Борис Зеленский - Вечный пасьянс
— Ведьма! — прошептал боец непослушными губами. На память пришли рассказы Старейших о ведуньях, гадалках и членах тайного женского братства «Пурпурная рука», встреча с которыми не сулила ничего хорошего представителю сильного пола. Потом он припомнил притчу запрещенного барда Уги Тангшена о падших звездах, навеки покинувших Золотую Дугу и обратившихся в девушек с золотистыми глазами, которым нигде нет покоя и они вынуждены бродить по ночам и красть резвость шага у скороходов, твердость руки — у княжеских бойцов, уверенность в благополучном исходе похода — у князя, и Эрзаму стало зябко и неуютно в собственной палатке.
— Сгинь, порождение ночи! Растворись во мраке! Все отдам — только уйди!
Девку заговор против золотистоглазой нечисти не испугал. Она продолжала молчать и только пристально глядела мерцающими, как угольки прогоревшего костра, глазами.
Эрзам выхватил меч. Сквозь прорезь полога скользнул луч Погонщика Туч — лезвие заблестело жидким огнем. Девка как зачарованная смотрела на Эрзама, он — на «Сам-восемь», и его рассудок отказывался верить глазам. Меч не желал сдвигаться с места! Его будто заколдовали. А когда Эрзам выпустил рукоять из вспотевшей ладони, клинок повис параллельно полу, лениво поворачиваясь вокруг собственной оси. Это зрелище могло вывести из равновесия кого угодно!
— Проклятая тварь! — прошипел боец и хотел было рвануться к пленнице, чтобы разорвать горло ногтями, как он делал не раз прошлым летом, когда князь водил дружину воевать конных амазонок, но не тут-то было: ноги стали деревянными, кожу кололи мириады иголок, а босые подошвы приклеились к земляному полу, как будто на этом месте пролили из жбана кленовую патоку (если бы не знать, что патока кончилась даже у хитроглазого отца Тренвы От и весь лагерь, до последнего человека, подозревал, что для закваски повышенной крепости виноторговцы используют теперь всякую гадость вроде птичьего помета!). И тут девка поднялась в воздух и бесшумно заскользила прямо к нему.
Гонэгг не был трусом — он зарабатывал на жизнь бесстрашием, но здесь был особый случай. Ни с чем не сравнимый ужас сжал его душу, для которой забава и убийство были родственными понятиями. Боец закрыл глаза и приготовился к смерти, так как убежать не мог по-прежнему.
Что-то мягкое и теплое ткнулось в грудь, и он понял, что это — ведьма. Но понял не сразу. За прошедший миг он умер тысячу раз. Умер. И снова воскрес.
Потом что-то твердое и холодное свалилось на ногу, больно придавив пальцы.
— «Сам-восемь!» — сообразил боец. О счастье, о неописуемая радость! — нога непроизвольно дернулась. Тело вновь повиновалось сознанию. Он открыл глаза и увидел прямо перед собой копну давно не чесанных волос. Раненая рука не болела. Эрзам был достаточно сметлив, чтобы понять простую истину: ведьма умеет заговаривать раны. Может, она и вражью стрелу способна отвести?
— Ты вражью стрелу остановить можешь? — спросил боец, обнимая гибкое тело.
Девка замотала головой. Ее стан сначала напрягся, но потом, уступая мужской ласке, она доверчиво прильнула к груди бойца. «Весьма недурна для княжеского подарка, — подумал он. — Хоть и худющая больно…»
Из безмолвного ответа Эрзам извлек следующую пользу: девка говорить не может или не хочет, но язык чиульдов понимает. Ишь, как гривой своей мотает, чисто полярная верблюдица, когда ту гнус заедает. Из всего этого следовало, что с ней можно договориться по-хорошему.
— Мы с тобой договоримся, красавица? — спросил он прямодушно. Эрзам всегда говорил то, о чем подумал секундой раньше. — Я буду о тебе заботиться, никому не дам в обиду, насчет подхарчиться — не беспокойся: три раза в день за мой счет, но за все это ты станешь лечить от ран и охранять мой сон! Идет?
Девка опять ничего не сказала, но и головой не мотала. «Поглядим — увидим», — подумал Эрзам и решил, что сперва надобно первому выполнить свою часть договора. Он приказал ей из палатки ни ногой, да, впрочем, куда она могла деться — время Погонщика Туч на дворе, — и отправился к бивачному кашевару. Кашевар был родом из деревни Эрзама, и боец не без основания надеялся, что сумеет себе выговорить две вечерние порции вместо одной. В крайнем случае, игра в таррок на что?
Ему показалось, что от его палатки в темноту скользнула чья-то тень. Можно было окликнуть, догнать и выяснить, кому родной шатер не в радость, но зов пустого желудка был сильнее любопытства. Эрзам не стал преследовать…
Кашевар дал две порции без особых уговоров, а еще сверх того сунул маринованную тушку снежной кошки, припрятанную от высокородных для собственных нужд. Когда-то, года четыре назад, он тенью ходил за сестрой Эрзама, стройноногой Шензи, но приехали на Длинные Кануны от князя (похоже, прочили ее в наложницы какому-то дальнему княжему родичу). Что-то там вышло не так, фальшь-свадьба расстроилась, и теперь уже Шензи тенью ходит по родной деревне, а мальчишки улюлюкают и бросают ей вслед помет горбатого кабана, кашевар же с той осени подался в княжеское войско. Хоть родство и не состоялось, оно вызывало у обоих дружинников если не открытую привязанность, то обоюдную симпатию.
Эрзам накормил ведьму, поел сам, и так как Погонщик Туч давно занял на Золотой Дуге место Небесного Костра, лег спать, строго наказав девке сторожить — днем выспится!
А потом был привычный ночной кошмар, и ужас в Зазеркалье, и пробуждение в липком поту…
Он вспомнил все и подивился, что не слышит чужого дыхания. Боец завернул полог и при мутном свете просыпающегося светила осмотрел шатер — девки нигде не было. Княжеский подарок исчез без следа.
Ноги перестали дрожать. Эрзам пощупал левое предплечье. Шрам был. Боли не было. Ведьма вылечила руку на совесть. И испарилась…
Во рту пересохло. Под ложечкой сосало. Боец глянул в сторону огневища походной кухни. Знакомой коренастой фигуры не было — не проснулся еще кашевар. Спасибо несостоявшемуся зятю за снежную кошку — понимают высокородные толк в мясе! Но там, на привычном месте кашевара, у темнеющих туш бивачных котлов, что-то происходило. Маячили в предрассветном тумане неясные тени, что-то делали, должно быть потаенное, раз в такой ранний час, и всё в спешке, будто норовили управиться до того, как проснется лагерь. То, что это суетились не враги, было ясно. Враги только подкрадываются бесшумно, чтобы не всполошить дозоры прежде времени, а уж как ворвутся в лагерь — шуму хоть отбавляй: с дикими воплями рубят Поддерживающие Вертикали, с криками поджигают палатки, с визгом хватают все, что можно схватить, будто в вое черпают храбрость, будто в гомоне слышен клич: «Нас много! Нас очень много!»
Пусть не враги сновали у котлов, все равно Эрзаму возня не нравилась Он был честным бойцом и обычно подлых приемов в ход не пускал, хотя знал их превеликое множество, как подобает профессионалу. В суете же возле огневища было что-то подлое. Если бы cm спросили, что именно, он затруднился бы ответить Гонэгг это чувствовал. Просто чувствовал и все. В его мире интуиция часто заменяла знание.
Лихорадочно напялив на себя куртку, штаны и сапоги, Эрзам сорвал с шеста перевязь и, на ходу захлестывая ее вокруг пояса, выбежал из палатки.
…У огневища несколько человек из свиты складывали погребальный костер. То, что погребальный, а не праздничный, сигнальный или ритуальный, сомнений не было, видал он всякие. А если учесть, что отец Эрзама был главным костровым еще у отца нынешнего князя, а после несколько сезонов служил при князе-сыне, следовало признать, что прошедшей ночью кто-то из знати ушел в Страну Вечной Осени, ибо вчера во время свары все высокородные были живы-здоровы. Настораживало то, что дрова для костра таскали сплошь люди свиты. Простолюдинов между ними не было. Это могло означать лишь одно.
— Неужели в Страну Вечной Осени ушел князь?! — схватил боец за рукав одного из приближенных.
— Отстань! — буркнул человек князя, вырвал рукав и пошел за новой вязанкой.
— Эй, кто-нибудь! — крикнул Эрзам. — Скажите про князя!
— Ну, чего тебе? — раздался знакомый голос из княжеской палатки, Поддерживающая Вертикаль которой, в отличие от прочих, была увенчана разноцветным петушиным хвостом.
— Ты жив, князь! Это огромная радость для меня, твоего бойца! — снова закричал Эрзам во весь голос. Он на самом деле был безмерно рад что князь не умер, что князь в добром здравии, что князь по-прежнему намерен вести свое войско навстречу блистательным победам над коварными правителями Ураза и Личона. — Но если ты жив, кто же из твоих близких или друзей отошел в Страну Вечной Осени? Неужели так и не нареченный фальшь-муж моей сестры Шензи?
— Ты слишком смел стал в речах, Эрзам из рода Гонэггов. Это может кончиться для тебя плохо… — Князь вышел на свет. Серебряная маска поднята на лоб — некому было в такую рань осквернить дурным взглядом его круглое конопатое лицо с кукольным носиком. Сглазу князь боялся пуще всех иных опасностей. Сквозь распахнутые полы лодоррского халата выглядывало волосатое брюхо с молочного цвета шрамом через пуп — свидетелем неудачного покушения в младенчестве, когда мятежные кузены вспороли животы многим своим родственникам, но князю повезло — пережил всех, включая и кузенов. Князь зевнул, смачно сплюнул под ноги, и лениво процедил: «Пшел вон, холоп!»
