Мир фантастики 2014. На войне как на войне - Дивов Олег Игоревич
«Свежий» батальон по численности недотягивал до двух рот. Траншея на гребне холма – первая, она же единственная линия обороны – батальону была великовата: равномерно распределенные по ней стрелки́ оказывались чересчур далеко друг от друга (один из лейтенантов шепотом посоветовал группировать бойцов по двое-трое). А главное, Воронов понял, КЕМ в последний раз пополнялся батальон.
Правда, опыт общения с «элементами» у Воронова был – подарок веры в довольно сомнительную истину, будто нельзя писать о том, чего не испытал на собственной шкуре. Трудясь над своим «Каналом в честную жизнь», он почти три месяца не просто так жил на знаменитом строительстве.
Когда столичный гость объяснял вохровскому начальству, кем и с кем хочет поработать, начальство на него таращилось, как на клинического идиота. Однако же гость предъявил такие верительные грамоты, что никто не рискнул сказать «нет». Но… ведь вот только случись с гостем хоть ничтожная неприятность, те же поставщики верительных грамот обвинят в «как допустили?!» отнюдь не себя. Так что касательно дальнейшего, Воронов не питал ни малейших иллюзий. Еще до его появления за проволокой туда откуда-то мощно плеснуло слухами о писателе, который «сам себя посадил, чтоб дознаться всю как есть правду о нашей собачьей жизни». А уж если этого блаженного писателя с первых же секунд взял под особое покровительство Дед Башка (при одном упоминании сего имени блатные вставали) – уж какие тут с писателем могут быть неприятности?!
Так что и в этой области опыт вороновский был не ахти каким. И все же…
По предвечерью к ним добралась полевая кухня. Событие это, похоже, не случалось уже довольно давно, и вот если бы немцам вздумалось ударить именно в тот момент… К счастью, немцам не вздумалось – то ли разведка их подвела, то ли сочли происходящее каким-то хитрым русским подвохом.
Все тот же политрук принес комбату алюминиевый котелок, на треть заполненный чем-то средним между кашей и супом. Вероятно, из-за лагерных воспоминаний Воронову было подумалось, что не следует есть на глазах у подчиненных. Но был он так измотан всем этим диким вывихом судьбы… и к тому же не ел с утра, а теплое варево так остро пахло тушенкой… В общем, комбат уселся на истоптанную, пересыпанную стреляными гильзами землю прямо в траншейном расширении, которое предшественник обустроил под штаб. Рядом скреб ложкой о днище такого же котелка телефонист; где-то поблизости, даже не слишком озабочиваясь понижать голоса, ботали по музы́ке: «на досрочку смурняков вирь»…
Воронов быстро дохлебал свой паек, выпутался из ремня полевой сумки и, сдвинув фуражку на нос, привалился к стенке траншеи. Пока можно, вздремнуть бы минут хоть с пару десятков…
Нет, не получилось.
Комбат уже впрямь стал придремывать, когда его вдруг как-то пинком пробило осознание, о чем именно говорят те, уверенные, будто здесь никто для них опасный не может понимать деловой говорок.
«Подыхать сумасшедших нет…»
– А что делать? – хныкал некто, чей голос умудрялся быть одновременно и визгливым, и сиплым. – Подорвать? В момент заметут – и к стенке. Знаешь, как они с дезертирами?
– В плен надо. Перебежать надо. – Этот голос казался каким-то вообще бесплотным.
– Не слыхал, что ли, полкана? – всхлипывал сипло-визгливый. – Гансы – не красноперые, даже до стенки не доведут!
– С умом надо. Начальничка с собой надо притащить. Вроде того… политрука этого. Или нового, майора, – тоже, видать, партейный.
А голос-то кажется бесплотным оттого, что напрочь лишен малейших примет. Не понять даже, баритон, бас или нечто вообще третье, ускользнувшее от внимания оперных классификаторов. Воронов поймал себя на том, что с помощью этих ларингологических размышлений бессовестно резинит время. Потому что на подслушанное не отреагировать (и сейчас же!) нельзя, но вот КАК реагировать? Лагерных в батальоне теперь едва ли не половина; если хоть одного из них арестовать – бог ведь знает, чем такая попытка вывернется! Они, судя из разговора, на что только уже не готовы! А если арестованный еще и окажется, как у них такие зовутся, «в уважении», «грубы́м»…
Ему вспомнилось утверждение одного фронтовика, будто из уголовных получаются отличные солдаты – если только взять с ними верный тон. Но какой он, верный?
А разговор вроде бы прервался?! Проклятие, сейчас уйдут, и черта с два их найдешь да уличишь!
Еще толком не зная, что и как станет делать, Воронов оперся ладонями оземь, собираясь вскочить… да так и замер, моментально забыв обо всем. Кроме одного: сумки под рукой не оказалось.
Сумка была с виду невзрачная, потертая едва ль не до дыр, даже не кожаная (кирза да брезент). Всего и примечательного, что пухлая, набитая почти чрезмерно. Бог знает какие сокровища могли вообразиться в ней вчерашним зэкам, но для Воронова содержимое попросту не имело цены.
«Сокровище» – так и назывался пока роман, над которым Дмитрий Воронов работал уже шестой год. Не по заказу Союза – для себя. Работал, не без изрядного риска выдирая объедки времени из прожорливых пастей каждодневных своих обязанностей (иногда те снились ему в виде огромной стаи огромных гиен). Запасных копий не было: часто и кардинально правя написанное, он очень боялся, что перепутаются разные варианты. И эту вот единственную рабочую рукопись Дмитрий Воронов всегда таскал с собой, даже во фронтовые командировки. «Если убьют, все равно никому другому бы не доверил закончить». А простая мысль, что сам он может уцелеть, а рукопись – нет, отчего-то никогда раньше не приходила в голову. Тем безысходней показалось случившееся; тем оскорбительней, невыносимей было видение, как мало что шестилетний каторжный труд – изрядную долю жизни его и души – пускают на раскур ботающие по фене подонки. Те самые, что хотят за остальную его судьбу купить себе фашистское снисхождение.
Щуплый интеллигентный очкарик мгновенно сам стал подонком, готовым не просто убивать, а пытать и замучивать.
Дальнейшее помнилось каким-то сумасшедшим калейдоскопом. Испуганные, вполлица распахнутые глаза отброшенного с дороги связиста… Двое неопределенного возраста мужиков – мешковатых, обтреханных… сидят на корточках нос к носу, действительно курят, сосут-пережевывают чадящие самокрутки… И сразу, прямо перед лицом – серая от пыли да ужаса щетинистая ряха, нос, смятый в свинский пятак стволом пистолета, и – чуть ли не первое запомнившееся ощущение – боль в пятерне, готовой саму себя раздавить о стиснутую в ней рукоять… И боль в надсаженном горле… И вдруг – обессиливающая волна омерзения. К этому, с рожей, забрызганной писательскими слюнями. К себе самому. Ко всему.
Воронов откачнулся от едва не застреленного им человека (тот бескостно стек по траншейной стенке); принялся заталкивать ТТ в кобуру. Пистолет артачился, как живой: то цеплялся за жесткий кобурный клапан, то норовил выскользнуть из одеревенелой руки… И точно так же никак не давалось вспомнить, какие именно слова только что выхаркивались в рожу полуобморочного уголовника. Но, как бы то ни было, это и оказался тот самый «верный тон» – и слова, и остальное. Потому что на уровне вороновских коленей вдруг прорезалось сквозь стоны да всхлюпывание:
– Найдется, падла буду – найдется! И за остальное не нервничайте, гражданин начальн… майор… фрицев зубами рвать станем! Меня послушают, век свободки не видеть!
Когда Воронов доковылял на трясущихся ногах туда, откуда пару минут назад вылетел одним прыжком, сумка его обнаружилась спокойно лежащей на прежнем месте. То ли ее успели подбросить, то ли пропажа лишь примерещилась в недосне – иди знай.
Позже, когда облепленное наглеющими звездами небо сделалось уже куда светлее земли, боевое охранение доложило о каком-то копошении в долинке между холмом и грядой, которую занимал сосед справа. Оттуда, с гряды, хлопнуло несколько выстрелов. Копошение затихло было, но минут через десять возобновилось. Воронов, один из лейтенантов и старшина (как выяснилось – минометчик) долго всматривались из флангового окопа в обманно-прозрачные сумерки – чем дольше всматривались, тем назойливей мерещились им шевелящиеся смутные тени. Комбат не очень уверенно сказал, что по долинке нужно открыть огонь. Тон его был совершенно не приказным, и лейтенант мгновенно этим воспользовался, предложил сперва выслать пару бойцов в разведку (соседи, мол, больше не стреляют – может, неспроста?). Воронов кивнул, и минометчик откровенно обрадовался: ему явно казалось разновидностью сумасшествия швырять отнюдь не изобильные боеприпасы наугад в темноту.
