а удали его — и он умрёт. Или очень пострадает. Конечно, опасность есть, но нельзя же карать по подозрению! Это какой-то большевизм.
— Большевики тоже защищались, — тихо сказал Ка. — От Гитлера…
…и от таких, как вы, подумал он и вздрогнул от этой мысли. Адвокат потряс пальцем.
— Можно защищаться от актуального нападения, — сказал он, — а Вы выговариваете себе право превентивной защиты против угрозы по своему выбору. Может, завтра Вас собьёт пьяный водитель, или сосед свихнётся и вас застрелит — так что, закон обязан дать Вам право сегодня убить всех водителей и соседей?
— Вы что, разыгрываете меня? — сказал Ка. — Или действительно не видите разницы?
— Вижу… Понимаете, даже если Вы правы, закон не может ущемлять кого-либо за теоретически возможное действие. Только за актуальное.
— Понятно. Вы ничего не можете сделать…
…Или не хотите, подумал Ка.
— Почему же. Я немедленно проверю все легальные каналы. Пока что… Вы расслабьтесь. И просто ждите моего звонка.
* * *Его ярость жила три дня — до четверга. Выйдя из бюро адвоката, Ка заметался по району, потом по центру города, ломясь вне очереди ко второму врачу, к третьему, к четвёртому, к пятому… Он вскоре потерял счёт и им, и их однообразно жутким «прооперировать не могу». На работу он уже не звонил.
Ка несколько раз оставлял машину в центре и возвращался к ней. Он садился за руль и спал урывками, положа голову на руки. Радио было плохо настроено, но Ка его не выключал. Музыка и бесплотные голоса становились то тише, то громче, нарастая и спадая скачками. Они не давали проспать слишком много времени, нужного для поисков спасенья, и служили хоть каким-то заслоном от страха. Один раз ему в ухо влетело слово «операция». Ка подхватился, но диктор уже говорил о другом. Ка загипнотизированно следил за радиоприёмником, как будто мог увидеть, кого это оперировали. Он перебирал в уме возможности: престарелого политика, молодящуюся кинозвезду, очередную жертву ДТП… Это оказался самоубийца. Следующий выпуск новостей сообщил, что молодой наркоман, который этим утром бросился под колёса с перрона метро, был успешно прооперирован и уже вне опасности. Врачи весь день отчаянно боролись за его жизнь. Ка обнаружил, что ему не хватает сил рассмеяться.
В среду вечером — было уже темно — Ка стоял у какого-то подъезда в сити и мучил кнопку очередного звонка, а отчаявшись, колотил в дверь. Здание отзывалось глухим эхо дальнего колокола. Потом он оказался в другом районе и три часа ждал в какой-то больнице, чтобы выслушать от усталого врача ещё одно подтверждение приговора. Этот врач зачем-то сунул ему в руку скомканную бумажку. Ка пошёл к выходу. Тусклый свет в коридоре мигал, и это было невыносимо, а потом на секунду погас. Ка понял, что к нему неторопливо шагает смерть, а он не может ступить и шагу и только беспомощно смотрит в далёкий тёмный конец коридора, как в повторяющемся дурном сне.
Потом он оказался в ночном парке и долго глядел на ворота больницы и ласковый свет её тёплых окон в темноте. Где-то там должна быть операционная… И скорее всего, не одна. Даже сейчас они, кажется, не пустовали…
В парке его подстерёг рассвет. Пока Ка двигался или по крайней мере не спал, червь внутри был неподвижен, как будто активность носителя парализовывала его. Он шевелился, стоило Ка успокоиться, сесть или задремать. За эти дни Ка проспал несколько часов, во сне чуя, как пульсирует его гость, пытаясь ползать меж кишок. Ка вновь и вновь приказывал своему телу исторгнуть из себя паразита, но где там… Он прислушивался к своему дыханию, биению сердца, току крови, и ему чудилось слегка запаздывающее биение ещё одного сердца в животе.
С рассветом ярость окончательно погасла. Надежда на помощь людей ушла вместе с нею, и наступила печаль. Ка оглянулся. Он стоял под неизвестным ему деревом, напоминающем шелковицу. На ветвях дерева уже завязались маленькие плотные шишечки, и Ка вдруг понял, что любит и шишечки, и дерево, и всю здоровую яркую зелень парка. Он даже услышал пение птиц, он, не слышавший в эти дни ничего, кроме таинственных процессов в глубине собственной бренной плоти. Он услыхал, как за оградой парка проехал автобус. Ка вымученно улыбнулся и решил пойти на работу.
